В стране у Карибского моря

ТИХАЯ СТОЛИЦА

На рассвете мы въехали в Комаягуа, двойник Тегусигальпы. Накануне вечером, пока еще не стемнело, гондурасский ландшафт успел меня совсем покорить. Едва мы переехали границу, он сразу принял совсем другой характер, чем в Сальвадоре и Гватемале, — более дикий и безлюдный. Вулканические конусы исчезли. Вместо них над местностью, которая становилась все более волнистой, громоздились причудливые, почти голые, скалистые вершины, расколотые каменные глыбы, остроконечные башни. В наступающей темноте сразу же за первым сонным городком, который назывался Накаоме, посреди немногочисленных скромных домишек придорожного поселка Хикаро-Галан мы покинули Карретеру Интерамерикану. Она пошла дальше по югу страны, чтобы кратчайшим путем достигнуть границы Никарагуа, пройдя по территории Гондураса около 150 километров. Начиная от самой границы она не была заасфальтирована: для Гондураса Карретера имела мало значения, по ней шли главным образом лишь транзитные перевозки, и поэтому о ней здесь мало заботились. Но дорога на север, на которую мы свернули, оказалась еще хуже. До Тегука нам осталось проехать 120 километров. Вскоре начались крутые подъемы. Всю ночь, двигаясь черепашьей скоростью то вверх, то вниз, мы преодолевали один за другим высокие горные перевалы. К нам подсел еще один пассажир: незадолго перед наступлением темноты он проголосовал у какого-то ранчо. Переговоры длились недолго. Со своим багажом, состоявшим из чемоданчика и узла, новый попутчик забрался в кузов. Это был студент, возвращавшийся с каникул в столицу. Между бочками с машинным маслом он быстро соорудил себе ложе. Здесь люди не избалованы комфортом.

И вот теперь, в коротких предрассветных сумерках, спустившись с 1800 до 900 метров, мы достигли живописной межгорной котловины с расположенным в центре ее двойным городом. Разделенный надвое длинной извилистой лентой Рио-Гранде, которая затем под названием Рио-Чолутека впадает в залив Фонсека, в глубине котловины лежал не слишком большой, но все же внушительный массив домов, взбиравшихся во все стороны на горные склоны. Это был настоящий горный город с крутыми улицами, лестницами и террасами. Он еще пребывал в полном покое. Лишь на огороженных каменистых лужайках среди окраинных хижин бродили в поисках корма лошади и мулы, да ослы нарушали тишину своим жалобным криком.

Я спросил моего водителя о недорогом пристанище — большие отели, указанные в туристских путеводителях, были мне не по карману. Он подвез меня по немощеной, изрытой дождевыми потоками улице к невзрачному зданию из необожженого кирпича со слепым фасадом.

— Эту гостиницу я вам очень рекомендую, останетесь довольны, — заверил меня Антонио.

Затем он разбудил студента.

— Может быть, тоже сойдете здесь? Ведь вы, наверное, хотите выпить чашку кофе? Я тоже. Кто-нибудь тут наверняка уже встал и быстренько приготовит нам.

Не успел он договорить, как молодой человек вдруг разразился громкой бранью. Выкрикивая угрозы, он соскочил с грузовика и, размахивая кулаками перед носом Антонио, заявил, что не будет платить. И действительно, у него была причина для неудовольствия. Одна из бочек по дороге пустила течь, он не заметил этого во сне, и теперь вся его одежда и багаж были безнадежно вымазаны машинным маслом. У него был такой вид, словно он вывалялся в дегте. Однако Антонио смутить было нелегко.

— Да чего вы волнуетесь? — хладнокровно отразил он ярость своего вымазанного с ног до головы пассажира. — Подумаешь, чуть-чуть масла попало. Почистите, и все в порядке. Вы приехали туда, куда вам было надо? Приехали. А раз так — извольте платить. Без всяких разговоров.

