Узнать пересмешника. Жизнь с Харпер Ли

Глава десятая

Я набиралась сил в Чикаго, надеясь вернуться на работу в газету. Но благодаря дружбе с Алисой и Нелл я смогла увидеть то, как проходила жизнь до начала натиска современных коммуникаций. Только через год, в 2005‑м, по настоятельной просьбе Вероники, жены Грегори Пека, Нелл все-таки сдалась и купила себе мобильный телефон перед тем, как отправиться в длинное железнодорожное путешествие из Нью-Йорка в Лос-Анджелес. Она отправлялась туда для сбора средств на библиотеку Грегори Пека. Но дома в Монровилле сестры Ли все равно упрямо продолжали пользоваться телефоном, стоявшим в уголке их прихожей.

У нас с ними был один и тот же любимый транспорт: поезда. Железнодорожные рельсы связывали важные для них места на Юге. Они соединяли между собой Эвергрин, находящийся в тридцати милях от Монровилля, с Сельмой, Сельму с Бирмингемом, Бирмингем с Атлантой. Эти рельсы также соединяли в их семье, как и в моей, одно поколение с другим.

До того, как А. К. получил в 1915 году степень адвоката, он был бухгалтером в фирме «Барнетт и Багг» и работал с их клиентом «Манисти & Рептон Рэйлроад». Когда А. К. взял молодую Алису и ее подругу Эвелин Барнетт с собой в Сент-Луис, они испытали невероятное восхищение. Через много лет, когда Нелл решила, что будет писателем в Нью-Йорке, как ее друг Трумен, А. К. довез ее до вокзала в Эвергрине, и она отправилась в долгое путешествие на восток. Алиса прожила весь двадцатый век, ни разу не сев на самолет. Доктор сказал, что летать ей вредно из-за состояния ее слуха. Нелл некоторое время все же пользовалась самолетом. Она ведь в течение нескольких лет занималась бронированием билетов в корпорации «Бритиш Оверсиз Эрвэйз», чтобы оплачивать квартиру в Нью-Йорке. Но если ты работаешь в авиакомпании, то возникает одна проблема. Она слишком много знала о том, что может пойти не так, и из-за чего самолет может упасть. Поработав в «БОЭ», она перестала летать на самолетах. Она ездила из Нью-Йорка в Алабаму и обратно на поезде, перемещаясь между разными мирами своей жизни. Она садилась на этот ночной поезд, когда ей было за тридцать, и за сорок, и за пятьдесят, и за шестьдесят, и за семьдесят, когда мы с ней познакомились.

Я собиралась возвращаться на работу, и мне надо было снова научиться переносить тяжести репортерской жизни. Хотя я уже выздоравливала, но все равно много времени проводила в постели и совершенно не приближалась к своей цели. Как и предсказывал мой ревматолог, мне в обозримом будущем предстояло оставаться на инвалидности. Я решила обсудить с сестрами Ли мысль о том, чтобы мне начать проводить больше времени в Монровилле и, может быть, снять там жилье.

Я подумала, что смогу начать собирать информацию для книги о тех местах, где зародился «Пересмешник», которые были показаны в романе как вымышленный округ Мейкомб. Я не знала в то время, захочет ли Нелл мне много рассказать, но Алиса сама по себе была замечательным сюжетом для книги. Когда она была уже на десятом десятке своей жизни и наши отношения стали очень тесными, она оказалась очень открытой. Друзья сестер Ли предсказывали, что Алиса будет постоянно поддерживать мое предприятие, а энтузиазм Нелл будет то увеличиваться, то спадать.

Я была потрясена тем, что Алиса не записала свои семейные истории. Она знала, что семьей, из которой они с Нелл произошли, еще долго будут интересоваться. Это было ясно, если вспомнить значимость «Пересмешника» для американской культуры.

Она очень хорошо писала. Нелл, вообще-то, однажды сказала мне: «В нашей семье настоящий писатель — это Алиса». Алиса любила историю. Она знала историю. Она могла снова и снова рассказывать так, как это никому не удавалось. Она схватывала детали и прекрасно запоминала их.

