Узнать пересмешника. Жизнь с Харпер Ли

Глава тридцатая

Нелл пора было отправляться в Нью-Йорк. В 2005 году для сборов было назначено 4 июля. На следующий день ее приятель должен был отвезти ее в Бирмингем, откуда отправлялся поезд в Нью-Йорк.

Вечером перед отъездом Нелл я подняла москитную сетку на их двери и повесила на ручку входной двери очередной пластиковый пакет из бакалеи «Винн-Дикси».

Там были вещи, которые могли ей понадобиться в дороге, письмо и написанная в 1949 году книга Э. Б. Уайта «Вот он, Нью-Йорк».

Хорошо, что книга была такой тонкой. Я хотела опустить москитную сетку так, чтобы никто из проходивших мимо не заметил пакета. Не стоит давать повод для предположений, что в этом доме никто не живет, хотя в данном случае обе сестры были дома.

Я знала, что ей нравилась эта книга так же сильно, как и мне. И даже сильнее, если вспомнить о ее глубокой привязанности к тому городу, который Уайт возрождает на страницах книги. Изначально он писал этот текст для журнала «Холидэй». Уайт ходил по улицам Нью-Йорка и замечал мельчайшие детали, вплоть до перевернутых ящиков от апельсинов, на которых сидели на свежем воздухе и отдыхали от жары семьи, задыхавшиеся в раскаленных домах в трущобах. Дело было во время небывалой жары летом 1948 года. Уайт печатал свою книгу в ужасающе жаркой комнате отеля.

На обложке издания 1999 года, выпущенного к столетнему юбилею писателя, помещена коричневатая фотография, сделанная примерно в 1935 году, изображающая Э. Б. Уайта, идущего по улице на Манхэттене в плаще и фетровой шляпе. Эта книга толщиной не больше, чем в полдюйма, была настолько мала, что я могла, расправив пальцы, прикоснуться сразу ко всем четырем ее сторонам, держа ее, как баскетбольный мяч.

— Не надо отвечать на это письмо, — написала я Нелл, — у вас и так много других дел перед отъездом. А если вы сегодня ночью будете гордиться своим путешествием и захотите перечитать «Вот он, Нью-Йорк», то вот мой экземпляр». Я рассказала, что находилось в пакете, приготовленном ей в дорогу, и сообщила, что нашла тот отрывок, который она рекомендовала мне прочесть в полной увлекательных подробностей истории Англии Томаса Маколея.

«Вы с Алисой скоро сделаете меня образованной женщиной, — писала я в записке, — я нашла описание Маколея отставки Гастингса». В одном из наших разговоров был упомянут этот отрывок, где описывался длившийся шесть лет суд по обвинению в коррупции Уоррена Гастингса, британского генерал-губернатора Индии.

Естественно, это она его упомянула. Так часто происходило с Нелл. Они с Алисой говорили о книгах и героях книг, как художественных, так и документальных, так легко, как будто обсуждали погоду.

Нелл упоминала Фолкнера, пожалуй, чаще каких-либо других южных писателей. Однажды утром, когда мы завтракали во «Фриско-Сити», она стала оплакивать подъем того, что можно было бы вежливо назвать культурой неотесанных белых «реднеков» на Юге. Мы очень часто видели доказательства этого.

— Это Сноупсы, — сказала Нелл, имея в виду семью, описанную в его трилогии, хваткий, хитрый клан в Миссисипи, не отягощенный представлениями об этикете, какими-либо моральными принципами или самопознанием.

Она так легко ссылалась на различную литературу, как другие люди повторяют номер своего телефона. В пресс-конференции, посвященной выходу фильма «Убить пересмешника», как описывает журнал «Рог», какой-то журналист поинтересовался ее любимыми писателями. «О, это в основном писатели девятнадцатого века, а не двадцатого. Чарльз Лэм, Джейн Остин, Теккерей, — она рассмеялась, — вся эта компания».

Когда я проходила короткий путь от их дома до своего, то слышала только звуки сверчков. Воздух был теплым и спокойным. Следуя уже сложившимся привычкам, определявшим наше общение, я зашла в спальню и отправила Нелл факс, сообщая об оставленном на ручке их двери пакете.

Если я могла им не звонить, то так и поступала. Алиса не слышала телефонных звонков, а Нелл часто слышала далеко не сразу. Она мчалась из гостиной к тому углу в холле, где стоял их маленький телефон, и понимала, что звонивший уже повесил трубку. Это приводило ее в невероятное отчаяние. Да и в целом она предпочитала, чтобы ее не беспокоили. Факс был менее навязчивым.

Позже вечером тот самый ответ, который я просила ее не писать, выполз из моего факса. «Спасибо», — написала мне Нелл, благодаря за пакет, собранный ей в дорогу, и за то, что я проводила с ней время. Похоже, что ее особенно тронула книга Э. В. Уайта, и она нежно укоряла меня, называя «оч. злой молодой женщиной», добавляя, что она «заглянула» в тоненькую книжку и, «конечно же, с первой фразы заплакала».

В 1948 году, когда Уайт написал эту самую первую фразу, а затем и все остальное длинное эссе, Нелл Харпер было двадцать два года, и она изучала право в Тускалузе. Прошло всего два года, и она ушла из юридической школы, недолгое время пожила дома, а затем помахала рукой отцу, провожавшему ее на маленькой железнодорожной станции в Эвергрине, в тридцати милях от Монровилля.

Женщина из маленького городка отправилась в большой город, чтобы попробовать стать писателем. Трумен был уже там, он печатал рассказы и статьи в журналах и наслаждался бурной жизнью Манхэттена. Дети, будоражащие воображение друг друга в Монровилле, уже превратились во взрослых с резко различавшейся чувствительностью. Но им обоим нравилось то, что Нью-Йорк позволял им избавиться от вечно наблюдавших за ними взглядов жителей маленького городка. В первой фразе своего эссе, которое произвело такое впечатление на Нелл, Уайт написал: «Нью-Йорк дарует каждому человеку, жаждущему столь странных наград, дар одиночества и дар уединения».

Уайт описывает три племени, населяющих Нью-Йорк: «приезжающих время от времени, уроженцев и переселенцев». Нелл Харпер принадлежала к третьей группе. Уайт перечисляет различные типы приезжающих в Нью-Йорк переселенцев, включая в том числе «молоденькую девушку, переехавшую из маленького городка в штате Миссисипи, чтобы избавиться от позорного постоянного наблюдения со стороны соседей».

Прошло полвека с тех пор, как она впервые приехала в Нью-Йорк и сняла квартиру на Манхэттене. Теперь Нелл было семьдесят девять, и она снова ехала из Монровилля на Манхэттен.

Она напомнила мне тех американских экспатов, с которыми я виделась в Англии и Испании, в Мехико и в Парагвае. Они очень хорошо перемещаются между двумя местами: той страной, где они выросли, и той, в которой теперь живут. Их, может быть, не очень понимают ни в одном из этих мест, и им это нравится. Это дает им определенную возможность частной жизни, даже придает некую таинственность, непознанность, которая следует за ними туда и обратно.

Тем нью-йоркцам, которые слышали ее акцент жительницы Алабамы и спрашивали, давно ли она живет в городе, у Нелл был готовый ответ: «С момента, который был задолго до вашего рождения». И на этом все успокаивались.