Таким я своего спутника еще не видал. Когда дело доходило до денег, всякая философия и благодушие летели к чертям. Парнишке не оставалось ничего другого, как раскошелиться — кто умнее, тот уступает. У нас, пожалуй, человек в его положении позвал бы полицию, но здесь, в этой еще не проснувшейся части города пришлось бы долго ее искать. Между тем Антонио уже вытащил пистолет — в Гондурасе не найдешь ни одного шофера и вообще редко встретишь мужчину, который не носил бы в кармане оружие, а иные совершенно открыто таскают на ремне огромный допотопный револьвер.

Мы постучались, и какой-то молодой парень долго возился, прежде чем открыл широкую входную дверь, запиравшуюся поперечным брусом. Прямо за его спиной стояла раскладная койка с кое-какой одежкой на пей — здесь он спал. По другую сторону коридора в затхлой каморке без окон спал на такой же примитивной постели сам заведующий — невысокий, угрюмого и замученного вида человек. Его я впоследствии и днем и ночью видел в этой дыре, которая использовалась и как oficina, то есть контора. В неприбранной, сумрачной столовке, где только огромная, сияющая и всеми цветами радуги ракола — музыкальный автомат — привлекала взор, после длительного ожидания заспанный служка подал нам кофе в кружках с обколотыми краями. Студент вымещал свое негодование на музыкальном ящике, снова и снова извлекая из пего свою любимую мелодию. От адского шума домишко ходил ходуном, пустынная улица гулко отражала звуки. Не было еще и шести утра, но я не заметил, чтобы в гостинице или в соседних домах кто-нибудь от этого проснулся. Антонио снова умиротворился. Он великодушно расплатился за всех троих, на прощание дружески похлопал юношу по плечу, а мне на пачке из-под сигарет нетвердыми каракулями написал свой адрес на тот случай, если мне снова понадобятся его услуги.

Вскоре я вступил во владение моим первым в Гондурасе пристанищем. Отведенная мне комната имела по крайней мере одно преимущество перед той, что я занимал в Ла-Уньоне: она была расположена в верхнем этаже, и в просвет между крышами я мог видеть кусочек ближайших гор и небо над ними. Это было немалое утешение. Достав из багажа самое необходимое, я отправился на поиски душевой.

— Уж не хотите ли вы мыться? — не вылезая из своей берлоги — вяло спросил меня уже проснувшийся заведующий. — Сейчас воды еще нет, она будет часов в девять-десять. Вы услышите, когда она пойдет, забулькает в трубах. Но тогда уж не зевайте, желающих помыться много. А потом вода снова будет только после обеда. Наша водокачка, видите ли, маловата для нашего города.

Это было уже не очень-то утешительно.

Тегусигальпа, Серебряная долина древних индейцев, попеременно с другим городом, Комаягуа, считалась столицей крупнейшей центральноамериканской республики. Столицей она остается и сейчас, но республика перестала быть крупнейшей — Гондурас добровольно уступил первенство своей соседке Никарагуа. Более ста лет существовало представление, что территория страны равна 150 тысячам квадратных километров. Эта цифра значилась во всех учебниках и статистических справочниках. Однако теперь, после новейших измерений и подсчетов, выяснилось, что она лишь приближается к 115 тысячам квадратных километров. Ну что ж, бывает и так. Сама страна не стала от этого ни хуже, ни лучше.

Важнее то, что до сих пор не была точно определена государственная граница, во всяком случае северная часть границы с Никарагуа. Опираясь на арбитражное решение испанского короля, в Гондурасе читали, что граница проходит по Рио-Коко. Эта река на отдельных участках и на различных картах носит также название Сеговия, Банки или Ванкс-Ривер, а в своем верхнем течении имеет и другие наименования. Однако ники — никарагуанцы — претендуют на перенесение границы на запад до Рио-Патука или даже еще дальше, до реки Агуан, включая в пределы Никарагуа всю так называемую Москитию. Это дало бы им весьма приличный прирост территории. В 1937 году они попытались силой добиться удовлетворения своих претензий. Однако им удалось продвинуться всего лишь на 15–30 километров за Рио-Коко, до Рио-Крута. Гондурасцы скрепя сердце оставили в их руках эту полосу, однако новую границу не признали. Впрочем, ни в столице, ни в других местах никто толком ле знал, что же в действительности происходит в том отдаленном уголке страны и кто там практически хозяйничает.

