В стране у Карибского моря

ДОИСТОРИЧЕСКИЕ ВРЕМЕНА

Брус, 28 сентября…

«Дорогой друг!

Давненько я Вам не писал. За это время я как будто немало обогатил свои знания об этой части света. Могу теперь утверждать, что неплохо изучил значительную часть гондурасской Москитии. Во всяком случае, знаю о ней теперь больше, чем мне удалось узнать из книг. Мне кажется, что я понял также, почему о ней так мало можно прочесть. Дело в том, что знакомство с Москитией связано с изрядными трудностями. Но я рад, что не дал ими себя запугать. Полагаю, что основные трудности для меня уже позади. Мне доставляет большое удовлетворение сознавать, что я обогатился новыми впечатлениями, причём сам пока что держусь неплохо. Но в чем же заключались эти трудности, хотите Вы знать.

Представьте себе: перед Вами расстилается широкая ровная саванна. Травы, кустарники, пальмы, группы сосен, целые рощицы. Речушка извивается по саванне, и надо всем — невиданно широкий небосвод. Ну что ж, скажете Вы, бродить по такому ландшафту — одно удовольствие. Но вдруг Вы замечаете, что некоторые участки, порой даже весьма обширные, немного отличаются по окраске — у них какой-то желтовато-красноватый оттенок. И Вы обнаруживаете, что именно в таких местах растут пальмы. Отправившись в путь, вы вскоре наталкиваетесь на такой участок. Вы можете даже не заметить, что он лежит чуть ниже окружающей местности на каких-нибудь полметра, иногда всего лишь на 10–20 сантиметров. Тем не менее Вы определяете, что это огромная затопленная травянистая впадина, и пальма — не какая-нибудь, а совершенно определенный болотный вид. Вот Вы и попали в суампу, как называют здесь эти болота, образованные за счет дождевой воды в местах с труднопроницаемым для воды подпочвенным слоем, Вода обычно неглубока, нога погружается в нее всего лишь по щиколотку — иногда, впрочем, и по колено, а дно не всегда состоит из лодо — вязкого ила, оно может быть песчаным с поверхности и довольно твердым. И все же, когда Вы шлепаете по воде среди беспорядочно разбросанных камышовых кочек, на каждый шаг приходится затрачивать вдвое или втрое больше силы, чем при ходьбе по ровной дороге. А когда Вы подольше проходите по болоту, то заметите, как болят от этого Ваши ноги.

Теперь мне остается лишь заверить Вас в том, что Саванны Москитии наполовину состоят из таких суампу. Далее позвольте проинформировать Вас о том, что в дополнение к повсеместно распространенной всевозможной мошкаре, включая малярийного комара, здесь присутствуют еще несметные стаи маленьких песчаных мух, а также отвратительные кусачие мухи — большущие вальмуки, черные, как смоль, вооруженные страшными клещами, и желтые зеленоглазые тримру. Добавьте к ним для компании еще колорадилий, крошечных клещей, которых здесь видимо-невидимо. И для Вашего полного приобщения к этой благодати следует еще сообщить, что селения, равно как и годные в пищу растения, встречаются здесь очень редко. Существенно также то обстоятельство, что здешние реки — их называют крике — отличаются не только красотой берегов и прозрачностью воды, но также и глубиной, мостов же я за все мои странствия не встретил ни одного. Теперь Вы в какой-то степени сами можете себе представить, какие неудобства приходится испытывать здесь путешественнику.

Bueno[31], как говорят в Гондурасе, я бродил в этом болотном краю ни много ни мало семь недель. Теперь это позади, и все неприятности, как обычно, начинают стираться в памяти. Но что никогда не потускнеет — ото ощущение большого события, каким стало для меня знакомство с Москитией. Долго, постепенно, столетие за столетием поднимается она со дна моря, заполняются наносами ее лагуны, высыхают болота, как это происходило когда-то в Голландии или Фрисландии, а в наше время, при помощи новой техники, происходит еще быстрее. Здесь техники не увидишь, жители Москитии о ней почти что и не слыхали. В значительной своей части они все еще живут, как жили их предки. Здесь я впервые воочию увидел, как близко могут порой соприкасаться в пространстве двадцатый век и доисторические времена. Сейчас я поясню это на одном примере.

