Я же в свою очередь на следующий день — это было сияющее солнечное воскресенье — праздновал встречу с доньей Беатрисой, «професóрой» из Дульсе-Номбре-де-Кульми. А еще через день, после упорного форсированного марша, мы прибыли в местечко Катакамас. Я был вознагражден за труды давно не виданными благами цивилизации — крошечной комнаткой в отеле, прохладительными напитками, булыжной мостовой, тусклым электрическим светом и беспрерывным громыханием раколы. Брат Рокито предоставил в мое распоряжение свежего мула, иначе нам не пройти бы расстояние от Рио-Пуэбло-Вьехо до Катакамаса, равное примерно семидесяти километрам, по размытым тропам и всего лишь за два дня. Помогло и то, что Местность начиная от Кульми была мне знакома, и не нужно было останавливаться для съемок. Еще меня подгоняла надежда снова после полуторамесячного перерыва получить почту — в последний раз я получил ее в Брусе. И эта надежда меня не обманула.
Рокито заночевал со мной в Катакамасе. Он чувствовал себя здесь не в своей тарелке, и я охотно уступил его просьбе устроить ночлег, как было заведено в пути, рядом с моей кроватью. На следующее утро я расплатился о ним и добавил еще несколько маленьких подарков. Отправляясь в путь, он сказал:
— Мне очень понравилось с вами, мистер!
Отвыкнув от дружеских излияний, я был тронут его словами, и мы тепло простились.
Эстафету принял Хосе Антонио Мехия, мой старый знакомый со своим черным мулом. Оставалось преодолеть последний пеший отрезок пути — до Данли. Но на этот раз мне хотелось пройти не через Хутикальпу, главный город департамента Оланчо, пересекая горы между реками Халан и Гуаямбре, а вдоль по этой последней реке, о тем, чтобы достигнуть ее большой подковообразной излучины. Хосе был готов на все, хотя и не знал той местности, где нам опять предстояло несколько дней двигаться по безлюдью без единого поселения. Может быть, и он был доволен своим патроном по первому разу? Во всяком случае его безоговорочная готовность идти со мной куда угодно очень мне польстила.
В Катакамасе я решил несколько дней отдохнуть. Особенно обильных дождей здесь пока не предвиделось. Пройдет еще некоторое время, прежде чем дождевые облака вторгнутся из приморья в горную область. Я много спал, купался в реке, хорошо питался, порой даже не стеснялся днем полежать, перечитывая полученные письма. Я осчастливил своим посещением знакомого молодого парикмахера в большом сомбреро, отдал в починку изодранные ботинки и занялся своими стертыми, избитыми ногами. За весь переход вверх по долине Паулаи они ни одного дня не оставались сухими, песок и грязь, набиваясь в ботинки, обработали их, как хорошей теркой. У меня нашелся и интересный собеседник — сосед по отелю, итальянский коммивояжер, который на один день занял соседнюю комнатушку, отделенную тонкой линкрустовой перегородкой. Когда он сказал мне, что он родом из Неаполя, его голос зазвенел и в глазах сверкнул огонь. Он бывал несколько раз на Лейпцигской ярмарке, знал Берлин, Париж и даже мой родной Гамбург. Мне было отрадно поговорить с человеком, который знает этот город. Но потом я покаялся, что затеял эти беседы — они мне скоро наскучили, я не знал, куда бежать от них. Стояли чудесные ясные дни — вот бы еще хоть неделю продержалась такая погода! Однако после первого же дня пути по безлюдной саванне благодатная звездная ночь утонула в потоках воды. Преодолев пока еще мирную Гуаяпе, мы опять выбрались на широкие пастбища у Сан-Педро. Высокие живописные горы Оланчо вставали по обе стороны просторной долины. Двигаясь от одного из редко разбросанных ранчо к другому, мы расспрашивали о дороге, и наконец нашли едва заметное начало мало нахоженного пути по ту сторону полудуги той подковы, которую образует Гуаяпе. Уже на закате мы разбили лагерь у края одного из оврагов, где можно было набрать воды. Однако собрать здесь, в сосновой саванне, листьев для устройства защитного навеса нам не удалось.
— Лучше бы нам остаться на ночлег в последнем доме Сан-Педро! — вздыхал Хосе, когда мы, приготовив пищу на костре под открытым небом и поужинав, завертывались в свои одеяла. — Там было бы уютнее.