Много лет ожидалось решение международного третейского органа[18]. А пока иностранные политики почитали за благо не обижать ни ту, ни другую сторону, а в зависимости от обстановки приписывать спорную территорию то одной, то другой стране. При этом самое интересное заключалось в том, что среди всех крикунов, которые при всяком удобном случае спекулировали на москитском вопросе, едва ли нашелся бы хоть один, кто когда-либо побывал в том районе и имел бы о нем более или менее ясное представление. В этом я неоднократно убеждался позже, ибо именно Москития была конечной целью моего путешествия.

Гондурасское правительство было склонно характеризовать пограничный спор как «национальную проблему номер один». Что же касается экономистов, ученых и деятелей культуры, то они находили немало более настоятельных проблем. На протяжении всего моего путешествия я видел множество доказательств их правоты. Подлинно главной проблемой за последние годы и здесь стало катастрофическое обезлесение. Естественно было бы предположить, что в тропической стране со средней плотностью населения всего лишь в пятнадцать душ на один квадратный километр преобладающая часть территории покрыта девственными Лесами. Ведь в этой столь малонаселенной стране еще сплошь и рядом можно встретить в полном смысле необжитую местность. Обычно, когда едешь по дороге, ранчо и возделанные поля можно буквально сосчитать по пальцам. Лишь кое-где попадаются более обширные участки освоенных земель, хотя в банановом поясе на западной половине карибского побережья возделанная площадь даже преобладает. Однако в этой необжитой местности на обширных пространствах не увидишь больше леса, растет лишь его жалкая замена в виде бесполезного кустарника да колючих зарослей. Сами же леса, великолепные древостои красного и розового дерева, кедра[19] и сосны, во время минувшей войны уплыли за море в трюмах бесчисленных лесовозов и продолжают уплывать и поныне.

Не пробыв в Тегусигальпе и полдня, я уже получил информацию по многим важным вопросам из самых падежных источников. Кое-какие первые сведения мне сообщил один из ведущих сотрудников «Национального банка экономического развития», к которому у меня было рекомендательное письмо. Он родился и получил образование в Германии и был полностью посвящен во все действительно актуальные для Гондураса проблемы. К их числу относятся развитие земледелия и животноводства, создание национальной системы подготовки профессиональных кадров, обзаведение собственной промышленностью, хотя бы для производства наиболее ходовых потребительских товаров, пропаганда идеи и практическая организация крестьянских кооперативов, кредитование этих кооперативов, а также мелких кустарных предприятий и тому подобное. После создания Организации Объединенных Наций по просьбе гондурасского правительства в стране побывали различные комиссии международных органов по оказанию помощи слаборазвитым странам. Эти комиссии, проведя обследования и разъяснительную работу, дали свои рекомендации. Ныли в быстром темпе проведены многие необходимые мероприятия и устранены многие недостатки. Однако все это коснулось пока лишь непосредственного окружения столицы и районов, расположенных вдоль немногих важнейших дорог.

— Крестьяне, живущие в отдаленных областях, не получают, разумеется, никакого кредита, — откровенно признался мне мой авторитетный собеседник. — Они ведь не могут вывозить свою продукцию. В стране еще повсюду недостает удобных транспортных средств.

В Сальвадоре было совсем другое дело — там самая густая в Центральной Америке сеть шоссейных дорог.