Недавно мне пришлось в течение двух дней плавать по лагуне вместе с одной молодой супружеской четой. Им нужно было попасть к своему полю, расположенному на плодородной земле среди влажного тропического леса, и мне было с ними по пути. Муж был одет в американские простроченные парусиновые брюки и нейлоновую рубашку. Нынешние торгаши навязывают такой товар даже болотным индейцам — ассортимент диктуется владельцами текстильных фабрик и модой в США. Молодая жена была одета в пестрое платьице и носила в волосах модные блестящие украшения. По-видимому, они еще переживали свой медовый месяц и не расставались со свадебными нарядами. Нам пришлось заночевать в безлюдной местности на маленьком пятачке, приспособленном для привалов. И вот вечером, когда спустилась непроницаемая мгла, они как ни в чем не бывало сели перед костром на голую землю, раздули огонь, варили бананы, а потом, выхлебав банановую кашицу из тыквенных мисок, легли на землю же спать, прижавшись друг к другу, как это делали люди в древнейшие времена.

В другой раз, странствуя по болотистой саванне, я попал в отдаленную деревушку Сирсиртара. Она состояла из шести скромных хижин, из которых одни стояли на сваях, другие на земле. В одном из свайных домиков как раз не было жильцов — хозяин вместе со всей семьей ушел далеко на свои поля, где люди довольствовались обычно небольшим навесом. Мне разрешили занять пустующую хижину, то есть поставить на помосте под крышей свою раскладную кровать и разложить багаж.

У мискито это можно делать без опаски. В отличие от ладино они чрезвычайно чистоплотны, моются при первой возможности, содержат в чистоте свои дома и площадку перед ними, даже убирают всякий навоз подальше от жилищ, регулярно стирают свое платье. На девочек-подростков возлагается забота о малышах. Они должны мыть их, окуная в реку или окатывая водой из тыквенных сосудов, и даже после всяких дел вытирать соответствующие места щепочкой, травой, тряпкой или подмывать водой. Наряду с такой чистоплотностью мискито тем не менее со спокойной совестью валят все отбросы в тот же самый залив лагуны, из которого берут воду для питья, не смущаясь плавающей в ней банановой шелухой, оболочками кокосовых орехов, оберточной бумагой и прочим мусором.

Однако об этом вечере в Сирсиртаре я хочу рассказать особо. Я пришел сюда днем и не был уставшим. Хозяйка соседнего дома, построенного на земле из неотесанных стволов болотной пальмы, взялась сварить мне цыпленка, которого я купил по пути. Само собой разумеется, ел я его не один, а разделил на всех. Я дал хозяйке также немного кофе, который в Москитии очень ценится: ведь он не растет ни в жаркой болотистой низменности, ни в песчаной саванне. Когда мискито разживутся кофе, они пьют его «по-испански», то есть таким же крепким, как ладино, которых здесь по старой памяти все еще называют испанцами. Хозяйский сын, симпатичный парень лет семнадцати, высыпал кофейные бобы на доску из крепкого дерева и раздавил их при помощи куска бамбукового стебля — бутылки под рукой не оказалось. Выполнив это поручение, он стал похаживать вокруг меня, поглядывая, как я, сидя на раскладушке, разбираю свои пожитки и пишу. Я задал ему несколько вопросов, и мне понравился уважительный тон его ответов. Впоследствии я нанял его носильщиком, и Тхано, так звали парня, сопровождал меня целых две недели — дольше, чем любой другой из мискито.

