В стране у Карибского моря

ТАМ, ГДЕ ГОРЫ СЛУЖАТ МАЯКАМИ

Тук-тук-тук…

«Buenos dias! El desayuno, Señor!» — «Si, bueno, gracias, Maria!» («Доброе утро! Первый завтрак, сеньор!» — «Да, хорошо, спасибо, Мария!»)

Этот зов на совместную утреннюю трапезу в просторной чистой столовой раздавался теперь ежедневно между девятью и половиной десятого. Так обращалась к гостям уже не первой молодости, зато трогательно внимательная, приветливая и до щепетильности чистоплотная служанка Сан-Сальвадорского тропического института, где я нашел временный приют. Раньше этого часа здесь не завтракают, и для того, кто привык рано вставать, такой порядок, пожалуй, несколько жесток. Но долготерпение вознаграждалось: наилучший кофе, какой только может предложить Центральная Америка, хрустящие поджаренные кукурузные хлопья в свежем молоке, пшеничный хлеб, сливочное масло, колбаса, сыр, яйца по выбору, фрукты, здоровенный, досуха прожаренный бифштекс, который полагается здесь к каждой еде, начиная с первого завтрака.

«Не слишком ли шикарно?»— часто приходило мне на ум. Особенно для молодых ученых из разных стран, которые преимущественно и составляли штат этого исследовательского учреждения. Пожалуй, слишком баловал комфортом и превосходный пансион со всякими удобствами и многочисленным обслуживающим персоналом. При дальних выездах к услугам исследователей предоставлялись автомашины с шоферами, раскладные кровати с одеялами, раскладные столы и стулья, продовольствие, даже целые передвижные кухни со спиртовыми горелками, лампами, посудой и богатым выбором консервированных продуктов. Не лучше ли было бы именно тех, у кого впервые зашумел в ушах ветер странствий, познакомить для начала со всеми трудностями, какие встречаются исследователю в дальних краях, и научить преодолевать их своими силами? Однако щедрые ассигнования сальвадорского правительства, а также многочисленных заинтересованных в исследованиях лиц — плантаторов, коммерсантов, промышленников и прочих меценатов — позволяли не стесняться в расходах. Сальвадор решил показать всему миру, что он является наиболее развитым государством Центральной Америки не только в области сельского хозяйства и транспортной техники, но и в научной сфере.

Надо сказать, что затраты себя оправдали, и в самых различных областях исследования были достигнуты большие результаты. Избавление научных сотрудников от организационных забот создало дополнительные резервы сил и времени для полезной работы. Ни один уголок страны не остался без внимания, ни одно растение, животное или минерал. С каждым днем росла литература о проведенных исследованиях. Североамериканцы, которые привыкли рассматривать Сальвадор, как и другие центральноамериканские республики, лишь в качестве доходного тропического придатка к своей собственной территории, решили не ударить лицом в грязь. В сотрудничестве с сальвадорским министерством земледелия и скотоводства они на свои средства создали в Санта-Текле, которая постепенно срастается со столицей в единый Нуэво-Сан-Сальвадор, учреждение под названием «Сентро-насьональ-де-агрикультура», состоящее из сельскохозяйственного училища и исследовательского института, обеспеченных американскими кадрами.

По Гватемале я проехал на этот раз почти без остановок. Я предполагал задержаться там подольше на обратном пути из Гондураса в Мексику. Но тут, прежде чем продолжить свой путь в Гондурас, я был рад возможности воспользоваться богатствами библиотеки Тропического института и завязать знакомства с работающими там сейчас учеными. Поскольку многие из них уже год и больше находились в стране, я рассчитывал получить от них ценные советы. Донья Аида, секретарь института, с большой готовностью откликалась на все мои пожелания, касавшиеся ознакомления с природой и хозяйством страны. Мне не на что пожаловаться — я ежедневно получал возможность совершать ценные в познавательном отношении пешие экскурсии или поездки. И поскольку Сальвадор, самая маленькая из центральноамериканских республик, со своей 21 тысячью квадратных километров соответствует по площади какой-нибудь средней из западногерманских земель, я вскоре знал о нем уже немало.

