Учитель (Евангелие от Иосифа)

30. Долгожительство — дело вкуса…

Незадолго до войны Лаврентий катал меня на глиссере по абхазскому озеру Рица. И рассказывал о том, что если во всей Грузии на квадратный километр приходится втрое больше князей, чем во всём остальном мире, то в Абхазии на тот же километр приходится впятеро больше долгожителей.

Берия уговоривал меня подражать последним. И тоже очень долго жить.

— А разве очень долго жить возможно? — пошутил я.

— Необходимо! — настоял Берия. — Хотя долгожительство — дело вкуса.

— И абхазцы, говоришь, предпочитают долго жить?

— Сто и выше!

— Даже не-мусульмане? — не пошутил я.

— Вы шутите? — не понял Лаврентий.

— Абхазцы ведь мусульмане. И в году у них 10 месяцев. Вот и получается «сто и выше».

— Но долго живут и христианские абхазцы! — поручился Лаврентий. — У которых в году 12!

— А атеисты? Большевики?

— Пока неизвестно, — рассмеялся он.

— Почему неизвестно? А Лакоба кто был — известно? — обернулся я к другому грузинскому большевику. Который сдирал для Лаврентия шкурку с абхазского инжира. — Кто был Нестор Лакоба? Бразильский большевик? Или китайский?

От волнения тот раздавил пальцами сочный плод:

— Нет, товарищ Сталин. Лакоба был не бразильский и не китайский большевик, а абхазский! Даже лидер!

— Лакоба был не только абхазец и «лидер»! — по правил его Лаврентий. — Он был ещё враг!

— А разве лидер может быть врагом, Лаврентий?

— Может! — не испугался он. — По отношению к другому лидеру. Главному.

— И что же в этом случае получается? — улыбнулся я.

— В этом случае, Иосиф Виссарионович, — улыбнулся и он, — неглавный лидер живёт недолго. Меньше, чем сто. Даже если он абхазец. Как Лакоба.

Я убрал с лица улыбку и заключил:

— Если лидер — враг, Лаврентий, то он не «лидер и враг», а просто враг. И не другого лидера, а народа. А если он враг народа, народ и лишает его лидерства.

— И не только! — кивнул Лаврентий и защитился ладонью от водяных брызг. — Народ лишает его и жизни!

И сразу после этих слов началась пальба.

Стреляли громко, но неметко. Тем более, если целились в меня.

Попал в меня только Лаврентий. Лысиной — в живот. Сбил с ног на дно глиссера и — вместе с абхазскими большевиками — навалился мне на грудь. И лежал там долго — пока враги не перестали неметко стрелять в нашу сторону.

А может быть, в другую. Дело не в этом. И не в том даже, что, возможно, стреляли не враги. И стреляли не в меня, а в горный воздух. И что эту стрекотню подстроил сам Лаврентий. Чтобы с большевиками навалиться мне на грудь и прикрыть собою от пуль. Куда бы они ни летели.

Не в том также дело, что именно тогда я и решил поднять его из Грузии в Москву. Дело в том, что хороший художник, то есть мастер, опережает жизнь. Пусть даже Лаврентий и разыграл на Рице спектакль — он выразил вечную правду: враги, увы, таятся всюду. И выразил её в драматической форме.

Про Рицу Лаврентий вспоминал часто. В последний раз — в начале этого года.

Иосиф Виссарионович, говорит он, помните ли высокогорную Рицу? И помните ли, что, несмотря на её высокогорность, в вас там стреляли? Слава богу, не метко! Но враг не дремлет, Иосиф Виссарионович! И с каждой неудачей совершенствуется!

Я и сам чуял неладное. Слишком уж тихо было вокруг.

А тихо потому, добавил Лаврентий, что враг поднялся очень высоко. Так же высоко, как высоко над морем — и тоже тихо — залегло озеро Рица. Выше — лишь вершина. Куда, мол, враг и метит.

Это известие Лаврентий получил из Америки. Где решили, что пора всё кардинально менять. Не у них, а у нас. И что ждать милостей от природы нельзя. Ибо не исключено, мол, что Сталин решил подражать абхазским долгожителям.

По словам Лаврентия, кто-то из моих засранцев согласился с Америкой, что милость у природы надо вырвать. То есть срочно меня репрессировать.

Но посмертно. Чтобы мне не удалось поговорить с народом.

«Это смешно! — рассмеялся я и махнул рукой. — А как они собираются меня репрессировать?!»