Туата Дэ

Глава XXIII

Ноейс принял его слова за шутку, улыбнулся в ответ и продолжил:

А сейчас, это не нужно. Горнообогатительный комбинат и шахты находятся в полосе влажных пассатов. И вообще, давно уже было пора прекратить эту практику, - он глотнул кофе, - Загаживать мало-мальски пригодные для жилья земли на Му…

Он поправил соскользнувшую салфетку и положил обратно на колени.

Ресторан они покидали вместе. Если быть точнее, Тампест вышел первым.

Ноейсу пришлось уступить.

“У Зайца” располагался в подвале старинного дома и попасть туда можно было спустившись по узкому каменному проходу, будто бы высеченному в старинном песчанннике древность которого не маскировали даже стеклянные двери и радостно встречающий каждого нового посетителя колокольчик из солнечной латуни.

Проход этот был до того узок, что там, где второй секретарь посольства США, служащий Разведывательного управления, ответственный за европейскую часть этой операции или просто Роберт Дж. Ноейс проходил без труда, то обладавшему могучим телосложением и немалым ростом полковнику Реджинальду Тампесту приходилось пригибаться и идти боком, слегка развернувшись, чтобы не задевать плечами за древние камни и не обсыпать побелку с выглаженных временем сводов на свою пижонистую британскую фуражку.

Поэтому всемогущий Куратор поднимался,вперив ненавистный взгляд в широкую спину Тампеста,с нетерпением ожидая, когда же он сможет полной грудью, вдохнуть влажный после дождя городской воздух -свободный от присутствия полковника.

… Он едва успел отскочить,- ограниченный в манёвре, - узким проходом в древнем камне , - увидев дуло невероятного калибра, и выставить руки, падая на влажный асфальт. Черный зрачок ствола выступавшего примерно на четверть дюйма из серебряного цилиндра… Только придя в себя он понял, что полковник целился не в него. Конечно, этого не могло быть. Ведь деньги, деньги Селестину и… Этому чертовому Тампесту идут через него! Если Тампест убьёт его, если Тампест убьёт его!

И тут Ноейс понял, что полковник может убить его так же легко как надоедливую муху.

Что это всего лишь его немного замедлит на пути в Тяжёлый Континент, задержит в Европе на неделю или, может, даже всего лишь на пару дней.

Что он, Роберт Ноейс, в этом странном и огромном, уже завращавшемся, механизме операции значит меньше полковника Реджинальда Тампеста - ведь,в крайнем, есть Селестин и с ним Управление может работать напрямую…

А потом он понял,что полковник не собирался стрелять в него. Иначе бы он до сих пор не целился в проход из которого они вышли. И вообще, врядли бы оставался живым.

Для этого совершенно не нужен был этот монструозный пистолет, никак не могущее существовать в нормальном мире, порождение чьего-то гангренозного мозга. Что это такое вообще?!

Ноейс кое-что знал об оружии - всё-таки он работал на Управление. Но такого видеть ему не доводилось.

Подняв грязное, исцарапанное лицо, он попытался дрожащими губами сформулировать вопрос, сказать что-то… Как тут же….

В руке полковника, будто отлитой из металла и полностью поглотившей своими толстыми костями удар отдачи… Ноейс не был уверен, что он что-то услышал. Но то, что его черепную коробку схватили великанские ладони и сильно сжали -после чего налитый кровью, раненый и помятый мозг внутри распрямился как резина. Куратор даже вскрикнул от невыносимой, давящей боли, растягивающей мгновения в вечность.

И тут он посмотрел на оружие Тампеста…

Серебристый цилиндр пошёл назад, открывая дымящийся пороховыми газами, будто подожженное осиное гнездо, участок ствола. Артиллерийский монстр в его руке разломился пополам и дымящаяся гильза - Ноейс вперился глазами, и, несмотря на поврежденные сосуды и тёкшую из уха кровь в его голове проносились тысячи мыслей - со звоном выпала на брусчатку и покатилась, докуривая остатки своей ярости.

И тут грохнуло. Из прохода пошёл белый дым, щиплющий в носу.

Рыча так, что его голос казался продолжением выстрела, полковник, зубами, как дикий зверь, скорее,выгрыз, чем достал из пришитой к подкладке его щегольской шинели кожаной петли ещё один такой же огромный патрон. Он был явно, изначально, предназначен для стрельбы из какой-то пушки - Ноейс понял это сразу.

