Узнать пересмешника. Жизнь с Харпер Ли

Глава тридцать четвертая

Когда я переезжала, то не знала, как долго смогу прожить в этом доме. Теперь я прожила в нем уже пятнадцать месяцев, и это было дольше, чем я изначально предполагала, еще через два месяца мне пришлось возвращаться в Чикаго. Пришло время. Я могла бы бесконечно заниматься сбором информации, но уже записать то, что я узнала, было огромной задачей. У меня были целые ящики файлов, коробки с записками, мне надо было расшифровать кучи интервью с Алисой и с другими людьми. Я надеялась, что моя волчанка ослабеет, но этого не произошло. Но хуже она тоже не стала. Так как я много отдыхала, то моя работа продвигалась очень медленно.

Я стала обсуждать с сестрами Ли время своего будущего возвращения в Чикаго. Меня порадовало, что они не спешили проститься со мной, но понимали необходимость моего отъезда.

Я обсуждала это с Нелл за кофе. Эта ежедневная рутина, как их, так и моя, эти ритмы повседневной жизни стали моей второй натурой. Теперь все заканчивалось. В тот вторник, в последний день января, я отправила Алисе факс. Как часто бывало, я послала его в обеденное время, чтобы она увидела его перед тем, как вернется после обеда в офис.

«Алиса, вчера вечером я говорила с Уэсом. Я сообщила ему, что съеду 1 марта. Я могу продолжать снимать дом понедельно, если мне это понадобится и если он к тому времени никого не найдет. Просто сообщаю, чтобы вы знали. Наверное, я уже слишком рано стала гордиться своим путешествием, потому что сегодня мало спала.

Надеюсь, что у вас есть прогресс с Вашими горами документов.

На взгляд девушки из Чикаго/Висконсина, сегодня солнечный прохладный октябрьский день.

Марья»

Однажды после обеда я лежала в постели, когда мне позвонила Нелл.

— Хочешь выпить чашечку в «Макдоналдсе»?

Я колебалась, но всего лишь секунду.

Я всегда была готова выпить чашечку в «Макдоналдсе» с Нелл, даже если не очень хорошо себя чувствовала. Но я снова лежала в постели и чувствовала себя хуже обычного.

Нелл тут же отреагировала.

— Не хочешь, не надо. Нет проблем.

— Нет, я с радостью выпью кофе.

Может быть докторам следовало бы прописать мне свежий воздух, столько кофе, сколько я смогу проглотить и общение с лучшей собеседницей по эту сторону Миссисипи.

— Готова?

— А как же.

— Жду тебя у машины.

— Отлично. Через минуту приду.

Я снова надела туфли, схватила сумку и отправилась к ее дому. Она уже сидела за рулем, готовая отправиться в путь.

Я шла не слишком уверенно. Искривленные корни деревьев, через которые я обычно легко перешагивала, сегодня казались выше. Потом я почувствовала, как земля поднимается и ударяет меня по голове.

Я не сразу сообразила, что лежу на земле. Я увидела, что сбоку от меня лежала моя красная кожаная сумка. Часть ее содержимого — тюбик ревеневого бальзама для губ и пара ручек с черными войлочными наконечниками — рассыпалась по пятнистой траве.

Сидевшая в машине Нелл увидела, как я упала. Я была всего в нескольких ярдах от нее. Она увидела, что я шла к машине, а потом с ее места за рулем меня больше не стало видно. Я поднялась, но сразу опять упала.

Нелл рассказывала о произошедшем Биллу Миллеру: «Она была здесь, а потом упала, потом поднялась. Потом снова упала».

Я не думала, что потеряла сознание, или споткнулась, или сделала еще что-то в этом роде. Мне казалось, что я шла по своим делам, а земля помчалась ко мне и во второй раз ударила меня по голове.

— Дорогая, — сказала Нелл, подбежав ко мне, — с тобой все в порядке?

— Да, наверное, — я была невероятно смущена.