«Это не для меня», — сказала она, когда я спросила ее о записях. Она не объяснила, почему. Многие годы друзья и родственники мягко намекали, что ей следовало бы записать свои воспоминания. Она была главным авторитетом в сфере историй семьи Ли, да и всего города. Точность и аккуратность много значили для нее. Когда она не была в чем-то уверена, то не могло быть и речи об искажении фактов или приукрашивании. Она находила ответ или же признавалась, что не знает, как все было.

В те дни, когда это было возможно, я доставала диктофон и начинала медленный, осознанный и подчас восхитительный процесс записывания устных рассказов Алисы Ли, ее друзей и соседей по Монровиллю. Когда я так поступала, то казалось, меня подталкивала какая-то невидимая рука. Я понимала, что надо спешить. Алиса могла в любой день уйти, и тогда ее истории уйдут вместе с ней.

«Ты знаешь такую старинную африканскую пословицу: "Когда умирает старый человек, сгорает целая библиотека"? — спросил меня Том. — Когда Алиса умрет, библиотека сгорит».

Для долгого пребывания в Монровилле мотель явно не подходил. Но когда я стала искать квартиру, которую можно было бы снять на короткий срок, то нашла только посредственные места в удручающих тупиках. Я надеялась найти что-то вроде комнат для тещи, находящейся над чьим-нибудь гаражом, или маленький домик для гостей рядом с домом, где жила семья. Такие места там были. Мои приятели всех спрашивали, и я даже приехала в пару таких мест, но они или были уже заняты, или же не сдавались. В любом случае, я таким образом знакомилась с жилыми кварталами Монровилля и узнавала, какие районы здесь считались хорошими, а какие нет и почему.

Я спросила Тома, не знает ли он каких-нибудь старых людей, которые хотели бы сдать комнату и позволить мне пользоваться кухней. Это был бы не идеальный, но все-таки приемлемый вариант. Проблема заключалась в том, что несколько человек, которые, может быть, были и готовы на него, рассчитывали, что их жилец будет одновременно их помощником, а я не хотела связывать себя никаким твердым расписанием.

В один прекрасный день Дейл Уэлч сказала, что, может быть, можно будет снять дом, находящийся через два дома от того, где жили сестры Ли. Она знала его хозяев. Они собирались продать его, но могли согласиться и сдать.

Конечно же, я сразу подумала: «Ни за что». Я предполагала, что сестры Ли будут мягко говоря не в восторге, когда узнают, что журналистка из Чикаго станет их соседкой, даже, если они уже подружились с ней.

Я ошибалась. Нелл и Алисе понравилась эта идея.

Впрочем, им уже куда меньше понравилась предложенная владельцами арендная плата в шестьсот пятьдесят долларов в месяц. «Это разбой с большой дороги», — с возмущением сказала Нелл. И тогда Дейл сказала вслух то, о чем я уже сама думала: а что если попробовать снять другой дом, находившийся прямо рядом с домом Ли и выставленный на продажу? Я не хотела даже спрашивать ни о чем хозяина, не получив одобрения сестер Ли. Они поддержали меня и даже предложили порекомендовать меня их бывшему соседу, молодому человек по имени Уэс Абрамс. Не хочет ли он сдать дом? Оказалось, что хочет и просит всего четыреста пятьдесят долларов.

В тот день, когда мы с Уэсом познакомились, на нем была рубашка защитного цвета и джинсы. Его большая собака Бак радостно ходила за ним из комнаты в комнату по их старому дому. За год до этого Уэса перевели в Джексон, штата Алабама, город, находящийся в часе езды от Монровилля. Найдя там жилье, он выставил этот дом на продажу. При том застое, который царил на рынке недвижимости, одноэтажный дом с тремя спальнями в одном из наименее гламурных районов Монровилля продавался плохо. Дом оценили в восемьдесят тысяч долларов, он стоял напротив средней школы, и в нем был крытый переход от кухни-столовой со встроенными книжными полками к камину. В многоэтажных домах в том районе Чикаго, где я живу, совсем не выдающемся для центра города, за восемьдесят тысяч долларов можно получить два парковочных места на подземной парковке.

