Учитель (Евангелие от Иосифа)

40. Он не оставит жизнь на произвол судьбы…

Когда я поднял трубку, говорил, однако, не Берия.

Говорил Молотов:

«Нет, он сказал „оставит“, а не „оставил“. Принял, мол, с сохой, а оставит… и так далее. Но разница, ты прав, маленькая…»

«Зато ты — я тебе сознаюсь — не прав! Разница не маленькая, нет, — разницы нету! А во-вторых, я не говорю, что он сказал „оставил“. Он сказал „оставил бы“. „Принял бы“ и „оставил бы“… Но и тут разницы нету. Так говорить нельзя. Потому, что об этом нельзя думать!»

«О чём нельзя думать? — удивился Молотов. — Думать обо всём можно.»

«Обо всём думают только пессимисты…»

«Но пессимисты правы, Лаврентий. Хотя бы потому, что в конце концов все умирают… Нет, я не про то, что все умирают, а про то, что если все умирают, значит, пессимисты в принципе правы.»

«Но Вышинский не знает даже — что это слово значит!»

«„Пессимисты“?»

«Нет, — „в принципе“. Потому, что — я тебе сознаюсь — его у него нету!»

Молотов в ответ хмыкнул.

«А что, — у него принцип есть?» — не унимался Берия. Молотов отшутился:

«Принцип у всех есть, Лаврентий. У Вышинского — это доказать, что пессимисты не правы: можно жить не просто сколько, но и как угодно!»

«Вот именно! — обрадовался Берия. — Об этом и говорю! Тем более, он про Хозяина не имел права так говорить. И с эмигрантами! Они, знаешь, — я тебе сознаюсь, — как армяне: самый ненадёжный народ из дешёвых! Что это за фраза: „Сталин принял страну, вооружённую деревянной сохой, а оставил с ядерными складами“!»

Молотов промолчал.

«Ну, хорошо, — он сказал не совсем так. Он сказал: знаете ли вы, мол, господа эмигранты, хоть кого-нибудь в истории кроме Хозяина, который принял бы — и так далее; и — оставил бы! Разницы нету! Хозяин ничего не оставлял. И не оставит. Ну, под „ничего“ я имею в виду жизнь. Он никогда не оставит её на произвол судьбы. И нас тоже.»

Молотов опять молчал.

«Я имею в виду, что Хозяин будет с нами всё время!» — разъяснил Лаврентий.

Теперь уже я не сомневался, что он чувствует даже моё дыхание в трубке. Переигрывать, однако, Берия не стал:

«Но не в этом дело. Какой из Вышинского — спрашиваю тебя — министр инодел? Я тебе сознаюсь, тебя зарубежом люди уважают, а про него если и знают, — то только, что у него нету принципа: сперва был меньшевик, за Ленином охотился, а потом сам называл всех врагами…»

«Лениным.»

«Что?»

«Не Ленином, а Лениным.»

«Ох, Вячеслав ты Михайлович! — шумно вздохнул Берия. — Я про одно, а ты… Как молот — долбишь своё! Я, кстати говоря, не того даже не прощаю ему, что он служил врагам и охотился за Ленином, а того, что если охотишься, надо и ловить!»