Узнать пересмешника. Жизнь с Харпер Ли

Глава тридцать вторая

В это время шла работа над тремя вещами, которые Нелл не могла проконтролировать. Снимались уже не один, а два фильма о том, как Трумен Капоте собирал в Канзасе вместе с Харпер Ли материалы для своего вышедшего в 1966 году бестселлера «Хладнокровное убийство». И, что еще хуже, должна была выйти первая крупная биография Ли, автором которой был человек, которого она не знала и которому не доверяла. Человек, работавший над этой биографией, Чарльз Шилдс, написал Нелл и попросил о помощи. Она не хотела иметь с ним ничего общего.

«Нет, черт возьми», — ответила она ему. Он стал работать, не связываясь с ней. Ей начали рассказывать, что Шилдс собирает материалы. Его видели в старом здании суда, где он расспрашивал о ней. Он задавал вопросы ее давнишнему другу в Нью-Йорке. Том Баттс получил от Шилдса мэйл, хотя и отклонил его неоднократные просьбы об интервью.

Нелл, которая столько лет уклонялась от света рампы, любой из этих проектов невероятно нервировал. Когда же их оказалось целых три, она почувствовала себя в осаде. Она не знала, как ее покажут в каждом из них, и безуспешно, как мне казалось, пыталась подавить дурные предчувствия, которые они у нее вызывали.

Однажды ночью, когда я выходила в Интернет, то из моего окна было заметно, как льется свет из ее комнаты, хотя шторы были опущены. Я сидела на своей кровати, скрестив ноги, и искала с моего ноутбука в «Гугле» любые намеки на то, чего она может ждать от этих двух фильмов. Нашлось не так уж много. «Дурную славу», в которой Сандра Буллок играла Нелл, а Тоби Джонс — Трумена, снимали в Остине, штат Техас. Другой фильм «Капоте», в котором главную роль играл Филип Сеймур Хоффман, вызывал шум тем, с каким талантом актер изображал тщедушного писателя. Я распечатала все, что смогла найти, чтобы потом показать ей за кофе. Она должна была зайти ко мне на следующий день.

Увидев, что Нелл ощущала при мысли об этих проектах, я вновь поняла, насколько необычным был тот факт, что она и Алиса поддержали меня. Я была для них известной величиной, это мне помогло. Помог и спокойный темп, в котором все разворачивалось, и то, что все происходило в их родном городе.

В то утро у меня зазвонил телефон. Я была совершенно уверена, что это Нелл и что она поздоровается с помощью четырех слов. Так и оказалось.

— Алло, — сказала я.

— Привет, дорогая, кофе наливаешь?

— Конечно, — ответила я, — заходите.

— Ты уверена, что сейчас подходящий момент? Я не хочу тебя ни от чего отрывать.

— Нет, все прекрасно, Нелл. Я буду очень рада выпить с Вами чашку кофе. Заходите, как только будете готовы.

— Чудесненько. Я иду. Пока.

Она иногда очень игриво говорила «пока», преувеличивая акцент уроженки Алабамы. Я всегда считала это признаком ее хорошего настроения.

Я помчалась включать плиту и варить крепкий кофе. Я разморозила круглую банку булочек «Сестра Шуберт», купленную в «Винн-Дикси». Я как раз ставила коробку в плиту, когда услышала, как Нелл бодро стучит в кухонную дверь.

— Привет, — сказала я.

Нелл слегка запыхалась. Она прямиком отправилась на свое обычное место за моим кухонным столом. Сидя на этом стуле спиной к стене она видела всю остальную комнату.

— В Чикаго так сидел бы гангстер, — сказала я ей.

Ей нравилось дразнить меня за то, что я живу в городе Аль Капоне и Джона Диллинджера. Я знала, что она не любит ждать свой кофе ни минуты, так что произнесла эти слова, уже наливая ей кофе.

Я села за круглый дубовый стол напротив нее и дала ей распечатки некоторых коротких статей о двух фильмах о Капоте. Можно было не сомневаться, что молодая Харпер Ли, которую в одном фильме играла Буллок, а в другом Катрин Кинер, будет занимать важное место в обоих фильмах. Нелл перелистывала распечатанные мной страницы.

— Это все из твоего волшебного ящика, очевидно? — спросила она, вновь воздев брови в притворном негодовании.

— Увы, да, — ответила я.