В институте царила подлинно рабочая атмосфера. Исследователи группами и в одиночку постоянно находились в пути: географы и геологи, биологи и орнитологи, археологи и социологи. Уже в ближайших окрестностях института было достаточно объектов для изучения, которыми раньше едва ли кто-нибудь интересовался. Вот я встречаю в кустах энтомолога со стеклянным сосудом в руке — он ловит вредных насекомых. А вот другой ученый делает зарисовку обнажения почвенных пластов в глубоком овраге. Третий обнаружил в лесу небольшой пруд и обследует его животный мир. Прочие сидят в библиотеке, в лабораториях, за пишущей машинкой. Возвратился из кратковременного похода зоолог — за один только день он, пользуясь испытанными методами, поймал лису, двух кроликов, редкий вид цапли, филина, несколько редких вампиров и других летучих мышей. Без лишней проволочки он приступил к их препарированию. Когда это нам, жителям стран, где миллионы страдают от одностороннего питания, а то и просто от недоедания, где вечно алчущие мяса люди, не стесненные никакими запретами и сезонными ограничениями» во все времена бездумно истребляли животный мир, — когда нам доводится увидеть какое-нибудь дикое животное, кроме птиц, ящериц и насекомых? А здесь зоологи без особого труда устроили при институте небольшой зоопарк — всеобщими любимцами и баловнями стали в нем забавные маленькие цепкохвостые медведи.

Наша сеньорита Аида была весьма изящна и миловидна, и эти качества свойственны большинству ее соотечественницам. В ее родословной испанские конкистадоры и индейские предки занимали равное место. В Сальвадоре доля индейцев в составе населения уже не так велика. Здешние индейские племена оказали испанским войскам под командованием Педро де Альварадо, двигавшимся из Мексики через Гватемалу, ожесточенное сопротивление, во всяком случае гораздо более сильное, чем мирные киче[10] в Гватемале. И Педро де Альварадо, а особенно его брат Диего, известный своей бесчеловечностью, жестоко им за это отомстили. Этим объясняется очень низкий — в противоположность Гватемале — процент чистокровных индейцев в населении страны[11]. Кстати сказать, вышеназванный дон Педро двинулся из Мексики в свой 1500-километровый военный поход всего лишь со 120 испанскими всадниками и 300 пехотинцами. Легко себе представить, много ли осталось у него людей к тому моменту, когда он, почти уже завершая свой поход, достиг сердца Центральной Америки. И тем не менее эта горстка людей смогла с помощью немногочисленных индейских вспомогательных войск в корне изменить историю и характер заселения этих областей. Страна, издревле принадлежащая индейцам, стала здесь исключительным достоянием испанцев и их чистокровного или смешанного потомства. В Коста-Рике почти полностью отсутствуют даже метисы[12]. Однако это объясняется тем, что в этой части Центральной Америки почти не было индейского населения и испанцы с самого начала стали единственными хозяевами незаселенной земли.

Что в особенности усилило мои симпатии к сальвадорским дамам, это настойчивость, с какой они противопоставляли всем усилиям иностранных чулочных фирм расширить рынки сбыта свою старую привычку ходить без чулок. В Мексике, например, дело обстоит совершенно иначе. Там каждая женщина, которая хоть сколько-нибудь заботится о своей внешности, придает чрезвычайное значение самым тонким и дорогим чулкам. Сальвадорские женщины, напротив, запросто и с гордостью показывают свои красивые загорелые ноги и при этом, разумеется, дают своим тщеславным сестрам ни севере много очков вперед. И в своем поведении они намного свободнее, хотя католическая церковь в Сальвадоре отличается не меньшей строгостью и нетерпимостью, чем в Мексике. Их можно даже встретить — что полностью исключено в Мексике — сидящими без мужчин в кафе или баре с сигаретой меж тщательно накрашенных губ. А то, что они и здесь без стеснения потягиваются, зевают, вообще держат себя, как подсказывает им их вкус, — ну что ж, видно, таковы здешние нравы. Когда они встречают на улице подруг или знакомых, они нередко останавливаются целыми группами где придется, пусть хоть на самом людном перекрестке. И никому не приходит в голову возмущаться этим — каждый вежливо обходит препятствие, даже если у дам разговоров на целый час.