— Нет, не все.

Я снова поднялась, но меня била дрожь. Она помогла мне дойти до моей двери.

Мы редко пользовались этой дверью. Она была ближе к их дому, но все приходили и уходили через кухонную дверь. Как говорила Нелл, «туда-сюда». Я вытащила ключ от дома из сумки. Руки у меня дрожали, и я не могла вставить ключ в замок. Нелл взяла у меня ключ и отперла дверь. Она довела меня до софы, стоявшей рядом с панорамным окном.

Она была встревожена, а я уязвлена.

Мир перевернулся. У меня болело сердце. Мы вошли через дверь, через которую никогда не ходили, и я сидела на софе, на которой никогда еще не сидела.

— Оставайся здесь. Я принесу воды. И вызову Джуди.

Я просто хотела уползти в свою спальню, прийти в себя и знать, что Нелл и Джуди не имеют к этому отношения.

От следующей недели я помню только кусочки. Остальное мне рассказали. Крофты сменили Нелл и позвонили моим родителям в Мэдисон.

Тогда я этого не знала, но оказалось, что я была обезвожена, серьезно обезвожена, и что у меня начинался бред. Я тряслась, и у меня нарушилась координация. Иногда я все понимала, а иногда — нет.

Обычно это происходит со старыми людьми, особенно, если они живут одни, заболевают или теряют аппетит. В моем случае ранки во рту, очевидно, возникшие из-за волчанки, причиняли мне боль, когда я ела и пила. Главная опасность такого бредового состояния заключается в следующем: к тому моменту, когда вам немедленно требуется медицинская помощь и много жидкости, ваше сознание слишком спутано для того, чтобы это понять. Если вам повезет, то кто-нибудь поймет, что вам нужна помощь.

Причина моего состояния в тот момент еще не была понятна, но всеобщее мнение сводилось к тому, что я буду лучше себя чувствовать, если меня станут лечить мои доктора из больницы «Норт-вестерн». Моя мама купила последнее место на единственный прямой рейс из Пенсаколы в Мэдисон, вылетавший следующим утром.

Джуди на кухне погрела приготовленный ею овощной суп и поставила его передо мной. Я хотела показать, что со мной все в порядке, но мне трудно было набирать суп ложкой.

Я помню, что сижу за кухонным столом и, как говорят доктора, «перехожу порог». Я чувствовала, что за мной закрывалась дверь, на меня опускалась пустота, мне необходимо было за что-то ухватиться, пока я еще хоть что-то соображала. Хотя соображала я уже не слишком хорошо.

Никогда еще я так не дрожала. Может быть, волчанка атаковала мою нервную систему? Вряд ли. Может быть, у меня начинался нервный срыв? Сомнительно, но как же это было бы неловко. Инфекция? Может быть.

Странная задача, пытаться казаться нормальной, когда теряешь способность нормально действовать.

Позже мы с Джуди оказались в моей спальне и собрали все, что мне было нужно для моего спешно организованного перелета. В тот вечер я снова потеряла сознание. Джуди увидела, что происходит, и смогла меня подхватить. Она бросилась ко мне и упала вместе со мной, но защитила мою голову, словно какой-то супергерой в аккуратном свитере и очках.

«Скорая помощь» отвезла меня в местную больницу. Я чувствовала себя все более и более уязвленной. В отделении скорой помощи мне сделали вливания, а затем отправили на ночь домой. В ту ночь Джуди лежала рядом со мной на постели. Я спала. Она нет. Вот что значит не хотеть никого расстраивать.

На следующее утро Крофты отвезли меня в аэропорт Пенсаколы, до которого было почти два часа. Так как у меня был купленный в последний момент билет в один конец, то меня остановили представители Управления транспортной безопасности. В конце концов после долгой канители Джуди получила разрешение довезти меня, трясущуюся и ничего не понимающую, в инвалидном кресле прямо к выходу на посадку.