Она не ответила на мою улыбку. Может быть, это было не притворное, а настоящее негодование. Но как бы то ни было, она читала с интересом. Она хотела найти фотографию, которую один ее приятель обнаружил в журнале «Пипл». Буллок, как и Ли, была на месте преступления. На фотографии она переходила улицу, на ней были белые носки и черные лакированные туфли. Нелл никогда особенно не волновалась из-за моды, но это было слишком даже для ее.

— Я бы никогда, — сказала она.

Нелл щурилась, читая распечатки. Она встала и подошла к окну рядом со столом, где было больше света.

— Гвинет Пэлтроу, — прочитала она вслух.

Актриса недавно заключила контракт на исполнение песни в фильме, где играли Джонс и Буллок. Нелл, похоже, очень мало знала о планах, связанных с каждым из этих фильмов. Она молча просмотрела остальные распечатки и вернулась к кофе. Я снова наполнила ее чашку, и она добавила еще подсластителя, а потом снова и снова складывала бумажный желтый пакетик, как она обычно делала. Он присоединился к паре других смятых желтых пакетиков, лежавших рядом с ее блюдцем. Она постучала указательным пальцем по распечаткам:

— Можно мне их взять?

— Да, конечно, это все для вас, — ответила я.

Она посмотрела на меня долгим спокойным взглядом, который трудно было понять.

— Ты не знаешь, как все работает в Голливуде, — сказала она.

— Просветите меня, — попросила я.

— Они что-то делают и только потом сообщают тебе об этом.

«Капоте» вышел на экраны в сентябре 2005 года. Джуди Крофт полушутя сказала Нелл, что они могут попытаться надеть на нее парик и протащить в кинотеатр в Мобиле, чтобы она смогла его посмотреть. Но с ее слухом она в таком месте все равно мало что услышала бы. Вместо этого одним ноябрьским вечером Нелл получила видеокассету «Капоте», хотя они пока не продавались, так как фильм все еще шел в некоторых кинотеатрах. Она сказала мне, что Вероника Пек прислала ей подпольную копию из Лос-Анджелеса. Нелл один раз уже попыталась ее посмотреть, но ей было плохо слышно. Она не много поняла.

Поэтому она решила посвятить этому вечер: ее подруга Катрин предоставит свой видеомагнитофон, Нелл — кассету, а я буду заведовать пультом. Только в этой монровильской компании среди людей, которым было за семьдесят, за восемьдесят и за девяносто, меня могли рассматривать как человека с какими-то техническими знаниями. Я умела перематывать кассету назад и вперед и нажимать на паузу, и уже это обеспечило мне благодарность и радостные слова Нелл и Катрин.

Мы должны были сначала подкрепиться. И вместе с Катрин заказали гамбургеры из «Рэдлис». Нелл попросила только салат из «Бургер Кинга», заботясь о своем уровне холестерина. Она была в хорошем настроении, несмотря на то, что это был безумный день, посвященный похоронам. На ней были джинсы и накрахмаленная белая рубашка, в которой она ходила на прощание.

— Казалось, это никогда не кончится, — сказала она.

Ей надо было обсудить домашнюю проблему с водопроводчиком и одновременно готовиться к похоронам давнего друга Джо Уотли в Первой методистской церкви. Службу проводили Том Баттс вместе с другим священником.

Катрин, как и сестры Ли, и я, жила в одноэтажном доме из красного кирпича с пологой крышей. После обеда мы перешли из гостиной и столовой Катрин в ту комнату, где у нее стоял телевизор. Пришло время фильма. Комнату, которая когда-то была просто террасой, теперь обнесли стенами. Ковровое покрытие было как внутри, так и снаружи, в комнате стояла белая плетеная мебель. На стене висели три картины, изображавшие пейзажи Алабамы, написанные двоюродной бабушкой Катрин. С ними тоже была связана личная история, как и с картиной, висевшей над камином у Ли, но я узнаю об этом позже. Роки, нервный мопс Катрин, носился по террасе, а затем уселся у ее ног.

Нелл подтащила белую плетеную кресло-качалку поближе к телевизору.

— Слава богу, ты знаешь, как с этим обращаться.

Фильм начинался с унылого изображения бесконечных пшеничных полей Канзаса под серым небом, покрытым черными всклокоченными тучами. Мы видим вдалеке традиционный белый фермерский дом, а затем оказываемся внутри пугающе тихого старого жилища после того, как в нем в 1959 году застрелили Герба и Бонни Клаттер и двух из их четырех детей.