Мы с Уэсом договорились, что я буду снимать дом помесячно до тех пор, пока он не продастся.

Перед тем, как я переехала, дом пустовал уже несколько месяцев. Ну или во всяком случае там не жили люди. Но я была там не одна. Я поняла, что до меня здесь уже поселились шнырявшие повсюду пауки, тараканы ужасающих размеров и занесенная сюда из-за дождей крайне агрессивная плесень. Высоко на стене в маленькой комнате, где я поставила свой складной письменный столик, была прикреплена большая голова оленя, украшенная весьма впечатляющими рогами. С полки в другой комнате на меня смотрело что-то вроде чучела рыси, а рядом примостилось другое вышедшее из мастерской таксидермиста и неизвестное мне изогнувшееся существо. На кухне зеленые и белые тарелки были украшены изображениями уток.

Вещей у меня было немного. Я расставила свои книги, включая «Убить пересмешника» в мягкой обложке, постелила на кровати белье ярко-желтого цвета, которое мне одолжила Дейл Уэлч. Кровать была довольно высокой, с белой металлической рамой. Когда я сидела на ее краю, то ногами едва касалась пола. Пока я устраивалась, мне казалось, что холодные, как стеклянные шарики, немигающие глаза животных зловеще следили за мной, куда бы я ни шла.

Я подумала, не завязать ли им головы полотенцами, чтобы не видеть их глаз. Но потом решила, что так будет еще неприятнее и лучше просто не обращать на них внимания.

В ту первую ночь я с трудом смогла уснуть. Как ни странно, мне не хватало привычной какофонии чикагских улиц.

И вот я лежала в белой металлической кровати в доме, находившемся рядом с домом Нелл и Алисы Ли. Я поглядывала на окно Нелл, маленький квадратик с закрытыми жалюзи, из-за которых все-таки проникал свет. Мы находились так близко друг от друга, что смогли соорудить простейший детский телефон. Кому нужен мобильный, если у вас есть две металлических банки и моток бечевки? Точно так же поступили бы Глазастик и Джим.

Я изо всех сил пыталась заснуть. Тишина вокруг меня становилась все более напряженной. Потом она вдруг прекратилась, и меня окружил хаос жалоб сверчков, а потом тишина вернулась, стала куда больше и глубже, чем когда-либо, и поглотила все.

А потом до меня дошло: я гордилась своим путешествием.

Нелл научила меня этой фразе в самом начале нашей дружбы. Частью моих обязанностей в «Трибьюн» было вести придуманную мной же колонку о языке. Обе сестры Ли с радостью учили меня новым выражениям, вроде «офунтить проповедника» — старинное южное выражение, возникшее, когда с проповедником из-за нехватки денег расплачивались фунтом курятины или овощей или чего-то еще.

Язык был для них игрой. Нелл объяснила мне, что человек, который в ночь перед отъездом крутится с боку на бок на кровати, «гордится своим путешествием». А я ведь отправлялась в поездку. Это путешествие было очень интересным, но в то же время наполняло меня беспокойством. А что если Нелл неожиданно решит, как это с ней уже бывало, что мне больше нельзя доверять, что я не тот человек, с которым она хочет общаться? Что если Уэс продаст свой дом, и я буду вынуждена переехать куда-то еще?

Что если за время жизни здесь у меня еще больше ухудшится здоровье, а я ведь нахожусь за много сотен миль от своих докторов из больницы «Норт-вестерн»? Ну что же, тогда я просто вернусь в Чикаго, вот и все.

Мне нравится выражение «гордиться своим путешествием», его простая разговорная красота. Оно мне нравится так же, как очень многое из того, что я здесь узнавала каждый день. Как то, чему меня учили две южанки, открывавшие мне, приехавшей к ним янки, свои жизни, а теперь и свой город.

Когда я в первый раз 22 ноября проснулась в новом доме, то обнаружила на своем кухонном столе желтую бумажку с запиской от Нелл. Я не слышала, как она стучала или заходила, чтобы оставить записку. В своем послании она приглашала меня прийти в ее дом в шесть часов, чтобы мы отправились на ужин, который она устраивала в загородном клубе. Я отправила ей по факсу свою благодарность и пришла к ней в назначенное время.