Я помню, как она что-то говорила мне о сыне своей подруги. Это был милый, симпатичный сын примерно моего возраста. Оказалось, что он тоже был у выхода на посадку. У моих потенциальных свах Нелл, Дот и Джуди планы на знакомства никогда не выходили из стадии пустого обсуждения. И вот теперь здесь был кто-то, с кем меня, предположительно, хоть и маловероятно, возможно было бы свести. Если бы я что-то соображала. В противном случае трудно бывает произвести хорошее впечатление.

Мои родители встречали меня на другом конце моего продлившегося два с половиной часа полета. Они отвезли меня из Мэдисона в аэропорт О'Хара и отправили в больницу «Норт-вестерн». В Чикаго в тот день было минус три градуса, а в Монровилле плюс двадцать один. Я не заметила разницы.

Ничего не помню о первых двух моих днях в больнице, где я что-то мямлила и ничего не понимала. Доктора определили у меня бредовое состояние, стали вливать жидкость, отменили недавно начатые лекарства, которые могли вступить в реакцию с другими или просто ухудшить мое состояние.

Через несколько дней я уже смогла написать письмо сестрам Ли. Кто-то отправил его за меня по факсу.

«Дорогие Алиса и Нелл,

Нелл, вы, кажется, обещали мне чашку кофе. Я постараюсь как можно скорее получить ее.

Рядом со мной только что остановилось очередное маленькое стадо мужчин и женщин в белых халатах, которые щупали меня, квохтали и предсказывали, что, может быть, завтра меня отпустят.

"Или нет", — как всегда заметил кто-то.

Сегодня мне будут делать ЭЭГ и МРТ. Пункция и анализ крови вчера дали хорошие результаты.

Надеюсь скоро вас увидеть.

С любовью,

Марья

P. S. Привет Джулии».

Я вернулась, но только для того, чтобы закончить несколько интервью, сложить вещи и попрощаться. Я заполнила еще несколько блокнотов, записала еще несколько долгих послеобеденных интервью с Алисой. Мы с Алисой и Нелл обсуждали все, что они уже мне рассказали, что еще они могут сказать и о чем мне не надо писать. В большинстве случаев они опять предлагали мне решать самой.

Я привезла с собой в Чикаго куда больше, чем увезла оттуда. У меня было больше книг и новая одежда. Но большая часть того, что я приобрела, находилась у меня в памяти и в моих подробных записях, восходивших еще к тому августовскому дню в Чикаго пять лет назад, когда мой редактор подошел к моему рабочему месту.

Дни превратились в месяцы, а месяцы — в годы. В записях, в расшифровках интервью, в папках хранились сотни рассказов. Вот что мне нужно было сделать, чтобы сохранить то, что они и их близкие друзья смогли мне рассказать, чем они захотели со мной поделиться. И я хотела понять повседневную жизнь Монровилля, его обыденность, прошлый и настоящий ритм того глухого места, в котором сформировалась Харпер Ли и которое показано в романе, любимом тремя поколениями читателей.

Я продолжаю регулярно приезжать в Монровилль, чтобы общаться со своими друзьями. Мне по-прежнему раз в неделю присылают в многоэтажный Чикаго «Монро Джорнал». Моя волчанка остается непредсказуемой. Мне по-прежнему надо много отдыхать, большая часть этой книги была написана на ноутбуке, когда я лежала в кровати.

Мне надо было организовать массу информации, собрать материалы и разбить их на главы. Еще до того, как я стала снова и снова перечитывать собранный материал и добавлять к нему осмысленные комментарии, вспоминать яркие детали, то какие-то непрошенные воспоминания поднимались со дна, говоря словами Нелл, «ясные, как июньская ночь». В какие-то моменты я ощущала, что осознаю самую суть того, что значило быть Нелл или каково это быть Алисой в тот период их жизни. Это меня сразу же поражало.