— Практически получается так, — продолжал он, — что больше всего помощи получают те, кто и без того имеет достаточно, но обладает изворотливостью, чтобы урвать себе еще больше. Мелкий землевладелец сам по себе не скоро расшевелится, не так-то просто ему стряхнуть с себя вековую зависимость от крупных хозяев. Но он может, если захочет, получить через «Банк экономического развития» сельскохозяйственные орудия, искусственные удобрения, посевной материал и корм для скота дешевле, чем через частного импортера, ибо банк не платит ввозных пошлин. Ясно, что коммерсанты везде, где только могут, противодействуют ему. Существуют еще особые североамериканские или находящиеся под североамериканским влиянием учреждения для оказания помощи, которые тоже способствуют «экономическому развитию». Только тут никогда не знаешь, насколько бескорыстна их помощь. Во всяком случае несомненно одно: благодаря этим учреждениям североамериканцы исподволь получают самую полную информацию о стране и обстановке в ней.

— Значит, все это «экономическое развитие» ничего не меняет в частнокапиталистическом характере экономики? — спросил я.

— Ни в малейшей степени, — подтвердил он, — ибо правительство ни сном ни духом не причастно ни к каким социалистическим или демократическим взглядам или методам. В стране существуют лишь влиятельные группировки, и вся политическая борьба между партиями сводится к тому, чтобы захватить власть и, следовательно, получить возможность делать дела. И каждый спешит позаботиться о себе, пока находится у власти. Ведь победа той или другой партии и смена правительства означают замену всего персонала вплоть до последней уборщицы приверженцами новой правящей партии. Как правило, новый персонал застает лишь пустые кабинеты: предшествующее правительство забирает с собой все до последнего полотенца и последнего карандаша, включая и мебель. Если я и преувеличил, то самую малость, а в общем это так.

— А насколько сильна эксплуатация населения правительством? — осведомился я.

— Я не стал бы так ставить вопрос, — ответил он. — Само правительство как раз меньше всего замешано в прямой эксплуатации. Никто не рассчитывает на высокую производительность труда, и она действительно низка… Соответственно низки и доходы населения. Однако государство почти совсем не взимает подоходного налога: доходы ниже трехсот лемпир (150 долларов) в месяц налогом не облагаются. Это очень высокий рубеж, большинство крестьян и рабочих едва ли за весь год зарабатывают столько. Имущественным налогом облагается только самая крупная собственность. Земельный налог и налог с оборота здесь вообще неизвестны. Даже крупнейшие поместья не облагаются ни единым центом. Правда, существуют довольно высокие косвенные налоги: на алкогольные напитки — а они здесь самый ходкий предмет потребления, — на табак, спички и соль, но ведь это почти повсюду так. Однако практически существует, конечно, самая беззастенчивая эксплуатация мелких арендаторов и сельскохозяйственных рабочих, а также мелких служащих торговых и бытовых учреждений, или где там они еще ни служат, с этим вы столкнетесь на каждом шагу. Доходов этих слоев населения только-только хватает на одежду, плохое питание и жилье. Уже самый маленький землевладелец или предприниматель быстро усваивает все антиобщественные черты «капиталиста».

Но как же тогда финансируется государственный бюджет, если отсутствует столько обычных статей дохода?

— Из всех налогов, о которых я говорил, складывается примерно десять процентов доходной части бюджета. Остальные девяносто поступают от отчислении с ввоза и вывоза, всякого рода сборов, а больше всего — от концессий и экспортных пошлин, уплачиваемых крупными иностранными предприятиями, и именно банановыми и горнопромышленными компаниями.

— А взамен они получают решающее слово в политике и держат всю страну в своих руках.

— Comono, — сказал он. — Североамериканцы считают Центральную Америку своей собственностью.

Когда я, обогатившись столькими ценными сведениями, уже хотел покинуть здание банка, я столкнулся на лестнице с одним европейцем, который показался мне знакомым.