Только я подняла руку, чтобы постучать, как тут же остановилась. Мне пришло в голову, что моя кофта может пахнуть плесенью, которая пока что оставалась моей непрошенной соседкой. Хотя я расставила в стратегически важных местах в доме корзинки с ароматизированными шишками из «Уолмарта», это означало, что в доме у меня теперь пахло плесенью со странным привкусом корицы. Что если я тоже так пахну? Я поднесла руку к лицу и принюхалась. Не так чтобы прекрасно, но сносно. Я постучалась.

Ответа не было. Я задумалась, не решаясь нажать на звонок. Если я позвоню, то лампа, стоящая на полу рядом с креслом Алисы, замигает. Ей придется качнуться, встать на ноги и добираться до двери, опираясь на ходунки или на палку. Я снова громко постучала, надеясь, что Нелл меня услышит. Она услышала. «Ух-ух-ух!» — приветствовала она меня примерно так, как обращалась к уткам на озере. Она сказала, чтобы я минутку подождала ее и пока что поздоровалась с Алисой. Алиса в тот вечер оставалась дома после долгого рабочего дня.

— Как дела? — спросила она. Ее голос был особенно резким, почти скрипучим. — Тебе столько всего сейчас надо делать.

Я подвинула кресло-качалку как можно ближе, так, что мои колени почти уперлись в подставку для ног ее кресла.

— Я устраиваюсь, — сказала я.

Теперь я платила за воду, электричество и газ. Пришла уборщица и опрыскала стены и потолок дезинфицирующим средством, которое, как предполагалось, должно было убить плесень и не дать ей вернуться.

— О господи, — сказала Алиса.

— Было приятно расставлять книги и устраиваться. У Уэса в гостиной встроенные книжные полки.

Алиса знала этот дом. Она знала семью, которая жила там до Уэса, и семью, которая жила там до них. Люди все еще называли это место домом Сноуденов, по имени его первых владельцев. Сноудены переехали сначала в город, а затем в заросший лесом пригород примерно в то же время, когда переехали и Алиса с ее отцом.

Это было пятьдесят два года назад, когда Алисе был сорок один год, а А. К. Ли — семьдесят два, и он только что овдовел. Я поняла, что мне столько же лет, сколько было Алисе, когда она переехала на Уэст-Авеню. Я постаралась представить себе Алису в то время. Ее волосы были еще темными, руки не были покрыты морщинами. Я видела на фотографии, что она носила очки «Кошачий глаз». Но смерть Эда в возрасте тридцати лет, как и потеря матери, все еще были свежими ранами. Луизе было тридцать шесть, она жила в Юфауле с мужем и двумя детьми. Нелл было двадцать шесть, она уже три года к тому времени находилась в Нью-Йорке.

Представляя себе их молодыми женщинами, я думала об их романтической жизни. Ни одна из сестер никогда не упоминала в разговорах встречи с мужчинами, ни в молодости, ни позже. Казалось, что этот вопрос вообще не обсуждался. В конце концов я спросила Нелл, встречалась ли Алиса когда-нибудь с кем-то? Такой же вопрос я задала Алисе про Нелл. Обе они ответили мне: «Изредка». Вот и все.

Тень А. К. Ли постоянно присутствовала в жизни Нелл и Алисы. Обе сестры часто упоминали его в разговоре и буквально расцветали, когда какой-нибудь знакомый или друг вспоминал их отца. Воспоминания о матери были более сложными, и сестры говорили о ней с осторожностью. Они не так уж часто ее вспоминали, а если и вспоминали, то предпочитали называть ее нежной душой.

Частично они просто опасались омрачить образ их матери, которая уже была выставлена в неприглядном свете биографами и даже Труменом Капоте. Капоте рассказал своему биографу Джеральду Кларку, что Фрэнсис дважды пыталась утопить маленькую Нелл, но обе сестры с жаром отрицали это.