На экране все еще никто не произнес ни слова. Но первая сцена уже вызвала у Нелл определенную реакцию.

— Их дом был совсем не таким, — сказала она, — он выглядел довольно современным.

Первая фраза в первом диалоге. Нелл наклонилась вперед и нахмурилась:

— Что там было сказано? — спросила она.

Я придвинула свой стул к ней и зажала пульт в руке.

— Скажите мне, когда громкость будет подходящей, — предложила я и стала делать все громче и громче. Потом перемотала кассету и включила фильм заново. Когда диалог начался, Нелл приложила руку к уху, а потом отрицательно покачала головой. Она немногое могла услышать. Я остановила кассету, посмотрела на нее и повторила диалог, громко проговаривая все слова.

Так мы и смотрели.

После сцены, в которой Нелл и Трумен — Катрин Кинер и Филипп Сеймур Хоффман — едут на поезде в Канзас, мы видим, как Нелл ведет желто-белую машину, а вокруг до горизонта расстилаются пшеничные поля. Нелл смотрит на Трумена, а тот смотрит в окно на поля.

«— Ты скучаешь по Алабаме? — спрашивает она.

— Ни капли, — отвечает он.

— Ты лжешь, — бросает она в ответ. Это дружеская перебранка.

— Я не лгу, — настаивает Трумен».

Я остановила кассету и продолжила свой громкий пересказ, повернувшись прямо к Нелл.

— Вы сказали Трумену: «Ты скучаешь по Алабаме?» А он ответил: «Ни капли». Тогда вы сказали: «Ты лжешь». А он сказал: «Я не лгу».

Это было довольно странное чувство, пересказывать сидевшей со мной в комнате Харпер Ли, что сказала Харпер Ли в машине, и я могу только воображать, что чувствовала она сама.

Нелл в исполнении Катрин Кинер выглядела скромной, спокойной, рассудительной, но не скучной, в отличие от странного, эксцентричного, манипулирующего людьми, но забавного Трумена. Их разговор был очевидно произведением информированного воображения сценариста, но его развитие соответствовало тому, что мне было известно о тогдашней дружбе Нелл и Трумена.

Мы видим идущего неровной походкой Перри Смита, одного из двух арестованных людей, которых обвинили в убийстве.

— Почему этот человек хромает? — спросила Катрин со своего белого плетеного стула, стоявшего рядом с картинами.

Я остановила кассету.

— Он действительно хромал, — ответила Нелл, — у него была травма ноги.

В одной сцене где-то во второй половине фильма, Трумен и Нелл показаны уже в Нью-Йорке. Трумен приходит к Нелл на роскошный прием в отель «Плаза», посвященный выходу фильма с Грегори Пеком. Загораются вспышки, фотографы в фетровых шляпах снимают входящего Трумена. В этот момент Нелл, — настоящая Нелл в Монровилле, через сорок три года после выхода фильма, — на мгновенье откинулась на спинку своего плетеного кресла-качалки. Она сняла очки, откинула голову и расхохоталась.

— Если в Нью-Йорке и были премьера и празднование, — сообщила она нам, — то меня туда не пригласили.

Она опять засмеялась и снова надела очки.

Когда фильм закончился, Нелл опять откинулась на спинку кресла-качалки и замолчала. Казалось, она испытывала облегчение. Мы с Катрин, гляда на нее, почувствовали то же самое. Нелл сказала нам, что по большей части фильм ей понравился, хоть она и назвала его «историческим вымыслом».

Прошло сорок шесть лет с того дня, когда Нелл села на поезд, отправлявшийся в Холкомб, штат Канзас, чтобы помочь своему старому другу собирать материалы для книги «Хладнокровное убийство», прошло сорок шесть лет с тех пор, как Нелл передала рукопись «Убить пересмешника» издательству «Дж. Б. Липпинкотт Компани». Она сказала мне, что ей хотелось помочь Капоте, чья карьера «застыла». Он мечтал о книге, которая станет совершенно новаторской, так как будет подробным репортажем о подлинных событиях, но при этом ее станут читать как роман. Его репутация основывалась на романах «Завтрак у Тиффани» и «Другие голоса, другие комнаты», но он хотел укрепить ее с помощью совершенно другого проекта.