— Алло, доктор! — воскликнул он. — Вот и вы! Я так и знал, что вы сюда пожалуете! — Это был голландский специалист по лесному хозяйству, с которым я еще до войны познакомился на Суматре, а потом случайно встретился в Германии. После падения голландской колониальной империи в Индонезии он, как опытный специалист по тропическим лесам, был приглашен на службу в международную организацию по продовольствию и сельскому хозяйству, сокращенно ФАО. Сейчас он занимался оценкой состояния лесов в стране и выработкой рекомендаций для гондурасского правительства по их бережному использованию и наилучших путях их восстановления. Я очень ему обрадовался. Знакомый в чужой стране сразу как-то располагает к себе. Мы зашли в «Салон верде» («Зеленый салон») — одно из немногих в Тегуке кафе, довольно примитивное и шумное, но заполненное весьма интересней публикой, — и отпраздновали нашу встречу в этом воистину тесном мире. У нас сразу нашлось много взаимно интересных тем для разговора.

— Что поделаешь, — рассказывал мне мой вновь обретенный знакомый, — всему свету нужна древесина, и каждый старается ее получить, где только может. Во время войны прекратились морские поставки из Канады и северных областей США, из Скандинавии, Советского Союза и от прочих экспортеров леса. Бедным лесами и нуждающимся в древесине странам этого района — прежде всего Кубе, Пуэрто-Рико, Ямайке, Сальвадору и особенно засушливому югу Соединенных Штатов — не оставалось ничего другого, как наброситься на еще уцелевшие леса Центральной Америки. Последствия оказались катастрофическими.

— Я видел это уже в Мексике, — заметил я.

— Может быть, но там по крайней мере изводят лес на свои собственные нужды. Здесь же почти все ушло за границу, да и концессионеры — все до единого иностранцы. Они не особенно церемонились.

— По известному принципу «после нас хоть потоп»?

— Вот именно. Недавно на северном побережье Никарагуа сгорел большой лесозавод. Предприниматели решили — по-видимому, не без удовлетворения — его не восстанавливать. Пожар был для них благоприятным предлогом, чтобы построить новые пилорамы на шестьдесят миль дальше в глубь суши. Ибо во всей прибрежной полосе шириной добрых сто километров все равно не осталось уже ни одного дерева, годного на распиловку. А десять лет назад там еще стояли обширные, в сотни тысяч стволов массивы отличной смолистой сосны. Назову вам две цифры. Вывоз сосновых пиломатериалов из Гондураса на внешний рынок начался лишь в 1942 году. И если тогда годовой итог составил всего-навсего 127 тысяч борд-футов[20], то за отчетный 1950/51 год было вывезено круглым счетом 42 миллиона! А сколько при этом ушло в отходы? По крайней мере столько же. Валка ведется переносными моторными пилами. Деревья срезают на высоте примерно одного метра от земли, так проще и быстрее, а полноценный комель оставляют гнить. Затем стволы грубо окантовывают в четырехгранный брус и распиливают восьмимиллиметровыми циркульными пилами. Это опять-таки быстрее и дешевле, а потери… подумаешь, велика беда, есть еще и другие леса. Совершенно правильно вы сказали: «После нас хоть потоп»!

— А что же правительство, неужели не вмешивается?

— Оно и понятия не имеет, что там происходит. Потому-то нас и призвали сюда. Получить здесь концессию было нетрудно. Вы же знаете, как это тут делается, — он сделал движение ладонью. — Чиновники, по всей вероятности, никогда и не видели концессионных участков, о которых шла речь, поездка туда была бы для них слишком утомительной. Возможно, они не знали даже, где эти участки вообще находятся: точными картами здесь еще не располагают.

— Идеальные условия для хищничества!

— Поездите по стране — увидите, что еще уцелело, — продолжал он. — Кстати, до Москитии, куда вы направляетесь, даже я еще не мог добраться. Это не так просто при отсутствии дорог, вы это испытаете на себе. Мне лишь удалось однажды пролететь над ней. Но было достаточно и того, что я увидел с самолета — глаза бы не смотрели!