В этом смысле латиноамериканцы повсеместно отличаются какой-то необыкновенной внимательностью или, лучше сказать, уважением к действиям и желаниям других людей. На одном из оживленных перекрестков в центре Сан-Сальвадора я ежедневно видел одну женщину. Она сидела на тротуаре, расстелив платок и выложив на него кое-какие вещи для продажи. Рядом на жалком одеяльце лежал на спине грудной младенец, его маленькие черные как уголь глазенки смотрели прямо вверх, на бурлящий вокруг людской поток. Каждому прохожему приходилось уклоняться в сторону, чтобы не наступить на этот маленький табор, и каждый делал это без всякого возмущения. Ни один полицейский не отважился бы прогнать их отсюда. Мне вспомнилась подобная картина, виденная в Гаване. Там, в толчее Муральи, где пешеходы движутся буквально впритирку друг к другу, какой-то человек, стоя на бровке тротуара, держал на вытянутых руках картонный ящик с молодыми щенками. Я протиснулся в подъезд какого-то магазина, чтобы посмотреть, как будут развиваться события. Правда, за все то время, что я наблюдал за ним, этот человек не нашел покупателей для своих собачонок, но и никто не гнал его оттуда, где ему вздумалось встать, — ни простые прохожие, ни полицейские.

Кстати о полицейских: в Сальвадоре недостатка в них не ощущалось. Одетые в серые бриджи и изящные полусапожки, в форменных серо-голубых рубашках и фуражках, вооруженные кроме пистолета нередко еще огромными мачете в кожаных ножнах с красивой бахромой, они так и кишели повсюду. Если прибавить не менее многочисленных солдат, получалась целая орава блюстителей порядка и защитников государства, куда как достаточная для двух миллионов жителей. Все это плохо вязалось с утверждением тогдашнего диктатора — президента Осорио, что в его стране нет недовольных и царит полный порядок. Или это воинство следовало понимать как замаскированные резервы в руках североамериканских стратегов для борьбы против «коварного врага»? Довольно несоразмерным для маленькой страны с ее незначительной гражданской авиацией выглядел также и только что построенный вблизи столицы обширный аэродром, оборудованный по последнему слову техники. Воля могущественных покровителей на севере континента была здесь законом. Я невольно сравнивал это угодничество со стандартной концовкой, которой в этой стране завершаются все вежливые письма: «…Соблаговолите, милостивый государь, положить меня у своих ног и рассматривать меня как Вашего неизменного друга и слугу…»

К ужасу и смятению господствующих классов, дрожащих за свои исконные привилегии, «коварный враг» зашевелился тут и там, во всей Латинской Америке: и по соседству, в Гватемале, и чуть подальше, на Кубе, в Колумбии, Венесуэле и даже в Панаме, которую Вашингтон привык рассматривать совсем как новую звезду на американском флаге. Как раз в дни моего пребывания в Сальвадоре, в конце мая 1953 года, буржуазная пресса США, а следовательно, и «покорно лежащего у ног слуги» была полна сообщениями о «левых течениях» в Гватемале и угрозами в их адрес. Само употребление в дискуссиях таких понятий, как «социальная проблема», «социальная необходимость» и уж тем более «прогрессивное развитие», стало чрезвычайно опасным, ибо в них усматривалась неблагонадежность. По настоянию Пентагона в Манагуа с великой поспешностью была созвана конференция министров соседних с Гватемалой, этим «красным вертепом», государств. Газеты и радио соревновались в дикой клевете, и та самая страна, которую еще вчера ловкие бизнесмены превозносили как «заветную мечту туристов», вдруг превратилась в «притон гнуснейших бандитов», куда никто не может вступить без риска для жизни. Поучительно было наблюдать эту паническую реакцию на решение гватемальского правительства Арбенса вернуться в своей стране к более справедливому распределению земли, причем с компенсацией за земельные излишки, которые предполагалось частично изъять у крупных американских банановых компаний в пользу голодающих безземельных индейцев. Не удивительно, что вокруг этого «очага коммунистической заразы» повсюду, где нажим янки был достаточно сильным, громко бряцало оружие.

Даже перед нашим сугубо мирным институтом каждый вечер появлялось двое бравых, до зубов вооруженных воителей с наисовременнейшими многозарядными винтовками и туго набитыми патронташами. Наскоро произведя обход, они, как были, в сапогах и при шпорах, блаженно растягивались на куче гравия перед гаражом, покуривали сигареты, любовались звездами и хвастались друг перед другом своими любовными приключениями. Впрочем, эта надежная охрана была введена не без особой причины: однажды ночью кто-то вынес из института все стулья, преспокойно погрузил на грузовик и увез в неизвестном направлении.

