Учитель (Евангелие от Иосифа)

88. Во всём глупом можно искать тайный смысл…

Вернувшись в кабинет, я направился к книжным полкам.

Буква Б была, как всегда, прямо под Надей, но под этой буквой Библия, как ни разу прежде, стояла за Булгаковым. Валечка, видимо, роется и тут: когда Мао попросил у меня Завет, она сорвалась с места с такою готовностью, какая бывает лишь, когда точно знаешь — куда хочешь прибежать…

Валечку пора убирать, вздохнул я и стал быстро пролистывать Библию. Я тоже точно знал — куда мне хотелось прибежать. К Откровению. Между тем, подобно Валечке же, сорвавшейся тогда с места, но застывшей под моим взглядом, я внезапно остановился.

На одной из страниц оказалась закладка из резной кости. Которою я раньше не пользовался! Хотя бы потому, что вьетнамцы подарили её только вчера. К юбилею…

Закладка оказалась там не случайно: три стиха в четвёртой главе из Марка очерчены были жёлтым грифелем. Которым я тоже не пользовался…

Совладав с изумлением, я прочёл в этих строчках, что Иисус сказал народу:

«Кто имеет уши, да слышит! Но когда народ разошёлся и Он остался без него, окружающие Его, вместе с Двенадцатью, спросили Его о притче.

И Иисус сказал им: „Вам дано знать тайны Царствия Божьего, но им, внешним, всё преподносится в притчах. Так что они своими глазами смотрят, но не видят; своими ушами слышат, но не разумеют“…»

Это не Валечка! — заключил я. А если и она очерчивала, то не по своему разумению. Ибо она — когда и своими глазами смотрит, то всё равно не разумеет… Это один из окружающих меня. Один из тех, — в гостиной. Один из двенадцати.

Усы на бакинском ковре — по пути к дивану — обрели теперь некий зловещий смысл. «Это Сталин! Самый мудрый и великий человек! Не рождал орла такого ни Кавказ, ни мир вовек…» Показалось, что и этот глупый стих под ковровым портретом держит в себе двойную тайну.

Тайну глупого содержания и тайну глупой очерченности стиха жёлтою же краской цветов из ширванской долины. Особенно концовки: «Нет, ты только посмотри! Ничего не говори!»

Глупее не скажешь, подумал я. Но всё на поверку оказывается глупым. Даже — жизнь Учителя. Хотя в ней, как и во всём глупом, можно искать иной, тайный смысл. Если захочется, — то и великий!

«Ничего не говори!»

Так, собственно, я и решил. Ничего никому не говорить. Ибо доверять никому нельзя. Нельзя будет даже потом, после искоренения зла. После Страшного Суда.

Когда всё само собой и развяжется. А этот час уже близок. И потому нет теперь смысла гадать — кто же очерчивал жёлтым грифелем три стиха.

Я закурил и пролистал Библию к конечным страницам.

К Откровению. К тем самым словам, которые Учитель говорил мне только сегодня. Когда я погнал от себя Валечку. И потом провалился в сон на этом же диване.

Жёлтым грифелем очерчены были и эти слова!

Я, как и обещал себе, гадать не стал.

Стал делать другое — пробираться к Спасению. К самой последней чаше гнева.

«Пятый ангел вылил чашу свою на престол зверя: и сделалось царство его мрачно, и он кусал язык свой от страдания, и хулил Бога небесного от страданий своих и язв своих; и не раскаялся в делах своих.

Шестой ангел вылил чашу свою в великую реку Евфрат: и высохла в ней вода, чтобы готов был путь царям от восхода солнечного. И видел я выходящих из уст дракона и из уст зверя и из уст лжепророка трёх духов нечистых, подобных жабам.

Это — бесовские духи, творящие знамения; они выходят к царям земли вселенной, чтобы собрать их на брань в великий день Бога Вседержителя…

И он собрал их на место, называемое Армагеддон.

Седьмой ангел»… постучался в дверь.

Ёсик пришёл не один.

И не сам даже объявил о приходе.

— Иосиф Виссарионович! Вызывали? — произнёс Берия.

— Да, — кивнул я. — Майора вызывал.

— Хо да моведит! (Вот мы и пришли!) — улыбнулся Лаврентий.

В одной руке он держал бутылку «Телиани», в другой — три яблока. Два зелёных, одно красное.

Я ничего не имел против его присутствия, но проверил:

— Лаврентий, ты майор?

Берия переступил порог, прошагал к креслу, бережно усадил в него себя и ответил:

— Я маршал. Майор — это он.

Майор уселся напротив меня. С тех пор, как мы с ним расстались, он очень устал.

— Лаврентий, — продолжил я, — яблоки у меня есть. А что касается грузинского вина, я выпью армянский коньяк — и направился к тому самому подарочному штофу «Арарата», из которого наливала себе Валечка. Вместе со своей рюмкой принёс и два винных стакана.