— Но вы же сказали, там нет дорог, как же с вывозом?

— Очень просто, бревна сбрасывали в реку, а около устья снова вылавливали. А там, где и это было невозможно, вывозили лес на самолетах. Во время войны все себя оправдывало, даже воздушные перевозки сосновой древесины. Конечно, теперь такой способ нерентабелен, разве что для красного дерева. Лесозаводы были заброшены, и все дело. Вы еще встретите там их развалины. Не беспокойтесь, они успели окупить себя. Да, в карты растительности наших атласов придется теперь внести существенные поправки. Многое, что раньше было закрашено зеленым цветом леса, теперь надо перекрашивать в желтый: степь или в лучшем случае саванна, не больше.

По примеру других стран я достаточно хорошо знал, что в таких случаях население очень быстро продвигается по следам порубок и приступает к экстенсивному выпасу скота. Высохшую траву ежегодно сжигают, чтобы дать пробиться молодой. При этом каждый побег молодых деревьев неизбежно погибает. А здешние земледельцы, кроме того, широко применяют пожоги и с каждым годом продвигаются все дальше вслед за отступающим лесом. Требуется немало времени, чтобы в таких местах возобновились промышленные древостои.

— Немало леса гибнет, наверное, и от подсечно-огневого земледелия? — спросил я.

— Это уж само собой, — подтвердил мой собеседник. — Но это особый вопрос, тут нужна разъяснительная работа, охрана, хороший пример. Это стародавняя традиция, изживать ее нужно постепенно и осторожно, Но систематическое расхищение лесных богатств в огромных масштабах — это уже совершенное безобразие, на котором наживается горстка безответственных хищников.

— И как же вы боретесь с этим безобразием?

— Прежде всего необходимо выяснить, сколько леса вообще осталось. Правительство этого не знает. Инспекционные поездки по стране связаны с немалыми лишениями — а подвергать себя лишениям не в характере настоящего гондурасца. Помогайте нам, доктор, обращайте внимание на леса, когда будете бродить по стране!

— Охотно сделаю все, что в моих силах.

— Когда выяснится объем и размещение лесных богатств, потребуется проведение законов об охране леса и условиях его разработки, чтобы имелась какая-то правовая основа.

— Как, здесь нет даже лесного законодательства?

— Смешно сказать, — поморщился он, — какие тут бывают чудеса. Изучая материалы, я выяснил, что еще в конце прошлого века были изданы некоторые законы. Но их положили в архив и забыли! Никто ничего о них не знал. Теперь они во многом устарели и неприменимы. Надо опять начинать сначала.

— Что ж, поздравляю. Большого энтузиазма вы своими законами не вызовете и благодарности не дождетесь, — сказал я.

— В этом я и не сомневаюсь, — вздохнул он. — Тем более, что господа из правительства не очень охотно откажутся от выгод, которые они извлекают, раздавая концессии. Но мы выполним свой долг. Он состоит в том, чтобы показать, какими были бы неизбежные последствия бессистемной вырубки. Сведение лесов влечет за собой смыв почвы. А в такой стране, как Гондурас, где восемьдесят процентов населения живет и будет вынуждено жить в дальнейшем сельским хозяйством, это означает полную катастрофу, это всякому должно быть ясно.

— А есть какие-нибудь точные данные о размере почвенного смыва в обезлесенных тропических районах?

— Таких данных пока еще мало. Но те немногие цифры, которыми мы располагаем, достаточно красноречивы. На центральноамериканских кофейных плантациях, на крутых склонах, почва хотя и удерживается корнями кофейного кустарника и притеняющих деревьев, все же замеряны ежегодные потери до 74 тонн на гектар.

— Позвольте, но ведь на квадратный километр это даст уже стократную величину! А для целой страны? Астрономические цифры!

— Так оно и есть, — кивнул он невесело, — а особенно в такой стране, как Гондурас, где три четверти территории приходится на горные склоны. Кстати, в одной аргентинской провинции получены еще более высокие цифры. Там при неблагоприятных условиях годовой снос достиг 250 кубометров с гектара, то есть почти 400 тонн.