За несколько дней до моего прибытия в стране праздновался Диа де ла крус — день креста. В городах и селах перед многими домами стояли деревянные кресты, обвитые белыми полотнищами. Они были украшены флор де майо, или майским цветком, — большими белыми цветами дикорастущего оконита, распространяющими сладкий, дурманящий аромат. И на другой день после праздника в маленьких городах и деревнях еще можно было встретить процессии, двигавшиеся по улицам с пением и зажженными свечами, — дети в своих лучших костюмах, хорошо одетые рядом с жалкими босоногими женщинами, дочерна загорелые мужчины. Все здесь было проникнуто строго католическим духом. Множество церквей, некоторые из них очень роскошные, должно быть поглощали изрядную долю народного дохода. Знакомиться с названиями населенных пунктов здесь все равно, что перелистывать святцы. Начиная с названия страны Эль Сальвадор, что означает Спаситель, и ее столицы Сан-Сальвадор — Святой Спаситель, дальше идут Дульсе-Номбре-де-Мария (Сладкое имя Мария), Номбре-де-Хесус, а за ними святые Иосиф, Петр и Себастьян, Августин и Винсенс, Рафаэль и Георгий, Лоренс, Стефан, Рамон и Мартин, Дионисий, Иаков, Франциск и Исидор, затем Санта-Ана, Санта-Роса, Санта-Текла и так далее. Такие познания, тысячекратно повторяющиеся во всех испано-португальских странах, увы, ничего не говорят о местных географических и исторических особенностях.

По наряду с этим преклонением перед христианскими символами не менее сильно отражены в названиях населенных пунктов гордое стремление к свободе, воля к миру и уважение к великим народным героям. Таковы, например, названия портовых городов Ла-Либертад (Свобода) и Ла-Уньон (Единение). Пограничная о Гватемалой река носит название Рио-де-ла-Пас — Река мира. Разумеется, не обошлось и без городка под названием Виктория, то есть Победа. Такие пункты, как Сьюдад-Барриос или Франсиско-Готера, хранят память о великих людях прошлого. К звучным названиям проявляют пристрастие даже мелкие торговцы: своим тьендам — мелочным лавкам они дают такие имена, как «Глория» и «Либертад». Особой популярностью в качестве названия фирмы пользуется «Ла эсперанса» — «Надежда» (на хорошие барыши, разумеется!) А соседняя, конкурирующая, фирма в ответ называет себя «Ла нуэва эсперанса» — «Новая надежда»!

Наконец чужеземные плантаторы, хлынувшие в страну в начале прошлого столетия, также принесли с собой популярные наименования из своих стран и присвоили их своим молодым поселениям. Я был немало озадачен, когда один коллега спросил меня:

— Не хотите ли завтра съездить в Берлин?

Этот маленький центральноамериканский тезка нашей германской столицы находится под 13°30′ северной широты и 88°3(У западной долготы, у подножия могучего вулкана Чапаррастике, которому испанцы присвоили более удобное для них имя Сан-Мигель — Святой Михаил.

Само собой напрашивалось, оказавшись в стране огнедышащих гор, подняться на некоторые из них. Уже из окон института открывался вид на несколько вулканов, действующих и потухших, да и сам институт располагался чуть повыше города на склоне двойного вулкана Пикачо-Бокерон (вместе их называют вулкан Сан-Сальвадор). Понятно, что каждый приезжий ученый с него то и начинал свои восхождения. Так поступил и я. У подножия вулкана, в широкой Долине гамаков, как называется один из отрезков большой Центральной долины, на высотах между 600 и 700 метров над уровнем моря, разместился сам город, многократно страдавший от извержений и землетрясений, — в последний раз в 1917 году. К востоку за ним, на некотором удалении, над живописным и глубоким горным озером Илопанго, тоже образовавшимся в результате вулканической деятельности, возвышается до 2250 метров идеальная по форме двуглавая вершина Сан-Висенте[13]. В ясную погоду вдали виднеются очертания лишь немного уступающего ему по высоте вулкана Сан-Мигель и несколько более низких конусов, расположенных также на севере. Среди них выделяется развалина Гуасапы, уже сильно обветшалая, расчлененная глубокими ущельями, но все еще достигающая высоты добрых 1400 метров. В некотором отдалении вокруг нее, на равнине, поднятой приблизительно на 700 метров над уровнем моря и примыкающей к широкой долине Рио-Лемпа, крупнейшей реки Сальвадора, за которой уже вздымаются пограничные с Гондурасом горы, разместилось еще несколько занятных карликовых вулканов, небольшие нагромождения вулканического шлака и лавовых потоков.