Спустя некоторое время мать позвала его домой. Сразу же вслед за тем он вежливо подошел ко мне и сказал одно лишь короткое слово «пип», которое звучало как подражание крику какой-нибудь птицы. Позже я узнал, что на языке мискито это означает приглашение к трапезе. Тогда же я понял парня по его приветливо-пригласительной жестикуляции. Войдя в хижину, я вместе со всеми присел на корточки к костру. Здесь неизвестны глиняные печи, как у ладино, здесь просто складывают на земляном полу костер из нескольких поленьев и ставят на него кастрюлю. Рядом со мной сидела убогая девочка калека с высохшей ногой, к тому же, как видно, слабоумная…

— Все болеют и умирают, — грустно сказал Тхано, заметив мой сочувственный взгляд, и тоже поглядел на свою бедняжку сестру. Он довольно хорошо объяснялся по-испански. — Негде взять лекарства. Врач далеко.

Да, не близко: путь туда и обратно отнял бы не меньше недели. В каждой деревне были такие убогие калеки, обреченные за отсутствием медицинской помощи на муки медленного умирания.

Вечером я сидел под своим навесом, весь во власти грустных мыслей, навеянных увиденным. Но затем мной овладело настроение этого чудесного вечера. В хижинах зажглись (Сосновые лучины. На порогах еще сидели женщины? покуривая трубки. Отцы семейств играли с детьми, а некоторые лежали растянувшись на земле., положив голову на колени жене, которая искала насекомых, что служит здесь выражением нежности. Неподалеку от меня группа индейцев вела веселую беседу. Я не раз удивлялся, как много среди мискито хороших рассказчиков. Этим они в корне отличаются от ладино, которые если разговаривали, то только на сугубо материальные темы. Бывало, во время похода носильщики вдруг останавливались посреди дороги, чтобы поговорить о том, что их волновало. Мне нравился их богатый гласными язык, их плавная речь, в которую вплеталось множество звукоподражаний. Руки и пальцы выразительно участвовали в разговоре. Впоследствии Тхано, уже в качестве моего провожатого, не уставал рассказывать каждому встречному историю наших походов во всех подробностях, а поскольку каждый день приносил новые впечатления, его рассказ становился все длиннее и длиннее. Даже лодки, попадавшиеся нам навстречу, по могли следовать своим путем до тех пор, пока их пассажиры не получали исчерпывающую информацию о наших делах. Парень делал это с такой наивной непосредственностью, свойственной всем мискито, что нельзя было сердиться на него за задержку.

Однажды нам пришлось заночевать среди саванны о редкой сосновой порослью. Построить навес было не ни чего, сосновые ветки для этого не годились. Мы так и легли под открытым небом, а в ту ночь часто принимался идти дождь. Я спал мало, но носильщикам дождь не мешал. С вечера они развели костер у корневища большой сосны. Огонь медленно полз вверх по смолистому стволу, давая немного света и тепла, а одновременно дым разгонял комаров. К утру — все мискито крепко спали — ствол основательно подгорел и грозил рухнуть. Уже немного рассвело. Я лежал без сна и смотрел на Орион, постепенно поднимавшийся к зениту. С юных лет во всех моих тропических странствиях это созвездие служило мне чем-то вроде моста, связывающего меня с родиной… Вдруг я заметил, что сосна покренилась. Я крикнул, предупреждая мискито об опасности — сам я лежал в нескольких метрах от дерева. Они отскочили в сторону. В тот же момент обугленное дерево рухнуло, попав полыхающей вершиной как раз на то место, где только что спали люди. Не было конца их веселью по поводу того, как быстро они ускользнули и как здорово горело дерево, но никто не высказал мысли, что следовало заранее побеспокоиться о безопасности. А то, что они были на волосок от гибели, и вовсе не приходило им в голову.

Помню, однажды под вечер мы прибыли в одну деревню. Я расставил свою кровать в одной очень ветхой избушке и пошел купаться. Тем временем начался дождь. Крыша дома оказалась дырявой, и вода потекла прямо на мою раскладушку. Вернувшись, я застал такую картину: все стоят вокруг и от души хохочут над тем, как вода скапливается в парусине и мочит мои вещи. Никому не пришло в голову отодвинуть койку в сторону, ведь это было такое занятное зрелище.

Ио я отвлекся слишком далеко в сторону. Позвольте мне вернуться в Сирсиртару.