— Но тогда мы за завтрашний день не добрались бы до следующего селения, и нам все равно пришлось бы заночевать в поле, — пытался я его утешить. — А так, если мы завтра выйдем с рассветом и нигде не собьемся с пути, мы к вечеру будем в деревне Окотильяль. До нее никаких домов мы не встретим, насколько мне известно.
— Это верно, — вздохнул он еще печальнее, — но кто знает, найдем ли мы дорогу! Тут бегает много коров из Сан-Педро, они растаптывают тропы вдоль и поперек. Поди там, узнай, какая из них правильная.
Радость, с которой он снова шел ко мне в провожатые, уже явно померкла. Затем он сосредоточенно принюхался, поворачиваясь во все стороны.
— Боюсь, — сказал он, — что мы не увидим рассвета. Будет дождь, им уже пахнет в воздухе.
— Пусть даже и так, — продолжал я его подбадривать, — не надо падать духом. Дождь пройдет, и снова будет сухо. Я все же надеюсь, что мы за неделю доберемся до Данли.
Он оказался прав: ночью дождь вымочил нас до нитки, и только благодаря наличию у меня небольшого неприкосновенного запаса сухого спирта нам удалось скипятить утренний кофе и согреться. Но вскоре снова показалось солнце, и, несмотря на множество коровьих троп, нам удалось правильно выбрать наш путь. К вечеру мы увидели на дороге огрызки сахарного тростника, сначала высосанного людьми, а потом изжеванного свиньями. А раз тут бродят свиньи — значит, рядом селение. Крупный рогатый скот может забредать на расстояние нескольких дней пути, свинья же никогда не рискует удаляться от жилья более чем на два с лишним километра. Но вот мы заслышали шум довольно крупной горной речки в ущелье под нами. Перебравшись через нагромождение гранитных глыб в ее русле, мы вскарабкались наверх по крутому склону и увидели перед собой деревню Окотильяль.
Теперь каждый вечер мы добирались до человеческого жилья. Мы шли все дальше вниз по течению Гуаяпе по краю ее долины, до того места, где с юго-запада приносит свои воды равноправная Гуаямбре и где они, сливаясь, образуют Рио-Патука. Отсюда, если двигаться вверх по Гуаямбре, начинается плодородная, густо заселенная валье (долина) де-Хамастран, которая с доисторических времен привлекала к себе людей. Одинокие ранчо и хутора, деревни и асьенды следуют здесь друг за другом на сравнительно небольшом расстоянии. Все здесь было так непохоже на пустынную Москитию с ее неравномерно и далеко разбросанными населенными очагами.
Был совсем поздний вечер, когда мы, в соответствии с планом, через неделю по выходе из Катакамаса вступили в Данли. Улицы были уже пустынны, дома заперты, фонари погашены. Следовало бы еще раз заночевать в пути, но мне не хотелось. Крестьяне в хваленой Хамастранской долине, определенно не бедные, кормили еще более скудно, чем в других местах, хотя брали дороже, жили в самых нечистых жилищах и были удивительно нелюбезны, даже когда их всего лишь расспрашивали о дороге. Широко разросшиеся сорняки, из-за отсутствия всякой борьбы с ними, заполнившие пастбища и сделавшие их ни на что негодными, распространяли сильный, неприятный запах, который мне опротивел до последней степени. Каким-то образом мне еще подвезло схватить простуду, я плохо спал по ночам и по мере подъема в горы все больше зяб. Подходя к высоко расположенному Данли, я буквально дрожал от холода.
Тем не менее я в самом приподнятом настроении постучался в дверь маленькой гостиницы, в которой уже останавливался перед тем, как начать свой поход. Он продолжался сто тридцать три дня, время немалое!
— Quién es? (Кто там?) — раздался голос изнутри. Я узнал его — он принадлежал тому самому заведующему, который был здесь в прошлый раз.
— Это я! Доктор из Германии, помните, который жил здесь четыре-пять месяцев назад, а потом ушел в Москитию. Надеюсь, вы найдете для меня свободную комнату, сеньор!
— Comono! — раздалось в ответ, к моему облегчению.
С шумом вынут засов, повернулся ключ в замочной скважине. Дверь открылась. За нею стоял заведующий. Он сосредоточенно вглядывался мне в лицо, светя электрическим фонариком. Что, он как будто бы не доверяет моим словам? И вдруг мне все стало понятно, когда у него вместо приветствия вырвалось красноречивое восклицание:
— Вы еще живы?