Учитель (Евангелие от Иосифа)

24. Счастья на свете меньше, чем людей…

Исполнилось мне тогда 55.

И я уже считал себя мастером. Больше всего ценя тогда в людях мастерство. Мать моя — и та признала, что пусть попом я не стал, меня все уважают. Как минимум за мастерство. Даже Лаврентий.

А Кеке впервые тогда и приехала ко мне в Кремль из лаврентиевой Грузии. И принесла в мне подарок мой старый шарф и мои же старые книги. За которые меня из семинарии и погнали.

А изъяли их у меня при обыске. Про Дарвина, например. Про Маркса. Но больше всех рассердила их другая, — про Христа. Ренан её написал. Француз. Мне до сих пор кажется, что он очень точно всё об Учителе поведал. Так я нашему ректору на допросе и сказал.

Но тот рявкнул при свидетелях, что точность — ещё не правда.

Разгневал его, однако, не француз, а я. Книгу ректор так и не прочёл. Только обложки. На передней было сказано, что Ренан предлагает новый взгляд на Иисуса.

Новое тоже не может быть правдой, объявил ректор, но щёлкнул при этом по задней обложке. Где был мой стишок. Я сочинял его на уроке и записал на обложке. Про луну. Но ректор заподозрил, что — не только про неё:

И так далее…

Если бы Кеке разбиралась в поэзии, я бы заподозрил её в злопыхательстве. Подумал бы, что она везла мне эти строчки с недобрым умыслом. Напомнить, что я не всегда мастером был. Или — что не во всём есть.

Или — что жизнь мне не удалась. И не потому, что не стал кем собирался, — священником. Служителем этого мира. А потому, мол, что не стал кем мечтал, — поэтом или писателем. Беженцем из него. И творцом другого.

Но я в конце концов — случай особый. Как и Учитель.

Человек так уж гнусно устроен, что не может быть счастлив, если все другие тоже счастливы. Впрочем, в этой мере путь к счастью открыт каждому, ибо счастья на свете меньше, чем людей.

Его на всех никогда не хватало. Даже когда людей на свете было всего четыре. Мать с отцом и два сына.

Да, быть может, я тоже устроен как все. Но если счастье заключается не столько в нём самом, сколько в достижении его, — я не смогу быть счастливым, пока не станут ими все.

У меня и работа такая. То есть — такая ответственность. В отличие от того же Учителя, от кого никто ничего не ждал и не требовал. Он добровольцем был. Хотя и мне мою работу не навязывали…

Но это всё-таки работа. И трудная. Никогда прежде такой работы не было. А потому нельзя отрицать, что если не раньше, то в 55 лет я её делал уже как мастер.

Но оказалось, что не все меня уважают. Меня вдруг взяли и оскорбили. Причём, свои же. Поэт.