Тампест всё же умудрился попасть куда надо и даже вставить его в камору.. Ударив о левое плечо, он даже смог закрыть свое оружие, хотя американец надеялся, что у него не выйдет.

“У Зайца” горел. Сигнальный патрон - это серьёзно.Несмотря на название. Фосфорный плевок в тампаковой оболочке, вспыхивающий и разлетающийся яркими горящими звёздами после нескольких секунд полёта.

Плевок из серого металла вышиб закрытые двери из стекла, бронзы и лакированной фанеры. Тонкие занозистые обломки посыпались , полетели. Хрустальные ножи стеклянных осколков резали, втыкались в живую трепещущую кожу …. Полковнику было интересно -успел ли звякнуть приветствовавший его весёлый колокольчик?

А потом грохнул заряд и разлетелись фосфорные звёздочки.

От звука выстрела посыпались стёкла в окружающих домах - будто в город снова согрешил. Так страшно, что Господь прислал и за ним из Ада все “Ланкастеры”.

Внутри раздались крики -это какой-то дурак пробовал тушить горящие и разлетающиеся фосфорные звёздочки спешно набранной на кухне водой.

И тут Тампест добавил ещё огня в разгоравшийся внизу ад .

Ноейса вырвало недавним ужином. Он поклялся, что больше не возьмёт жаренной свинины в рот. Теплое мясо, лежавшее на его тарелке пахло как … В общем, как дым из оттуда.

Ноейс снова увидел этих одетых в лучшие вечерние платья из тёмного бархата и увешанных сами дорогими украшениями - как все ещё молодых, так и жирных старых дев, похожих на мамочек из борделя. Детей в коротких шортиках, оживленно болтающих ногами и пристающих к взрослым. Мужчин в адвокатских пиджаках, деловых костюмах, серых кителях - кстати, неодобрительно смотревших Тампесту в спину…

Всё пылало. Всё и так исчезло в клубах бело-серого дыма.

Полковник выстрелил ещё раз.

И тут Ноейс понял. Это было внезапное озарение, похожее на то, которое испытывали библейские пророки

Он понял,какой единственный вопрос хотел задать полковнику. И какой, вообще, стоило бы.

“Зачем?”

Мимо, второго секретаря посольства Америки, стоящего на коленях на мокром асфальте, с измазанными в грязи, исцарапанными ладонями, грохоча и звеня на стыках рельс, прокатил трамвай .

Полковник кинул бесполезным, но тяжёлым "тампером" в замершего секретаря и, хохоча над тем как тот удирает вверх по улице, размазывая кровь из разбитой губы, догнал трамвай и вскочил на сцепку между вагонами.

Берлин- округ Вестенд - Хеерштрассе 12/14.

Они убивали и умирали спокойно.

Они не были набожны (что им глупые суеверия!), жизнь приучила их уважать только силу и волю.

Приписываемый им диалект, их грубый, вульгарный стих – это дело людей из города.

Они не искали себе приключений, это кони несли их вдаль.

Далеко-далеко, к войне.

У них нет одного вождя. Они были людьми Рамиреса, Лопеса, Артигаса, Кироги, Бустоса, Педро Кампбеллы, Росаса, Пеналосы, Саравии, Уркезы, и того Рикардо Лопеса Джордана, который убил Уркезу.

Они не за родину умирали, это только пустое слово, они умирали вслед за своим случайным вождем, либо если опасность зазывала их в гости, либо просто так получалось.

Их прах затерялся в разных краях Америки, на полях знаменитых сражений.

Хиларио Аскасуби видел их драки и слышал их песни.

Они прожили жизнь во сне, не зная кем или чем они были.

Когда-нибудь это случится и с нами.

Хорхе Луис Борхес, “Гаучо”.

Зло кому угодно дается без труда, оно многолико, а вот у добра почти всегда один и тот же лик. Но существует разновидность зла, столь же редкая, как то, что мы именуем добром, — вот почему этот особый вид зла нередко слывет добром. Более того, совершающий подобное зло должен обладать не меньшим величием души, нежели творящий истинное добро.

Блез Паскаль, “Мысли”.