Теперь ему нужна была Нелл, и не только из-за ее писательского внимания к деталям, но и из-за ее обыденного очарования, умения быть естественной за кухонным столом в маленьком городке, где они всех опрашивали. Он сам бы не вызвал такого же доверия из-за своего доходившего до пола верблюжьего пальто, из-за своих вычурных манер и странного, как будто детского голоса. Мы с Нелл передвинули наши стулья туда, где они раньше стояли, подальше от телевизора, и повернулись к Катрин.

— О господи, Нелл, — сказала она, — этот человек, похоже, изучил все, что касалось Трумена.

Она говорила об игре Филипа Сеймура Хоффмана.

— Было прямо жутковато, — сказала Нелл, — он получит за это «Оскара».

И она была права. Катрин встала с кушетки.

— Я сейчас разложу коблер по блюдцам, и мы съедим его здесь, — сказала она.

— Давайте я помогу, — предложила я.

— Не надо, дорогая. Поболтайте тут.

— Он действительно был таким двуличным, каким его показали в фильме? — спросила я Нелл.

— Ах, дорогая, — ответила она, — он лгал. Он все время лгал. Думаю, он был вынужден это делать.

Катрин принесла блюдца с черничным коблером из «Мира еды», покрытым ванильным мороженым.

— Это восхитительно, Катрин, — сказала Нелл. Мы сосредоточились на коблере и пару минут в основном ели. Слышался только стук наших ложек по блюдцам.

Нелл сказала нам, что единственная сцена, показанная в фильме как раз так, как она ее помнила, была та, когда преступник холодным вечером поднимался по ступеням суда.

Вскоре мы попрощались с Катрин и поехали домой. Я подъехала к дому Ли, чтобы высадить ее. Алиса зажгла свет на террасе, но Нелл не спешила выходить из машины. Она размышляла вслух, пытаясь понять, почему кинематографисты так много придумывают, когда снимают фильмы о реальных людях.

— Правда, — сказала она, — всегда лучше любой выдумки.

Нелл была в хорошем настроении. Окна в машине были открыты. Погода была необычной для ноября, тепло и прохлада сменяли друг друга иногда в один и тот же день. Я ощущала слабое дуновение ветерка. Я выключила зажигание. Меня поражало то, как мне повезло и какое удовольствие я получила от проведенного таким образом вечера и от нашего разговора.

По какой-то причине, может быть, потому, что мы только что посмотрели фильм, перед моим внутренним взором предстал кадр, в котором мы с Нелл вдвоем сидим в машине. Потом я увидела нас издалека, как будто мы и правда были в фильме и камера отходила назад от двух женщин, сидевших в синем додже, на который падал желтый отсвет от горевшей на террасе лампы. Издалека было видно, что дом сестер Ли был одним из многих домов, где в тот вечер в Монровилле горела лампа. А с еще большего расстояния город оказывался всего лишь точкой в штате Алабама.

Мы немного помолчали, погрузившись в размышления. Я уже достаточно хорошо знала Нелл, чтобы легко переносить такие периоды молчания. Они не вызывали смущения, а наоборот, порождали чувство общности. Начав проводить так много времени с двумя плохо слышавшими женщинами, я стала по-новому воспринимать молчание.

Я поняла, что раньше не позволяла молчанию длиться слишком долго. Так было, когда я ехала в машине, пила с кем-то кофе или ужинала. Мне казалось, что говорить — означает проявлять вежливость и вести себя более естественно. Но для тех, кто плохо слышал, все было наоборот. В компании Нелл и Алисы оказывалось, что болтовня просто ради болтовни не имела смысла. Она требовала определенных усилий, особенно в машине или в шумном ресторане, когда надо было напрягаться, чтобы услышать слова другого человека. Молчание же давало возможность отдохнуть.

Какими бы прекрасными собеседницами они ни были, это совместное товарищеское молчание приносило особое удовольствие. Оно давало возможность собраться с мыслями и не говорить просто ради разговора.

Но мне все еще приходилось удерживать себя, чтобы не спросить их: «О чем вы думаете?» Когда они отвечали, то это было всегда интересно. Но если они хотели сообщить, почему погрузились в глубокомысленное молчание, то сами бы мне сказали. Мне неуместно было спрашивать.

Нелл протянула руку в ручке дверцы.

— Спасибо, дорогая, — сказала она, — это было очень благородно с твоей стороны.

— С большим удовольствием, — ответила я.