Алиса, вспоминая о матери, обычно говорила про ее музыкальность и любовь к чтению. Она также рассказывала о том, как А. К. любил свою жену и заботился о ней. Тонкая натура Фрэнсис не всегда сочеталась с той ролью, которая была доступна в то время для южанки. Ее младшая дочь во многом переняла ее чувствительность. Но из-за невероятного успеха романа Нелл получила свободу, которая была невозможна для ее матери. Нелл, конечно, обладала неукротимостью и независимостью, которыми не отличалась Фрэнсис. Алиса, в отличие от своей сестры, как и отец до нее, не испытывала потребности вырваться за пределы родного города. С ранних лет она следовала примеру А. К.

Алиса поправила неустойчиво лежащую стопку на столике рядом с ее креслом. С помощью невообразимых инженерных ухищрений ей удавалось складывать свои книги и бумаги в кое-как сложенные стопки, которые, казалось, вот-вот упадут, но не держались на месте. Сверху книг в твердых обложках по британской истории она сложила желтые блокноты, бумажные папки, написанные от руки письма, каталог Смитсоновского института, пачку бумаг и еще пару книг. При этом она явно разбиралась, где что лежит. Она просто помнила, куда что положила.

Алиса поправила книгу, из-за которой могла развалиться вся пачка. Я воспользовалась этой возможностью, чтобы стереть пот, который уже собирался над моей верхней губой, а потом вытереть руку о брюки, как я обычно делала, не желая показывать Алисе, как мне жарко.

— Проблема заключается в том, — сказала я Алисе, — что у меня уже собираются новые и новые книги.

У Алисы появились смеющиеся морщинки в уголках глаз.

— С такой скоростью мне скоро придется складывать их в плиту.

Она хмыкнула.

— Ну если ты будешь готовить так же редко, как и мы, — ответила она.

Тут сзади в холле появилась Нелл. Я встала и перенесла кресло-качалку обратно к пианино.

— Ну прекрасно, веселитесь там в клубе и позвоните нам, если вам что-то понадобится, — сказала Алиса.

Нелл наклонилась к Алисе и громко произнесла:

— Смотри, Медведь, не попади ни в какие неприятности, пока меня не будет.

Такое имя казалось совершенно не подходящим для столь миниатюрной женщины. Я уже давно спросила Нелл, откуда взялось это прозвище.

— Я‑то знаю, а тебе придется выяснять, — ответила она.

Я не стала настаивать. И только когда мы с ней вдвоем поехали на день в Монтгомери, Нелл открыла мне секрет прозвища ее старшей сестры.

Однажды летом их семья снимала дом в Монтгомери, когда А. К. Ли избирался в законодательное собрание. Нелл была еще маленькой девочкой, но помнит, как они с Алисой ходили в зоопарк и видели там медведей.

У входа в дом нас уже приветствовали Джек и Джулия, — если я правильно помню их имена. Джек был руководителем заготавливавшей лес или производившей бумагу компании, сам он был родом из Детройта, а его жена Джулия, секретарь, местная.

— Вот тебе еще одна янки, — сказала Нелл Джеку.

Он высадил нас перед зданием загородного клуба из белого кирпича и поехал парковаться. Дейл уже сидела за круглым столом в задней комнате. Там был накрыт шведский стол. В передней комнате обычно накрывали второй завтрак.

Когда мы расселись, Нелл твердо сказала: «Вы все мои гости».

Она не хотела никаких препирательств из-за того, кто будет платить. Джек присоединился к нам. Мы замолчали и начали изучать меню. Дейл, Джулия и я отправились к салат-бару.

— Вот что мне надо было бы есть, — сказала Нелл, но выбрала все-таки жареного сома, которого скоро принесли.

Нелл рассказала Джулии и Джеку о моем газетном материале.

— Она настоящее противоречие, — сказала Нелл, — первоклассная журналистка.

— Спасибо за комплимент, — ответила я, — если не моей профессии, то мне.

Она рассмеялась, остальные к ней присоединились.

— Мисс Нелл, — дурашливым голосом сказал Джек.