Еще по пути из Гватемалы я проезжал мимо нескольких на редкость красивых и могучих вулканических конусов. Цепь огнедышащих гор тянется непрерывно начиная уже с южной оконечности Мексики. Она соответствует линии разлома земной коры вдоль тихоокеанского побережья; дальше на север, в направлении Карибского моря, вулканов уже не встретишь. На самой границе между Гватемалой и Сальвадором стоит вулкан Чинго, высотою всего лишь в 1770 метров, но удивительно красивый по форме; у его подножия, словно драгоценный камень, сверкает небольшое озеро Атескатемпа. А там уже вскоре показывалась громада вулканической группы Санта-Ана. Расположенная неподалеку от шоссе, она проплыла у меня перед глазами, подобно роскошной декорации. На массивном общем цоколе, возвышаясь над абсолютно круглым кратерным озером Коатепеке, теснилось друг к другу множество конусов, и среди них самая величественная Санта-Ана, высочайшая гора страны, с ее подоблачной вершиной, достигающей отметки 2380 метров[14]. Позади нее в стороне возвышался еще один остроконечный голый конус. Над его вершиной через короткие интервалы появлялось большое взрывное облако. Это был знаменитый Исалько, родившийся лишь и 1770 году, — «маяк» Центральной Америки.

Был темпораль — период дождей с грозами, приносимых юго-западными ветрами с Тихого океана и не прекращающихся целыми днями. Тысячи и тысячи кубометров размякшей плодородной земли смываются в то время с горных склонов или, потеряв опору, рушатся в пропасти большими оползнями и навсегда выносятся реками в океан. Чем возместить эти страшные потери?

В такую погоду нечего и думать о том, чтобы проводить исследования на местности. Все сидели дома, в работе недостатка не было. Полученная из Бремена газетная вырезка внесла веселое оживление в унылую атмосферу. Один недавно уехавший отсюда биолог, много путешествовавший специалист по кремнистым, или диатомовым водорослям, по возвращении из Германии был взят в оборот напористыми репортерами. Результат своего интервью он посылал своим коллегам с заверением в том, что давал точную информацию и ответственности за весь этот вздор не несет.

— Почитайте, — сказал мне ученый голландец, мой сосед по комнате, протягивая письмо и газету. — И почему это журналистам все надо обращать в сенсацию? Чего стоит один заголовок, вы только послушайте: «Среди диатомей и метисов!» Лопнуть от злости можно! Впрочем, убедитесь сами.

Я пробежал глазами строчки. Они определенно принесли газетному писаке немалый гонорар. «Таким и должен быть ученый!.. Его знают и любят повсюду — от Бомбея до Сан-Сальвадора… Он проехал более десяти тысяч километров по Сан-Сальвадору (то есть по городу!)… Собрал тысячи бутылок… Питался три раза в день бобами… Шерстяное белье и в тропиках спасает от простуды!..» — и каких только безумных преувеличений, случайно выхваченных второстепенных деталей там не было! Я полностью согласился со своим соседом:

— Какая польза читателю от этой галиматьи? Иначе это не назовешь. О стране, ее обитателях и проблемах он ровным счетом ничего не узнает.

Когда кончился потоп, два других коллеги предложили мне:

— На несколько дней мы отправляемся на Санта-Ану, хотите пойти с нами?

— Еще бы! Но как мы поднимемся туда сейчас, сразу же после дождя?

Они засмеялись:

— Разумеется, на джипе. В Сальвадоре куда угодно можно добраться на машине! Кофейные плантации забираются высоко в горы, а раз так — значит, туда есть и шоссе, или по крайней мере какие-нибудь дороги.