По всей Германии и Европе вдруг начали открываться десятки мелких контор, вербующих моряков для работы. Чисто формально, все они принадлежали одной и той же судоходной компании. С точки зрения бизнеса, это выглядело как безумная попытка конкурировать с домом Блумбергов, смогшим пережить ад, серу и фосфор. Они потеряли все корабли - но получили за них большую страховку, которую вложили в восстановление семейных брутто-тонн водоизмещения. У них было на это десять лет - и то, что они их не потеряли даром говорит уже то, что о них упоминал Айк. А это значило, что они получают армейские контракты - что само по себе золотое дно. Они прочно держат в своих руках поводья и не собираются их выпускать.

Но всегда находятся те, кто желает ...

Да так, всё это выглядело со стороны. Кто-то удачливый, сколотивший свой первый капитал - и решивший, что деньги быстро обернутся, если вложить их в старые и дешёвые «либерти», набитые сбродом с моряцкой книжкой в кармане.

Но работа на Тяжелом Континенте, упоминание о которой отталкивает обычного немца или голландца, служит верным сигналом - для тех, кто знает что здесь и к чему.

Конечно, двенадцать человек,что поедут в Пирмазен и которые будут приставлены к пушкам на Му были известны заранее. Это опытные и знающие люди.

Но есть ещё те, кто стоит над этими двенадцатью, должен был быть тот, кто будет командовать артиллерийскими автопоездами. Старшие артиллерийские офицеры, знающие как наводить и управляться с такими стотонными железками.

Этих людей полковник Тампест и Гришем знали уже давно и знали лично.

Во-первых, это Даллесон, Мячик Даллесон. Он уверял, что всё это ерунда - по сравнению с орудиями Королевского Флота. Скучающие глаза Капельки, которому давно надоели эти россказни...

- Я всадил полубронебойный - точно в форштевень “Ла Сюрприз”, идущего на прорыв полным курсом! А этот мерзавец мог бы дать фору иной гоночной машине! И сделал это с десяти миль!

... оттеняла улыбка. Вполне искренняя - и Мячик ему верил.

- Я бы дал миллион фунтов, чтобы пережить этот день снова!

Просто каждый из них радовался по своим причинам.

- Фунты нынче стоят мало - почти как германские оккупационные талоны. Миллиона, наверно, было бы мало.

- Это да, - вздыхал Даллесон, будущий командир артиллерийского автопоезда “А”.

Он даже не поставил стакан с отдающей дубом янтарной жидкостью внутри, он был ещё в вязаном домашнем свитере, надетом поверх шерстяной рубахи -от ревматизма. Но он уже согласился, он уже знал куда прибыть и он был командиром артиллерийского автопоезда. И как же Мячик хотел увидеть его!

Насколько он врал про свой день за миллион фунтов- не знал никто. Но Гришем помнил как он наводил из двадцатипятифунтовой безоткатки, когда их прижали со скал пулемёты и было не встать. Только щебень летел из выбеленного пористого древнего известняка. И Мячик, - словно бы отпрыгивающий в сторону от летящей пули -на которой уже написано,в сотый раз, его имя!, - всегда был при наших безоткатках, бивших с разбитого - и уже горевшего, севшего на дно - джипа.

В комнату, где они пили, вспоминали и хохотали, сидя в мягких креслах вокруг низкого полированного стола, неслышно вошла женщина. В какой уже раз.

Ещё не старая, но морщинки уже были видны в уголках поджатых пухлых губ.

Она и в молодости не была красоткой - но подобные ей редко остаются без пары на танцах. Оловянные рыбьи глаза смотрели на Тампеста без страха.

И конечно же это не была какая-нибудь кухарка из агентства по найму, готовящая Мячику диетическую пищу и сейчас пришедшая напомнить ему о приеме лекарств.

Пусть она даже протирала пыль с каминной полки и поправляла там фарфоровые безделушки - она убиралась это так, как убираются только в своем доме.

Она смотрела на то, как Тампест с Гришемом пьют, считая сколько ушло на незванных гостей доброго джина из её запасов.

Она считала, сколько выпил Даллесон - и сегодня тот позволял себе больше чем, скажем, ещё вчера, для доброго и крепкого сна.

Она приходила сюда слушать - о чем они говорят. И ей не нравились эти разговоры. Не нравилась армейская форма Тампеста. Не нравилась его единственная рука.

А Даллесон будто бы только заметил её.