Мне снова пришла в голову мысль, вызвавшая у меня улыбку. Я не думаю, что она услышала, когда я сказала это раньше, когда мы шли к машине у дома Катрин. Я немного повысила голос и четко произнесла, чтобы она расслышала. Мы сидели с ней рядом, но я повернула к ней голову.

— Ну что же, — сказала я, — было очень интересно пересказывать вам то, что вы не говорили.

Она искренне рассмеялась, но в то же время покачала головой.

— Видишь, как оно бывает? — ответила она.

Она отклонила мое предложение проводить ее до двери. Я включила фары, повернула зажигание, «завела», как здесь говорили, и смотрела, чтобы она спокойно вошла в дом.

Пока она медленно поднималась по двум ступенькам, я подняла стекла у машины на случай, если ночью вдруг пойдет дождь.

Нелл открыла входную день и, не поворачиваясь, подняла руку, показывая, что все в порядке. Дверь закрылась, и можно было не сомневаться, что она сейчас будет стоять рядом с креслом Алисы, положив одну руку на его спинку, и рассказывать о том, как прошел вечер.

Этот вечер закончился со смехом, но тревога Нелл из-за второго фильма не утихала, пока он не вышел следующей осенью. Фильм «Дурная слава» с Джонсом в роли Капоте и Буллок в роли Нелл вызвал легкомысленную реакцию. Ей достаточно понравилось кино, чтобы простить Буллок белые носки с черными лакированными туфлями. Нелл рассказала мне, что в письме к режиссеру Дугласу Макграту она написала: «Вы создали такое нежное и светлое существо и назвали ее Харпер Ли, что я прощаю вам ее носки».

Между двумя премьерами фильмов, в мае 2006 года, вышла биография, которой Нелл особенно опасалась. Чарльз Дж. Шилдс, бывший преподаватель английского языка, начавший писать биографии для молодых читателей, издал «Пересмешник. Портрет Харпер Ли». Книга стала бестселлером и вызвала множество рецензий и рассуждений в печати о Харпер Ли и ее романе.

Шилдсу было отказано в доступе к Харпер Ли и к ее ближайшему окружению, но он составил ее портрет, в частности, из интервью с теми, кто когда-то ее знал. Он также опирался на переписку, обнаруженную им в Нью-Йоркской публичной библиотеке, и на статьи, которые были написаны о ней за все эти годы.

Однажды, когда Нелл рассматривала с подругой книги в магазине «Барнс и Нобл», она увидела книгу Шилдса. Она взяла ее в руки и с удовлетворением заметила, что все еще продавался первый тираж. Она поставила ее обратно на полку передней обложкой назад и загородила ее другой книгой. На меня произвел впечатление вызов, таившийся в этом жесте, но еще больше, пожалуй, его бессмысленность. Корешки тысяч других экземпляров книги по-прежнему стояли прямо на полках в книжных магазинах по всей стране. Нелл, в частности, возражала против предположений, сделанных Шилдсом об отношениях в ее семье и некоторых подробностях ее отношений с Капоте и его монровильской родней.

Если писательница Кэролайн Си была права, когда написала о том, что «к тому времени, когда нам исполняется шесть или семь лет, мы уже заключаем соглашение со вселенной о том, какими людьми станем», то, может быть, маленькая Нелл была такой: независимой, горячей, делавшей в основном то, что ей нравилось, изучавшей мир и самовыражавшейся независимо от традиционных ожиданий, предъявлявшихся молодым южным леди. В детстве это означало, что ее называли сорванцом, в колледже говорили, что в ней есть черты нонконформизма — того, что в ее культуре не слишком ценили, особенно в женщинах.

После сорока Харпер Ли стали называть литературной затворницей, влиятельной и одновременно вызывавшей любопытство фигурой. Если за это надо было заплатить жизнью вдалеке от всех и невозможностью возразить против рассуждений о ее нонконформизме, то она была готова заплатить такую цену.

Не то чтобы счастлива ее заплатить, но готова.

После выхода так пугавших ее фильмов и биографии и через долгое время после того, как спала буря новых публикаций, я напомнила Нелл, что она говорила о своей книге за несколько лет до этого в «Мэйн-стрит Дайнер» в Экселе: «Лучше бы я никогда не написала эту чертову книгу». В тот день за кофе я сидела со своим блокнотом и просматривала те темы, которые хотела включить в свою книгу.

— Вы все еще так думаете? — спросила я.

Она посмотрела в сторону и задумалась. Потом снова взглянула на меня.

— Иногда, — ответила она, — но потом это чувство проходит.