В том, что дорожная сеть здесь хорошо развита, я уже успел убедиться. Во всю длину республики тянется Карретера Интерамерикана, поддерживаемая в образцовом состоянии. Много и других асфальтированных магистралей, проезжих в любое время года. Разумеется, и здесь за всем этим стоят североамериканцы с их «стратегическими соображениями». Чем ближе к Панамскому каналу, их ахиллесовой пяте, тем больше они заинтересованы в быстрых средствах сообщения. Тут любые препятствия не в счет, пусть это будут крутые горы, глубокие ущелья, сильно изрезанная скалистая местность, непроходимые тропические леса или болотные топи. И только упрямый осел, вставший посреди дороги, может порой остановить все движение. Такое препятствие трудней устранить, чем рухнувшее дерево. Если даже подталкивать его в зад радиатором, он снова и снова становится поперек дороги.

— А выше пояса плантаций? — не успокаивался я.

— Все в полном порядке, — отвечали коллеги. На высоте около 1800 метров у одного друга нашего института, богатого плантатора, есть просторная дача, он охотно предоставит ее в наше распоряжение. Ну, а остаток пути будем карабкаться.

«Слава богу! — подумал я, — хоть не весь путь на колесах».

Путешествовать тут очень приятно. Ко второй половине следующего дня мы были уже на нашей базе. Благодаря трогательной заботе сеньорины Аиды мы были в изобилии снабжены всем необходимым. Дом оказался просторным и надежно укрывал от дождя. Его местоположение было неповторимо. С небольшой ровной площадки у основания трехглавой вершины Санта-Аны был хорошо виден Исалько, находящийся в нескольких километрах по прямой. Он красовался на южном склоне массива. Менее чем за двести лет своего существования он сумел со своего цоколя, лежащего примерно на километровой высоте над уровнем моря, подняться более чем до 1900 метров — недурное достижение! И непохоже, что он намерен на этом успокоиться. У него бывали периоды покоя, но они опять сменялись продолжительными периодами непрерывной активности. Вот и сейчас он был в разгаре своей деятельности. По мере нашего приближения все громче доносился до нас грохот его взрывов. В первую ночь о сне нечего было и думать — сначала надо было привыкнуть к этой неистовой канонаде.

Взрывы происходили у нас на глазах, совсем близко. Это было грандиозное зрелище, а с наступлением темноты оно сделалось просто фантастическим. Густой дым и белый водяной пар вздымались ввысь гигантскими грибовидными шапками не менее чем на 400— Г>00 метров. Из огненного зева вулкана вырывались пепел, камни, столбы пламени. Искры перемешивались со звездами в небе. Красные языки лавы медленно сползали вниз по склону. В других местах, натолкнувшись на какое-нибудь препятствие и уже затвердев с поверхности, лава таинственно светилась во мгле, словно огромные глаза какого-то сказочного чудовища. Раскаленные бомбы катились и мчались вприпрыжку в долину. Это и в самом деле был великолепный маяк для судов, плавающих в Тихом океане, тем более что между ним и берегом не было сколько-нибудь высоких гор, которые могли бы заслонить его огненные сигналы.

Мы стали засекать взрывы по часам: 20.23 — средней силы, 20.33 — слабый, 20.35 — средний, 20.39 — сильный, 20.45 — сильный. И на следующее утро: 0.29 — средний, 6.30 — слабый, 6.37 — средний, 6.45— слабый, 7.02 — сильный; и затем в 7.20, 7.28, 7.34, 7.38, 7.43.