Итак, настал вечер. Тхано пришел ко мне с пучком сосновых лучин, искусно сложил их, высек двумя кремнями искру на кусок шерсти и разжег небольшой костерчик, энергично раздувая тлеющий фитиль, чтобы мне не сидеть одному в темноте. Ладино на такую внимательность не способны. Затем он беззвучно удалился — наверно, он заметил, что я занят своими мыслями, а индеец никогда не бывает навязчивым. Женщины напевали вполголоса. Из болота доносилось кваканье лягушек, а из саванны — стрекот цикад. Вдалеке отрывисто мычала корова. Где-то хныкал ребенок. С севера из черной тьмы доносились раскаты грома, но на юге тропическое небо было чисто и сверкало россыпями звезд. Скорпион во всю свою длину тянулся ввысь прямо над горизонтом, возле Млечного Пути сверкал Южный Крест. Я явственно ощущал, что нахожусь в одном из наиболее глухих уголков света. Возможно, я один из последних европейцев, которые проводили такие вечера среди настоящих индейцев.

В Москитии многое создает такое незабываемое настроение. Мне приятно вспомнить также деревню Кропунта. Она расположена на сухой, поросшей соснами невысокой гряды неподалеку от реки Патука. Бенхамин устроил меня там на квартиру в доме своих родителей. Дом стоял на сваях высотой в человеческий рост. Под вечер я сидел в дверях над бревном с вырубленными ступенями, заменяющим лестницу, и наблюдал вечернюю жизнь деревни. Солнце опускалось над саванной. Женщины возвращались домой, неся на спине при помощи лобовой лямки вязанки дров, платано и сахарного тростника. Затем они приступили к приготовлению пищи — над всеми хижинами поднялся дымок. Стемнело. От дома к дому заходили яркие факелы зажженных сосновых лучин. Мимо ватагой прошли ребятишки, с любопытством уставившись на меня. Их большие черные глаза сверкали в темноте. Узкий, почти горизонтально лежащий серп молодого месяца уже опять исчез за апельсинными деревьями и соснами, окружающими деревню. Кокосовые пальмы вырисовывались на фоне звездного неба, словно наклеенные силуэты огромных диковинных черных цветов.

Возле моего дома лежала на земле старая лодка. Вонхамин и еще один молодой парень уселись в нее с гитарой и стали петь песни — то на родном языке, то на испанском, то на плохом английском. Но во всех их песнях было что-то общее, что-то грустное и в то же время будоражащее. Это были песни про ковбоев, которые «all around sing their songs»[32], про «darling far off in the foreign world»[33] и про огневую «intichacha, bailanda rumba baile» (девушку, которая танцует румбу). Мальчишки и девчонки, обступившие певцов, раскачивались в такт их песням. Женщины, проходящие мимо, прислушивались, замедляя шаг, но и соответствии с приличиями близко не подходили. В кустах мигали огоньки летучих светлячков. Было уже поздно, я лег спать, а парни все еще играли и пели, изливая во тьму ночи свою любовную тоску.

Мои дни здесь, как правило, долги и трудны, на каждом шагу новые впечатления. Мискито выходят на работу раньше, чем ладино, хотя бы уже потому, что у них зачастую буквально нечего есть и поэтому пет надобности готовить. Они не знают, что значит создавать запасы, большая часть их риса уходит на оплату долгов у торговца. Когда съестного много, они и едят много, когда мало — едят мало, ничего нет — тоже как-то обходятся. Между четырьмя и пятью часами утра они, как правило, уже готовы к началу трудового дня. Мне случалось нанимать и женщин в качестве носильщиков. Они тоже в пять часов уже стояли, бодрые и довольно улыбающиеся, перед моей дверью. А для ладино и семь часов уже нечто исключительное.