Берия рассмеялся и, оставив в руке красное яблоко, вонзил в него нож. Ёсик сидел недвижно.

— Товарищ Паписмедов, — начал я, вернувшись с рюмкой на диван, — мне рассказывали, что в Кумране, когда вы догадались обо всём, пошёл особый дождь: прямые крепкие спицы из воды между небом и землёй. Это правда?

— Это правда.

— Скажите ещё про Кумран.

— Воздух там такой тяжёлый, что давит на плечи. И такой вязкий, что мешает ходить.

— А почему он тяжёлый и вязкий?

— Кумран находится ниже уровня моря.

— Опишите мне море.

— Описать Мёртвое море? Я его видел только издали. Но оно покрыто толстой кожей…

— Это вы хорошо сказали… — кивнул я. — А теперь главное: этот ваш пешерский метод, он один из или единственный?

— Никакой другой не даёт смысла. Другого и нету.

— А если с вашим кодом познакомить других учёных… Скажем, зарубежных. Придут ли они к тому же прочтению Завета?

— Товарищ Сталин, я же говорил: это — как загадка, разгадка к которой только одна… Другой быть не может!

Лаврентий решительно качнул головой: нет, не может.

— А возможно ли, — продолжил я, — что другие учёные, скажем, зарубежные, тоже уже обнаружили этот код?

Лаврентий решительно кивнул головой: да, возможно. И протянул мне на ноже ломтик разрезанного им яблока. Я отказался.

— Почему? — обиделся он.

— Прекрасно знаешь: я не ем с кожей.

— Сейчас почистим… Да, зарубежные учёные, возможно, тоже всё уже про Иисуса знают, но молчат. Понятно почему. Попробовали бы пикнуть! Сул ориоде кациа танац — да аравис ахло ар акаребен! (Их всего-то несколько человек, — остальных к этим свиткам не допускают!) Причём, главный из них — антисемит…

Берия не умел чистить яблоко. Правда, срезать кожу с ломтика труднее, чем с целого фрукта.

— Возьми целое! — подсказал я.

— Ара, эс ткбилиа. Цителиа! (Это сладкое. Красное!) — и пере-шёл на русский. — Хотя бы тот же Ватикан… Вы правильно однажды сказали, Виссарионович: у Римского папы армии нету. В самом Ватикане, правильно, солдат нету! — и перенёс взгляд с яблока на меня. — Потому что они служат в разных правительствах. На главных постах. Они тоже правы…

— Кто? — не понял я.

— На Западе. У Римского папы большая армия…

— Это всё ясно — и не говори глупостей! — остановил я его и взглянул на майора. — Вы долго жили за рубежом. Что там произойдёт, если Христос окажется… Ну, обманщиком?

— Он не обманщик! — вскинулся майор. — Наоборот: написал всё как есть! Точно и честно! Но этим народ не привлечёшь. Народу нужно невероятное. Не мудрое, а святое. Чего в жизни не бывает. Всё-как-есть народ не устраивает, а поэтому написанное для немногих было упрятано между строк. А для народа эту правду нарядили в чудеса и притчи. Как для детей. Детям не история нужна, а истории. Сказки… Детям нужно, чтобы герои умели всё…

Я остановил и его. Ибо ясно было и это:

— Я спросил другое: что произойдёт за рубежом?

Ёсик взглянул на Лаврентия. Тот соскоблил с ломтика последний красный островок кожицы и стряхнул его с ножа:

— Паписмедов жил в Иране… Там как раз ничего не произойдет. Там ислам. Но меня, Виссарионович, интересует пока не ислам, — и поправился. — Нас интересует Запад… Зачем нам возиться, если вместо нас справится Христос!

Потом поднял на меня глаза и договорил:

— Запад стоит на Иисусе, которого он, бодиши (извините), изговнял! Говорит одно, — Христос, мол наш бог, — а делает всё ему наперекор! Христос, пардон, Виссарионович, — Христос нам гораздо ближе, чем им! Он наш союзник! — и протянул мне очищенный ломтик. — Он их и развалит!

Я снова отказался от яблока. Лаврентий ухмыльнулся и опустил ломтик не на тарелку передо мной, а рядом.

На раскрытую Библию.

Потом разлил вино в два стакана и молча поднял один. Но — в отличие от Ёсика — не выпил.

— Он их и развалит! Дедас гепицеби! (Клянусь мамой!) — повторил Берия. — Без Армагеддона!

— Без Армагеддона?! — вздрогнул я.

Теперь — наоборот — ответил Ёсик. Но тихо:

— Армагеддон — тоже неправда…

Засуетившись, он забрал с книги мой ломтик и просунул его себе в горизонтальную щель под нависшим над ней носом.