«Мисс Нелл» и «Мисс Алиса» — обращения, которые звучали совершенно естественно в устах местных жителей, казались мне довольно странными, когда так говорил северянин. Что может быть хуже, подумала я, чем быть заподозренной в излишней хитрости? Или в пренебрежении к местной вежливости? Нелл и Алиса попросили меня называть их просто по именам, так я и делала. Мне оставалось только надеяться, что если это когда-то казалось другим людям невежливым, то меня прощали, как неразумную янки.

Джек тоже размышлял об этом применительно ко всем «да, мэм» и «нет, сэр», которыми пестрели разговоры в округе Монро. По его словам, они свидетельствовали об отличиях этой культуры. Все эти «да, сэр» и «нет, мэм» звучали здесь очень уважительно, но там, откуда мы приехали, они могли бы показаться почти издевательскими.

Тем вечером столовая клуба была почти пуста. За соседний с нами столик сели еще четыре человека. Нелл машинально пододвинула свою черную сумку ближе к ножке своего стула, а потом сама над собой засмеялась.

— Мне кажется, что я в Нью-Йорке, — сказала она.

Я посмотрела вниз на ее сумку с длинными, крепкими ручками. Она иногда носила ее на груди. Я вспомнила историю о кошельке, которую мне рассказала моя мать.

— Моей матери рассказывали об одной женщине из Блэк-Риверс-Фоллз… — я смотрела на Нелл, чтобы та могла лучше слышать. Потом я посмотрела на Джека и Джулию и добавила: — Это маленький городок в Висконсине, где живут мои родственники. Эта женщина, старая женщина, ужасно боялась, что кто-нибудь влезет к ней в дом и украдет ее кошелек. От страха она не могла спать, потому что боялась, что грабитель влезет в дом и причинит ей вред. Он мог забрать кошелек, но она боялась насилия. В конце концов она приняла решение. Каждый вечер она выходила на переднюю террасу дома и клала кошелек перед входной дверью. Если вору он понадобится, он может взять его и не входить в дом. После этого она стала спать лучше.

— Какая прелесть, — сказала Нелл, — мне нравится эта история.

Она засмеялась своим слегка хрипловатым заразительным смехом.

Позже, когда мы собрались уходить, я посмотрела на другие столики. Мне показалось, что те, кто узнали Нелл, из вежливости сделали вид, что они ее не знают. Другие просто не поняли, кто перед ними.

Я была благодарна Нелл за то, что она познакомила меня с Джеком, человеком более близким мне по возрасту, и тоже приехавшим со Среднего Запада.

— Я боюсь, вы не найдете себе здесь молодых людей для компании, — сказала она мне. Но так случилось, что больше мы не встречались с Джеком и Джулией.

Оказалось, что помимо общей любви к истории и к учению, у меня было еще очень много общего со всей этой седоволосой компанией, с Алисой и Нелл, с Дейл и Джулией, с Томом, Хильдой и с остальными. И у них тоже болели суставы. И у них, как и у меня, не было столько энергии, сколько раньше. Мы все были знакомы с приемными докторов куда лучше, чем нам хотелось бы. Это были те люди, которые меня понимали.

И у них было для меня время, время для человека, который, как и они, не занимался детьми или, если не считать Алисы, не ходил каждый день на работу. Они находились на другом этапе жизни по сравнению с моими ровесниками в Чикаго.

Когда-то я собирала для «Трибьюн» материалы о старении и интервьюировала Мэри Пайфер, психолога, написавшую бестселлер «Оживляя Офелию» о стрессах девочек-подростков. Пайфер как раз выпустила книгу о старении и о различиях между поколениями, часто разделяющих бейби-бумеров и их выросших в другое время и обладавших другой чувствительностью родителей, многим из которых было за семьдесят и за восемьдесят. Казалось, что старые люди, часто изолированные из-за своего возраста и проблем со здоровьем, жили в своей повседневной жизни на какой-то иной территории. Она назвала свою книгу «Другая страна».

Теперь я тоже узнавала этот мир, разве что в дом престарелых не переезжала. Я не просто понимала, что значит жить в родном городке сестер Ли в Алабаме, но и что это означало — быть старыми в приспособленной для молодых стране.