Расставшись со своим приятелем, я шел по городу в глубокой задумчивости. Мысли, вызванные беседами в «Банке развития» и «Салон верде», еще бродили у меня в голове. И в этом городе я видел много признаков экономического подъема в грюндерском духе, хотя и в более скромных масштабах. Строились новые университетские здания, старых уже не хватало. Многоэтажные отели, банки, универмаги, конторы иностранных фирм носили следы недавней постройки. На окраинах возникали новые, разумно спланированные жилые кварталы. Современный аэропорт в Тонконтине, за несколько километров от Тегука, связанный с ним хорошей асфальтированной дорогой, обеспечивал Гондурасу, и в особенности его столице, быстрое сообщение с остальным миром.

Но вокзал — вот уж истинно небывалый случай — вы напрасно искали бы в этом городе со стотысячным населением. Железные дороги во всей горной части страны отсутствуют, не говоря уже о железнодорожном сообщении с соседними странами. Лишь на низ-мои пом севере, в банановом поясе, есть несколько сот километров местных железнодорожных путей. Трамвая в городе тоже нет. Автомобильное движение держалось пока еще в сносных границах; большинство ведущих к городу дорог находилось в очень скверном состоянии. Однако и на них там и тут велись строительные работы. Несмотря на все эти признаки оживления, в целом столица производила впечатление в весьма тихого города.

При том головокружительном темпе развития, который характерен для современного мира, даже такой медвежий угол, как Гондурас, не мог полностью остаться в стороне. Здесь слишком сильно и слишком долго полагались на такие, не доставлявшие хлопот доходы, как таможенные пошлины, различные сборы и отчисления иностранных предпринимателей, запуская развитие собственных производительных сил. Тем более острой становилась теперь необходимость наверстать упущенное. Недоедание, высокая смертность (она в среднем в три-четыре раза выше, чем в европейских странах, а детская смертность достигает десяти процентов), нищета народных масс — все это требовало решительных действий. Демократические и революционные веяния из соседней Гватемалы, с Кубы и из других латиноамериканских стран встревожили местные правящие круги: тут уж лучше самим пошевелиться, чем ждать, когда зашевелятся низы! А с другой стороны, все внушительнее звучали предупреждения тех международных организаций, которые поставили своей целью улучшение питания и общего жизненного уровня всех народов, и с ними нельзя было больше не считаться. Да и внутри страны все чаще стали раздаваться призывы к походу против экономической отсталости.

В руках какого же правительства окажутся в ближайшем будущем судьбы страны? Я глядел на плакаты, агитирующие за «прогресс и демократию», которые и здесь окружали меня. На мой взгляд, до тех пор, пока в стране хозяйничают крупные иностранные компании, дальше красивых слов дело не пойдет. Оппозиционная партия либералов предвещала правящему президенту и его национальной партии поражение на выборах. Шло ожесточенное перетягивание каната между синими» и «красными», так называются эти две партии по цвету их эмблем.

В послеобеденный час на город сошла тишина. После не слишком длительного утреннего оживления все отдыхало, чтобы еще раз воспрянуть под вечер. Я присел на скамью в тени деревьев на площади перед большим собором. Рядом высилась парадная, но динамичная конная статуя освободителя и объединителя Франсиско Морасана в каске с султаном, размахивающего саблей. Он неодобрительно поглядывал с высоты на толпы спящих или бездельничающих под деревьями и на скамейках чистильщиков обуви, продавцов газет, лотерейных билетов и жевательной резины. Я прочел надпись на памятнике. Ему, бессмертному борцу за республику, воздавалась хвала и благодарность в первую очередь за то, что он, сражаясь за объединение Центральной Америки и многократно побеждая в боях за этот идеал, «с презрением отверг диктатуру, чтобы основать демократическое правление». Это было сто с лишним лет тому назад.