Я все еще слышу, как стучат каблуки по кирпичным ступенькам величественного монровильского особняка с белыми колоннами во время модного дамского ланча, современной версии чего-то похожего на Мейкомб из «Убить пересмешника», на Монровилль из молодости Нелл. Кроме меня, только Нелл в туфлях без каблуков, и она ступает тихо. Она здесь не в своей стихии, но обращает внимание на каждую деталь. Она говорит, что мы принимаем участие в этом мероприятии для того, чтобы я поняла ту часть мира, которая называется округом Монро.

И в тот же вечер она чувствует себя куда более комфортно в «Мэйн-стрит Дайнер» в соседнем городке Экселе, где мы с ней пьем кофе, пока наша стирка отжимается рядом в прачечной. Это та закусочная, где она чаще всего оживляется, смеется, говорит о книгах и друзьях, рассказывает о ярких персонажах из своего детства. О тете Алисе и кузине Луи, о тете Китти и ее муже, которого она называет мистер Нэш.

Она радует своих подруг Дейл и Джуди рассказами о нашем обеде и вспоминает еще пару людей, которых я должна проинтервьюировать. Это неудивительно, она прекрасная рассказчица, как в жизни, так и на бумаге. Есть только одна проблема. Она начинает смеяться до того, как закончит свою историю, и пытается рассказать снова. Опять то же самое. Она снимает очки, слегка откидывает голову назад и отдается заразительному смеху, который разносится по всей комнате.

Я вижу Нелл и Алису вместе, когда в субботу после обеда, как раз перед тем как стемнеет, они отправляются кормить уток и гусей. Я сижу в их гостиной на низком коричневом кресле-качалке, которое придвинуто к ногам серого раздвижного кресла Алисы. Так она лучше меня слышит, и она уже настолько привыкла к тому, что я переворачиваю маленькие кассеты в своем диктофоне каждые тридцать минут, что автоматически прерывает свой рассказ, пока я это делаю.

Когда приближается вечер и свет становится более мягким, Нелл выходит из своей спальни в глубине дома, той, которая когда-то принадлежала ее отцу, а теперь ей. Мы отправляемся кормить уток и гусей. Утки и гуси узнают машину Нелл. Еще до того, как она останавливается у маленького озерца, они бегут к ней, хлопая крыльями, и поднимают крикливый крякающий гвалт. Алиса методично считает уток, стараясь не пропустить ни одной. Нелл делает то же самое и быстро впадает в отчаяние. Обе женщины внимательно за всем следят: каким образом птицы общаются друг с другом, как происходит демонстрация силы с помощью перепончатых лапок, как утята следуют за мамой.

Я вижу Алису поздно вечером, сидящей одной за кухонным столом. Или же я знаю, что она там, потому что она сказала мне, что будет допоздна работать над налоговыми декларациями Нелл и своих клиентов, с которыми она сотрудничает уже пятьдесят лет. Ее младшая сестренка спит в спальне в глубине дома. А может быть, Алиса не спит из-за какой-то другой работы, может быть, она составляет чье-то завещание. Она сидит одна за заваленным столом в кухне пятидесятых годов, и справа от ее локтя горит зеленая банковская лампа.

Она делает ту работу, которую делал ее отец, ее партнер по юридической фирме, она добивается того, чтобы все цифры сходились, чтобы каждое правило выполнялось, ее подавляет количество работы, но вдохновляет то, что эта работа имеет смысл. Ее костлявые пальцы чертят на подставках для тарелок границы между земельными участками, связанные для нее с историями, историями семей и предпринимательства, переходящими от поколения к поколению, историями, которые ее семья знает уже несколько поколений. Она одинока, но никогда не бывает совсем одна. Ее методистская вера, ее близость с покойным отцом невидимо присутствуют в маленькой кухне скромного дома из красного кирпича, стоящего среди тонких высоких сосен.

И в это время, когда ее младшая сестра крепко спит в спальне в глубине дома, кажется, что так было всегда и так будет всегда.