Учитель (Евангелие от Иосифа)

66. Распни на всякий случай! Так, мол, лучше…

Как только Христа потащили на Голгофу, Мао снова потянулся к яблоку и насадил его на нижние зубы. Едва сдавив их верхними, вскрикнул от боли. Выдернул плод изо рта, израненный и обслюнявленный, и вслух пожалел себя за больные дёсны.

Миша прервал рассказ и заметил, что если человек стал народным движением, каждая его болячка вызывает не жалость, а любопытство. И обещает стать великой разгадкой.

Мао не среагировал. А может быть, наоборот, — среагировал. Забрал с блюдечка нож, расколол яблоко пополам и ткнул им в центральный квадрат триптиха на столике:

— А потом?

Мишель шепнула что-то Мише на ухо, и тот резко кивнул. Потом вскинул на меня испуганные глаза, но не извинился. Хотя знал, что я не люблю, когда при мне шепчутся. Спросил:

— Гавагрдзело?

Я вынул из кармана перочинный ножик, раскрыл его и выбрал красное яблоко.

— Миша спрашивает меня, продолжать или нет, — сообщил я Мао. — Продолжать можно, но он пропустил главное…

Я начал с головы. Научился у отца. Сапожника Бесо, точнее. Если даже он и не приходился мне настоящим отцом, сапожником был настоящим. Орудовал ножиком виртуозно.

Забираешься кончиком под кожицу фрукта у самой головы — и всё. Под самую кожицу, — не глубже. И всё — ножиком больше ничего не делаешь.

Остальное — другой рукой. Ровно и плавно крутишь в пальцах фрукт вокруг оси — и кожица ползёт вниз прозрачной вьющейся лентой. Сперва кружится мелко и несмело, а потом — вольнее. Но недолго. Едва зарябит в глазах, она сворачивается в прежний, тесный, круг и валится тебе на колени игривой спиралью.

— Миша пропустил главную вещь, — продолжил я, опустив голое яблоко на тарелку. — Прокуратор предложил народу помиловать Иисуса в честь праздника свободы. В этот праздник народ имел тогда такое право. Три раза предложил. И все три раза народ — что? Отказал. Распни, кричал, его! Распни на всякий случай! Распни! Так, мол, лучше…

Я принялся разрезать яблоко на крупные ломтики.

— «Распни»? — переспросил Мао. — А поцему луцсе? Неузели народ знал, цто он всё равно станет потом зивой? Неузели знал?

— Не знал, — ответил я и, подцепив ножиком один из ломтиков, протянул его Мишели. — Просто: так, мол, лучше… Лучше, чем если не распять…

Мао внимательно посмотрел на меня.

Мишель широко улыбнулась, напомнив мне о пролёте между зубами, и сняла с ножа ломтик.

— Иосиф Виссарьоныч, — услышал я вдруг за спиной Валечкин голос. — Можно минутку?

— Ты когда вошла? — удивился я. — Не видел.

— Только что, Иосиф Виссарьоныч! Когда вы яблочко гостье нашей изволили пожаловать… Из Франции…

— А почему ты так вошла, что я не видел?

Она не нашла ответа. Помучившись, склонилась ко мне:

— Другие гости изволили пожаловать…

— Тоже из Франции? — улыбнулся я.

— Не-е. Почему? Лаврентий Палыч тут, товарищ Молотов, Хрущёв, и ещё этот, Микоян… Товарищ Микоян.

— А ещё кто-нибудь? Майор, например?

— Не-е. А какой?

— Скажи, когда придёт. Не заходи, позвони! — и отослал её сердитым взмахом руки, потому что под её злобным взглядом Мишель поперхнулась. — Продолжай! — повернулся я к Чиаурели. — Только короче.