Усталость после ночной езды взяла свое: я незаметно задремал на своей скамейке и проснулся лишь тогда, когда с гор повеяло вечерней прохладой. Город снова ожил. Чистильщики размахивали своими щетками, открылись конторы и магазины, оживилось движение на улицах, загорланили музыкальные автоматы, и громкоговорители на всех четырех углах площади непрерывным потоком извергали марши, танго и песенки в красивом многоголосом исполнении. Однако их припев всегда был посвящен какому-нибудь прохладительному напитку, зубной пасте, детской присыпке или незаменимому средству от головной боли. Дорожки сквера и лестница собора заполнились всевозможной публикой. Богатое контрастами смешение красочных одежд придавало картине экзотическую прелесть и чем-то напоминало те залитые сахаром яркие пирожные желтого, зеленого, розового, красного, голубого цвета, которые продавали на каждом углу кондитеры-эмигранты из Италии.

Студенты шли на вечерние лекции. Многие из них в течение дня зарабатывали свой хлеб насущный, а по вечерам в этих тропических областях разум не особенно восприимчив к учению. Впрочем, мой новый знакомый из «Банка развития», который сам читал лекции по экономике, утверждал, что большинство этих будущих юристов, медиков, экономистов, филологов и искусствоведов рассматривают свое пребывание в университете в первую очередь как средство приобщения к политической жизни. Он посвятил меня и в некоторые другие особенности этого небольшого единственного в стране университета. Порядки здесь коренным образом отличались от европейских. Преподаватели, получая очень низкую плату, все как один работали здесь по совместительству и занимались преподавательской деятельностью, как правило, по вечерам. Обычно они довольствовались тем, что вместе со студентами прочитывали одно за другим учебные пособия, не развивая собственных мыслей и не проявляя никакой инициативы. Чрезвычайно своенравные слушатели, привыкшие с детского возраста к нежному обращению в соответствии со здешними правилами воспитания, решительно восставали против всяких покушений на принцип свободного посещения лекций, против всякой требовательности и всякого контроля за усвоением пройденного. Любой выговор студенту воспринимался как тягчайшее оскорбление. Когда приезжий доцент итальянец по незнанию обстановки попытался оказать на студентов некоторый нажим, местная пресса обрушилась на него с такой резкой критикой, что ему пришлось оставить службу. Опасности исключения по неуспеваемости здесь не существует. По прошествии определенного, не очень длительного срока обучения студенту автоматически предоставляется должность в судебном аппарате, в органах просвещения или здравоохранения.

Однако на физические функции организма вечерняя прохлада действует весьма благотворно. Огромный стадион, недавно сооруженный на широкой террасе Рио-Гранде, становился сейчас центром притяжения для многочисленных групп спортсменов, стекавшихся сюда со всех сторон. Я последовал за одной из них и некоторое время наблюдал за тренировкой. Однако, к моему разочарованию, я убедился, что тут предпочтение отдается военно-прикладным видам спорта, и ими молодые люди занимались с наибольшим воодушевлением. Это никак не гармонировало с видным издалека монументом мира, возвышающимся на крутом холме сразу за стадионом. Этот внушительных размеров памятник был воздвигнут гондурасским правительством в 1918 году.

Я решил подняться на холм. Путь туда вел через молодые посадки деревьев, первый отрадный признак пробудившегося стремления к восстановлению лесов. С этой одинокой горы, возвышающейся посреди дошлы, открывался великолепный вид на двойной город, разделенный рекой, на зеленый стадион и на всю замкнутую ступенчатую котловину Тегусигальпы. Еще отраднее отзывалась в душе простая надпись на цоколе монумента, в которой звучала надежда на светлое будущее. Ибо и здесь как выражение чаяний народа красовалось то же изречение, которое ныне на устах у всего человечества: «Paz en la tierra a los hombres de linen voluntad!» — «Мир на земле людям доброй воли!»