Во время переходов редко приходится укрываться в тени, а при плавании по лагунам и широким рекам тени вовсе нет. Между тем температура воздуха высока. В нагорье я не раз проклинал дожди, здесь же чаще молил небо ниспослать облака и порядочный ливень. У берега моря пассат умеряет зной и порою дует так сильно, что крыши домов, стоящих на открытой местности, приходится укреплять при помощи тяжелого бревна. Они мне всегда очень напоминают крыши наших нижнесаксонских домов, увенчанные конскими головами. Но нередко дождя бывает слишком много. Особенно досадовал я на него во время одной поездки вдоль южного края лагуны Тансена. Я отправился поутру из деревни Миструк, а дождь начался еще с ночи и шел не переставая. Мой путь лежал вдоль красивейшего лагунного берега, какой мне когда-либо доводилось видеть: он был покрыт густой лесной чащей, полной только что распустившихся орхидей. Дождь лил как из ведра. Я сидел согнувшись над своим самым ценным имуществом и не решался не то что фотографировать, но даже вынуть фотоаппарат из прорезиненного мешка. Когда я, до ниточки промокнув, прибыл к месту назначения, я сразу же решил при первом удобном случае повторить поездку по этому маршруту. Но, к сожалению, такие «удобные случаи» в экспедициях почти никогда не представляются.

Кстати, это «место назначения» называлось Пуэрто-Лемпира. Правда, на пуэрто, то есть порт, оно нисколько не походило. Эта деревенька — в ней насчитывалось не более дюжины домов — во время войны с Никарагуа служила опорным пунктом гондурасским вооруженным силам. Теперь она была произведена в ранг порта и получила имя индейского национального героя Лемпира, который во время конкисты геройски защищал страну от испанцев. В его честь названа также и денежная единица страны. Вообще в Центральной Америке названия денежных знаков больше связаны с историей, чем у нас в Европе. В Сальвадоре, например, денежная единица называется колон, в честь Колумба, в Гватемале — кетцаль, по имени староиндейской божественной и царственной птицы.

Итак, путешествовать здесь нелегко. Хорошо еще, что повсюду находится, чем утолить жажду. Только в лагунах с солоноватой водой близ моря дело осложняется. А на самом побережье приходится часами терпеть, прежде чем доберешься до какого-нибудь речного устья, если не выручат кокосовые пальмы освежающим соком своих молодых орехов. В остальных же частях Москитии воды повсюду достаточно, хотя в большинстве случаев она довольно теплая. Даже в суампу на более глубоких местах можно брать воду. Колодцы у мискито — редкость, и те, что я видел, представляют собой всего лишь углубление в земле, обложенное несколькими дощечками. За последние недели в саванне поспели плоды деревца нансе (Hyrsonima crassifolia) — оранжевые ягоды с нежной, приятно кисловатой мякотью и твердой косточкой. Я поедал их в огромном количестве, одновременно утоляя и жажду, и голод, и восполняя недостаток витаминов, который при здешней однообразной пище становится весьма ощутимым. Проезжая на лодке у, самого берега, я старался нарвать — из тех же соображений — как можно больше стручков дерева бребре (вид мимозы), и с жадностью высасывал сладковатую влагу, заключенную в полости стручка между зернами.

Пожалуйста не думайте, что поездки на лодке служили мне отдыхом после пеших походов. Отдыхаешь только тогда, когда плывешь на небольшое расстояние. В таких случаях можно, если не занят географическими съемками, даже немного помечтать. Однако злоупотреблять этим не рекомендуется: в далекой глуши даже взрослые временами страдают от тоски по родине! Что же касается длительных лодочных рейсов, то они требуют большого напряжения сил, потому что в узкой бескилевой пироге приходится сидеть почти без движения, если не обладаешь той сноровкой, которая есть у натренированных местных жителей. К тому же в лодке ты целиком предоставлен на милость погоды, а что хуже всего — не можешь размять ноги. Кроме того, ландшафт по берегам водотоков довольно однообразен, и это утомляет. Болотистый лес, местами небольшие ивовые рощи, выжженные поляны, занятые обычно плантациями платано, да гуаталь — густые заросли на вновь покинутых землях, состоящие из дикого сахарного тростника, цекропии с огромными листьями, платанильо (дикие бананы), бамбук и многое другое. Встретить деревню или хотя бы один дом — всегда событие.

