Учитель (Евангелие от Иосифа)

89. Всякий остров убежал, и гор не стало…

В наступившей тишине произошли три события. Подряд.

Во-первых, эти две линии на Ёсиковом лице — длинный нос и узкий, короткий рот — напомнили мне образ опрокинутого креста.

Во-вторых, невесть откуда вернулась муха, которая замучила Мао. Теперь она уселась на Лаврентиеву лысину.

В-третьих, звякнул телефон.

Берия дёрнулся в кресле и объявил, что звонят ему. Наверное, Мишель. Муха вспорхнула.

Звонила, действительно, Мишель. Пока он слушал её и черкал в своём блокноте за моим столом, я следил за майором. Который не понимал, что жуёт яблоко. Зрачки в его глазах метались из угла в угол, но никуда оттуда вырваться не могли.

Лаврентий вернулся к нам, вырвал листок из блокнота, протянул его мне и пообещал, что скоро вернётся.

Слова он написал мне грузинские.

Из Пекина звонил, действительно, Первый. Премьер Чжоу Эньлай. Мишель узнала его не только по голосу, но и по фразам. Во-первых, Чжоу учился когда-то во Франции и часто вставлял французские слова.

Во-вторых, он умел изрядно выпить, и первым делом шутливо спросил у Мао — нужна ли помощь против грузин, которые тоже умеют пить. Мао ответил, что с ними сражается Ши Чжэ. Бесславно.

Потом премьер доложил Мао, что вчера ночью американцы стянули флот к водам Южной Кореи и прислали в Пекин телеграмму с требованием отвести войска от границы с Северной. По мнению Чжоу, Вашингтон приурочил манёвр к пребыванию председателя в Москве. Проверяет Сталина.

Потом премьер заговорил о японце Носага. Но связь внезапно прервалась. Мао не успел отдать никакого распоряжения.

Берия пошёл выяснять, почему именно связь прервалась. Есть подозрение, что прервал её сам Мао. И свалил на бога. Есть и другое подозрение. Что звонок — провокация. И позицию Сталина проверяет… Пекин.

Для меня, однако, главное заключалось в другом. Лаврентиевский листок был исписан жёлтым грифелем…

Ёсик ждал меня недолго. Ситуация — если она не выдумана — казалась мне идеально простой. Мао отказывается отвести войска или даже двигает их через наш Север к американскому Югу.

Вашингтон, не думая, лезет на рожон. И выплёскивает на китайцев седьмую чашу гнева. Если даже сперва и постесняется, Мао его вынудит это сделать. А там — как обещали — и мы. С нашей чашей. Последний суд.

Великий. Армагеддон.

— Майор! — поднял я взгляд. — Говорите — «тоже неправда»?

Ёсик не разобрался в моём тоне. Точнее, не понял — отчего я злился. Не совсем понимал пока и я.

— Гамиохра цигни тависи цители вашлит! (Испоганил мне книгу своим красным яблоком!) — буркнул я и поднял с журнального столика Библию, раскрытую на странице с широким влажным пятном.

Той самой странице, на которой — из-за стука в дверь — «седьмой ангел» не успел наслать на мир «великое земле-трясение». После чего «всякий остров убежал, и гор не стало.»

— Майор! — повторил я. — Что же тут «тоже неправда»?! Про «плач и рыдание» Вавилона? Про Сатану? Про Спасение? Или вот про «новое небо и новую землю», про «Новый Иерусалим»?

В яблочном пятне на тонкой бумаге слова про «Новый Иерусалим» смешались с буквами на оборотной стороне страницы. Как если бы эти буквы были написаны внутри.

Поначалу они мне мешали, но через несколько строчек я начал вспоминать слова, заученные ещё в детстве.

— Вот здесь написано, майор: «Не запечатывай слов пророчества книги сей, ибо время близко. Неправедный пусть ещё делает неправду, нечистый пусть ещё сквернится, праведный да творит правду ещё, и святый да освящается ещё. Се, гряду скоро, и возмездие Моё со Мною!»

Я снова поднял глаза на Ёсика:

— Что же тут не так? Так ведь оно и будет! И скоро! Но как же всё это будет без Армагеддона? Как?!