Учитель (Евангелие от Иосифа)

95. Наступает рассвет!

Встречали снова аплодисментами. Снова позже всех перестал хлопать Хрущёв. В этот раз — из-за хмеля: не заметил, что все уже успокоились.

Мао поменялся местом с Чиаурели. Наверное, догадался я, хочет рассказать мне о звонке из Пекина. Соответственно, поменялись местами и переводчик с француженкой.

Ёсик смотрел в пространство отсутствующим взглядом и выглядел как человек, только что прибывший в ад.

Где не застал ни души.

Лаврентий, наоборот, улыбался, как если бы держал в кармане пропуск в рай. О котором ему предстоит написать подробный отчёт. С предложением о реорганизации.

Я почему-то представил себе, будто завтра рецензию придётся писать и мне. О том, что вижу сейчас. «Всё вокруг было теперь особенно глупо.» Я повторил в уме эту фразу, нашёл её корявой, но ничего в ней не поменял.

Действительно, в продолжении застолья никакого смысла уже не было. Не то чтобы это застолье следовало немедленно остановить и всех разогнать, а то, что одинаково глупо было бы и прекратить его, и продолжить.

Прекращать, разумеется, я не стал. Тем более, что, согласно шкафу времени за спиною Ёсика, скоро наступал рассвет. Я пообещал себе, что, когда он наступит, а гости разойдутся, я — перед тем, как уснуть — вернусь к яблоне на веранде и проверю, не заголился ли у неё снова ствол. Или — тонкие ветки.

Берия продолжал улыбаться и осматривать коллег. Предлагая теперь инициативу любому из них.

Никто её брать не хотел. Даже Хрущёв.

Маленков по-прежнему сидел напротив в дальнем конце стола, пялил на меня глаза и хлопал ими. Старался казаться трезвым.

— Товарищ Маленков! — заговорил я. — Предлагайте тост!

Маленков вскочил со стула, кашлянул для смелости и произнёс:

— Товарищи! Иосиф Виссарионович — перед тем, как удалиться — правильно сказал: товарищ Паписмедов, сказал он, всё нам тут правильно рассказал! А я о нём раньше неправильно отзывался! Я предлагаю тост за товарища Паписмедова! Как за основателя христианства! — и вместо вина, которого в руке у него не оказалось, он проглотил слюну.

Ёсик выкатил глаза, а Берия расхохотался.

— Что? — повернулся я к нему.

— Маленков опять неправильно говорит! — объявил Лаврентий. — Паписмедов не основатель христианства! И я такой тост не буду поддерживать!

— Как «не основатель»?! — схватился Хрущёв за стакан, но, напоровшись на мой взгляд, остыл. — Правильно, не основатель!

— Основатель или не основатель, — вмешался очнувшийся Молотов, — тебе лично, Никита, пить за это больше не надо… И за другое тоже. И тебе, кстати, не надо! — перегнулся он вдруг к Ши Чжэ, хотя тот сидел смирно.

Ши Чжэ вздрогнул и начал щебетать. Никто его не выслушал. Не потому, что возмущался он на китайском, а потому, что каждый загоготал сам. Даже Булганин — все кроме Мао и Ёсика.

Поднялся гвалт, который остановил Орлов. Распахнув дверь, он ворвался в гостиную и стал тревожно озираться. Но гости заметили это не раньше, чем я взметнул руку и поманил его к себе.

Когда Орлов прошагал ко мне и остановился, все умолкли.

— Что, Орлов? — спросил я.

— Ничего, товарищ Сталин! Вошёл, потому что шумно!

— Ничего? Совсем? — не поверил я. — Совсем ничего?

Орлов задумался и понял меня:

— Наступает рассвет!

Я кивнул и повернулся к гостям:

— Товарищи, наступает рассвет…

Хрущёв зааплодировал.

— Ты не понял, Никита, — продолжил я. — Я сказал: наступает рассвет… Предлагаю наполнить стаканы и выпить прощальный тост… За новые встречи…

Мао и Лаврентий остались на местах, но другие радостно вскочили со стульев. Микоян, Молотов и Булганин ликовали оттого, что ужин закончился. Остальные — кроме майора — радовались новому стакану. Ёсик продолжал никого не видеть.

Вместе со мной поднялись и Мао с Лаврентием.

— За новые встречи… — повторил я для всех и чокнулся с Ёсиком. — Мы с тобой и вправду скоро встретимся…

Ёсик кивнул, но ответил вместо него Берия. Волнуясь:

— Висарионич, зег дасасвенеблад вагзавнит. Экимебма даижинес! (Виссарионович, мы его послезавтра отправляем на отдых. Врачи настаивают!)

— Тогда завтра… — рассудил я.

— Хвал тквен исвенебт, да сцоре акетебт! (А завтра вы отдыхаете — и правильно делаете!) — не сдался Берия.

— Посмотрим… — отвернулся я от него к Мао.

Который тянулся ко мне со стаканом чокнуться. Я отодвинул свой:

— А с вами пока не прощаемся… Задержитесь на минутку, если не очень спится…

— Конецно задерзимся! — закивал Ши Чжэ. — Нам тозе есть цто сказать!

Чокались и прощались со мной по алфавитной очереди.

Берия — хотя попрощался первым — покинул гостиную последним.

Чокаясь же, сделал три заявления. Через 70 лет, в 140-м году моей эры, тамадой на моём юбилейном ужине будет он. Завтра он же принесёт мне хачапури, который Нино испечёт по рецепту Кеке. А сейчас он отвезёт Ёсика в клинику, вернётся домой и вместе с гостями из Грузии продолжит праздновать.

Булганин пообещал помнить прошедший день всю жизнь.

Ворошилов поручился, что это займёт мало времени.

А Каганович — будто гордится моей дружбой больше всех.

Маленков извинился за фразу «основатель христианства».

Микоян признался, что из-за шума расслышал Маленкова плохо, но Ёсик порядочный человек, а Грузия — родина основателей.

Молотов заверил, что видит во мне вождя не только советского народа, но всего голодного человечества.

Хрущёв сперва извинился, а потом признался. Извинился, что отказал Ёсику в звании основателя, но признался, что не будь он сталинистом, стал бы христианином.

Чиаурели заявил, что охотно верит Хрущёву, ибо любовь к водке закрыла бы тому дверь в мусульманство. Добавив, что в прихожей видел на вешалке мою фуражку и хотел бы её забрать на память. Не только для себя.

Я разрешил, но больше него обрадовалась Мишель. И расцеловала меня от имени благодарной Европы.

Валечка выбежала в прихожую.