Совсем недавно я снова побывал в Ауасе, спустившись на маленькой лодке вниз по Патуке из Вампусирпе. Расстояние между ними километров пятьдесят, я выехал в 5.30, прибыл на место в 16.30. В Вампусирпе я шел по суше целых два дня, причем во второй день, тронувшись в пять утра, я закончил переход лишь за десять минут до наступления темноты. Идти приходилось и под затяжным дождем, и во время тропической грозы, случалось преодолевать и реки по шею глубиной, и илистое болото, похожее на гиблую топь. Я утешал себя мыслью: завтра в лодке отдохнешь! Но поверьте, когда я потом сидел и сидел в ней часами, я был бы согласен вместо этого повторить вчерашний переход.

Ауас служил исходным пунктом для большей части моих поездок по восточной части Москитии. Всякий раз, когда я заканчивал очередной поход и возвращался сюда на медицинский пункт, созданный врачом из миссионеров, я находил здесь желанный отдых. Дело было не только в богатой, разнообразной пище и настоящей постели, — я находил душевное отдохновение в беседах с чуткими высокоинтеллигентными людьми и в веселой дружеской атмосфере, которая царила в их многочисленной семье. Один раз мне пришлось пробыть в пути двадцать три дня, другой раз — одиннадцать. Можете себе представить, насколько желанно после таких отлучек возвращение к цивилизованному домашнему очагу.

Теперь я опять прибыл к брату врача в Брус. Спустившись по Рио-Варунта, я проплыл через лагуны комплекса Каратаска к западной оконечности большой косы. По ней я за три дня дошел до главного устья Рио-Патука — это округленно девяносто километров. Местность по низовьям этой могучей реки — в самом устье она определенно не ужо, чем Эльба у Бланкенезе, то есть шириной около трех километров, — представляет собой девственный ландшафт морских наносов, лагун, водотоков, болотных лесов, нагромождений приплывшей по реке древесины и огромных вынесенных рекой скоплений водяных гиацинтов. Еще один долгий дневной переход привел меня в бесконечные кокали фактории Туси на косе Бруэра. Я уже был тут несколько месяцев назад, когда шел с запада. И в заключение я переплыл лагуну Бруса и явился сюда. Братья совершенно непохожи друг на друга. Тот, что живет здесь, несколько неуклюжий, костистый великан, он напоминает мне типы рыбаков v нас на Нижней Эльбе. Почти каждым ремеслом он владеет так же хорошо, как своей профессией.

Завтра я покину восточную Москитию, край болотистых саванн, и двинусь на запад. По сути дела это уже начало обратного пути, и если бы я был на море, то соответственно сменилась бы вахта, как это принято на судах дальнего плавания. Ну, а здесь мне приходится одному стоять все три вахты, смены нет, и некому меня заменить. То, что мне теперь предстоит, я охотно уступил бы другой вахте. Я замыслил, по сонету одного из учителей, с которым случайно познакомился по пути сюда, подняться по Рио-Платано до больших порогов в его верхнем течении. Это будет нелегкое путешествие, ибо пока доберешься до них, надо миновать еще несколько других раудалес (пороги, стремнины), которые, как говорят, тоже не легко преодолеть. Кроме того, в тех местах целыми днями, а может быть, и неделями, не придется встретить ни одной живой души. Таким образом, к концу своего путешествия по Москитии я приберег еще одно довольно изнурительное предприятие, и, только завершив его, я подамся в обратный путь к нагорью, который тоже не будет увеселительной прогулкой.

Но не беспокойтесь за меня: когда Вы будете читать эти строки, Рио-Платано так или иначе останется у меня позади, ибо пройдет не одна неделя, прежде чем мое письмо попадет к Вам в руки. Обещаю послать Вам хотя бы краткую весточку о благополучном завершении плавания к порогам, как только вернусь из него. А пока примите сердечный привет от постоянно вспоминающего Вас

Вашего далекого друга…»