…Вспышкам не было конца, и нередко облако нового взрыва смешивалось с облаком от предыдущего. Однако никакого строго поминутного ритма, о котором любят говорить поверхностные наблюдатели («По нему можно проверять часы» или «Каждые восемь минут одно извержение»), не было и в помине. Самое большое можно утверждать, что вслед за несколькими относительно слабыми взрывами, как правило, следует одна очень сильная детонация. Нередко это был огромной силы взрыв, как от динамита, так что у нас дрожал пол под ногами и все в доме начинало трястись. Затем снова слышались как бы продолжительные раскаты грома. Перед взрывами часто раздавались сильные шипящие звуки — я насчитал до сотни таких случаев — похожие на пыхтение гигантского паровоза, взбирающегося с тяжелым составом на крутой подъем. Кроме того, были ясно различимы трескучие взрывы выбрасываемых кратером бомб, из которых, по нашей оценке, иные взлетали минимум на 200 метров. Затем ветер снова гнал на нас бурые тучи пепла. Мы явственно ощущали, как на нас оседают мелкие частицы. Они покрывали все вокруг равномерным слоем, как будто кто-то рассыпал искусственные удобрения. На листву деревьев они падали с таким шелестом, как при мелком дожде, и стоило ударить по дереву, как оно обильно сбрасывало на пас светло-серую манну небесную. Этот пепел и в самом деле подобен манне небесной, ибо содержит ценные для растений питательные вещества. Мощные пласты такого пепла, извергнутого десятками ныне действующих и отслуживших свой век вулканов, покрывают половину территории Центральной Америки, и эта тьерра бланка[15] принадлежит к числу плодороднейших почв земного шара.

Если бы кофейное дерево в Центральной Америке в силу климатических причин не было бы ограничено в своем распространении пределом высоты в 1700 метров, неутомимые финкеро определенно подобрались бы со своими плантациями вплотную к вершинам вулканов. Сахарный тростник, хлопчатник и агава и подавно не переносят климата высот, их распространение ограничивается прибрежной низменностью и Центральной долиной. Поэтому здесь, наверху, если не считать маленьких селений горцев-крестьян с миниатюрными полями кукурузы, бобов, овощей и цветочными грядками, природа полностью сохранила свою неподдельную первозданную прелесть. На нашем пути к кратеру Санта-Аны мы шли туманным мокрым лесом, затем живописными зарослями горных агав и наконец густым кустарником из вересковых и молочайных с красными цветками. На уровне примерно 2100 метров высокая и средней высоты растительность прекратилась, но стелющиеся орхидеи и маленькие ирисы радовали нас вплоть до каменистой пустыни кольцевых валов кратера. И наконец перед нами открылся кратер с его крутыми стенами, уходящий в глубину тремя концентрическими ступенями диаметром приблизительно от 1600 до 500 метров. На дне его зеленело озеро метров восьмидесяти в поперечнике. В западном углу кратера среди беспорядочного нагромождения обломков бурлила кипящая вода, и серные пары поднимались из щелей и отверстий едкими струями. Выпавший из этих паров осадок покрывал поверхность земли зеленовато-желтым налетом. Над одинокой вершиной пролетали облака, ползли туманы, в воздухе колыхались испарения вулканических глубин. А в отдалении громыхал и плевался Исалько. Меня охватила дрожь, и не только от прохладного воздуха высот: суровость грандиозного, первозданного ландшафта, в котором чуялось дыхание вечности, наполняла душу невольным трепетом. И коллеги мои приумолкли, охваченные тем же волнением. Все мы подвластны этому чувству восторга перед великими творениями природы!

Спустя несколько дней я был готов к отъезду в Гондурас. Накануне вечером я еще раз вышел на край глубокого ущелья, неподалеку от института. Вокруг вулкана Сан-Сальвадор собирался серебристо-серый воротник, из которого гордо торчала лишь самая верхушка. На луга, искромсанные беспорядочным переплетением глубоких оврагов, легко образующихся в рыхлой тьерра бланка, уже спустилась прохлада близкой ночи. В кустах ритмично поблескивали «огненные мухи» — летучие светлячки. Запоздалый дрозд еще покрикивал звонким голоском, какая-то другая птица глухо вторила ему. Стайки длиннохвостых черных трупиалов пролетали куда-то на фоне темнеющего неба. Последние вечерние лучи с запада, как прожектором, освещали мощную гряду облаков на востоке.

Мне стало как-то одиноко на душе. Вот и опять пришло время прощаться! Завтра утром я уйду один своей дорогой.

Последнее, что врезалось мне в память в Сан-Сальвадоре, прежде чем я сел в грузовик, направлявшийся в Тегусигальпу, был юноша в потрепанной одежде. За плечами у него висела жалкая котомка, а на руках были надеты железные наручники. Два богато вооруженных солдата в стальных шлемах безжалостно гнали его в тюрьму. На лице у него было выражение несказанной скорби и безнадежности, и мне стало так больно за него… И хотелось, чтобы он почувствовал это.