А, Мэри! - воскликнул он, - Иди же к нам сюда, к нашим гостям. Господа, позвольте вам представить мою жену.

Конечно же, это была жена.

Прислуга могла быть и постарше, любовница могла быть и покрасивее. Хотя, Даллесон так сдал…

Он вскочил и, самым настоящим каучуковым мячиком покатился по мягкому ковру, по доскам пола - и взял её за руку

Она вырвала у него запястье.

У меня нет никакого желания, Джон!

Но Мэри… - буквально, всплакнул Мячик.

Гости? Я не вижу здесь гостей! Гости, обычно, уведомляют о своем приходе заранее - а не лезут через забор, ломая и топча мои петунии! Гости приходят в назначенное время - и это время приличное, а не когда все уже все собираются отходить ко сну!

Он попытался снова схватить её за руку, по получил лишь звонкий шлепок по своей жирной ладони.

-И за столом ведутся приличные разговоры! А не … Они, - женщина указала на вошедших, - Они хоть поинтересовались как ты теперь живёшь?

- Милая…- попытался вставить хоть слово Даллесон.

- Что, что они о тебе знают? Что у нас сын - в частной школе за которую дерут непомерные деньги? Что ты счетовод, счетовод, счетовод! - кричала она,- Какие, к черту, " те самые хорошие времена"?

Скрипнуло кресло.

Женщина замолчала, повернувшись на звук, будто бы и не было неожиданно прорвавшейся истерики.

Бесцеремонно раздвинув блокнотом аккуратно расставленные Мэри фарфоровые фигурки, полковник что-то быстро писал в нем огромным карандашом, не обращая внимания ни на кого

С ружейным треском, заглушившим новые возгласы протеста жены Даллесона, он вырвал из прошитого нитями офицерского блокнота, широкий белый лист.

Полковник прочел написанное, кивнул - и сунул в карман.

Лишь только после этого он обратил внимание на женщину

Мадам, - подойдя, взял её за плечо Тампест, - Можете не верить, но мы только и обсуждали, что ваше крайне крайне бедственное положение.

Неизвестный офицер, без значков своего полка, возвышался над Мэри Даллесон, в девичестве Мэри Оуэн, как скала над прогулочным яликом. Там, где его загорелые ( Явно только что из колоний) похожие на чёрные древесные сучья пальцы сейчас впивались в её мягкое, как набухшее белое тесто тело с силой орехоколки - назавтра появятся синие пятна, так трудно исчезающие в её возрасте.

Ещё неделю её плечо будет как у ведьмы, которую черт лапал.

Мы только об этом и говорили…

Она боялась даже пошевелиться. Но глаза скользили по его горячему, словно бы обуглившимся под нездешним солнечным жаром, красивому лицу.

Это лицо не принадлежало тому, кто его сейчас носит.

Муж называл его "полковником". Не называя имени. Но глаза и цвет кожи - не могли принадлежать англичанину. Значит, и имя у него не могло быть…

И я как раз хотел сделать вашему мужу чрезвычайно выгодное предложение…

Глаза Мэри Оуэн, до того как её выставили в красивом платьице и чулках на витрину кукольного магазина - откуда её забрали маменька и папенька, - были отлиты для неё детским кукольным мастером из тусклого, быстро посеревшего после остывания олова. Надо ли удивляться тому, что они быстро засеребрились, расплавились, наткнувшись желтый огонь глаз полковника.

Она ещё раз вдохнула запах его кожи, оружейного масла и горячего металла - и со стоном сползла на пол.

Она непременно упала бы, но Тампест нежно, как на танцах, подхватил её под талию -и прижал её к себе своей огромной лапой. Приподняв и устроив её голову у себя на плече, он отнёс тихонько, едва слышно, простонавшую Мэри Даллесон.

Душно тут у тебя, Даллесон, - ворчал он, усаживая поудобнее неповоротливое, тяжёлое, почти что неживое тело в кресло.

Камин, сэр, - оправдывался тот, - Это всё камин.

Камин… - ворчал полковник, складывая руки Мэри на коленях, - Как же! А, впрочем, у тебя тут и вправду, жарко, - он сунул в руку бывшему флотскому артиллеристу тот самый смятый лист бумаги, неизвестно как оказавшийся в его руке, - Дай ей отлежаться. Не буди.