В стране у Карибского моря

НА ЮГ ПО ПЕРЕШЕЙКУ

— Вы, конечно, полетите на самолете? — спрашивали меня обычно в Мексике, когда заходила речь о Гондурасе, цели моего путешествия. — За пять-шесть часов будете там.

— И притом узнаю о Центральной Америке ровно столько, сколько можно узнать, глядя на землю с огромной высоты, за пять-шесть часов полета, если вообще можно что-либо увидеть при таких скоростях. И вообще, летать на самолете для меня слишком скучно: мне нужно хоть немного приключений. Нет, о самолете не может быть и речи.

— Но как же тогда? Не по суше же!

— А почему бы нет? — отвечал я. — Мне не к спеху. А заниматься географией лучше всего на земле.

Собственно говоря, я ничего не имел бы и против того, чтобы поплыть на каком-нибудь местном пароходике откуда-нибудь от Мансанильо или Акапулько из порта в порт вдоль тихоокеанского побережья и так до самого Гондураса. Но такой вид сообщения здесь отсутствует, даже с соседней Гватемалой. Отношения с ней у Мексики, ввиду незабытых пограничных раздоров, в настоящее время оставляют желать лучшего. Нет даже сквозного железнодорожного сообщения с этой страной: ширина колеи на границе меняется, и все надо перегружать с одного поезда на другой. Такой порядок не очень способствует росту товарообмена. И даже большая панамериканская автострада, знаменитая Карретера Интерамерикана, или Пан-Америкен Хайуэй, в то время имела разрыв в мексикано-гватемальской пограничной области; он был заполнен лишь в 1959 году. А до этого приходилось с автотранспорта пересаживаться на железную дорогу, чтобы потом опять вернуться на автостраду.

Вскоре я нашел автобус, отправлявшийся в южном направлении, который мог взять меня с моим багажом. Настало время прощаться со многими новыми друзьями — я надеялся снова увидеть их примерно через год. Дорога опять вела через перевал между высокими, увенчанными снегом вулканами, и я был рад, когда громада Мехико утонула где-то внизу, в молочной дымке раннего майского утра. Начиная от Пуэблы местность была для меня незнакомой, и следовало быть внимательнее, чтобы ничего не пропустить. Конечно, с самолета эта смена плоскогорий и словно ножом прорезанных ущелий, вулканических конусов и горных цепей, извилистых щебнистых речных долин и тесных селений с их шахматными клетками кварталов выглядела бы великолепно, это было бы, как точный слепок рельефа с различными геоморфологическими формами…

Но разве я увидел бы тогда этих серьезных, молчаливых индейцев на заправочных станциях, которые подают шланг, отсчитывают звонки счетчика на пальцах свободной руки и после каждого пятого литра сбрасывают ногой камушек в небольшую ямку, делая все это быстрыми, привычными движениями — как будто они из поколения в поколение только этим и занимались, — хотя и с угрюмой отрешенностью во взгляде? Разве увидел бы я этих удивительно спокойных женщин, тянущихся к базарам с узлами на голове или под мышкой? Их грубые разноцветные одежды, их босые ноги, которые уверенно отмеряют расстояния, легко шлепая по горячим камням, их детей с грустными. подернутыми влагой глазами? Разве услышал бы и жалобное блеяние тощих, заморенных коз среди давни обглоданных колючих кустарников, хриплое пыхтение ослов, тяжело нагруженных стеблями и выкопанными из земли корнями агавы, последними остатками топлива в округе? Разве мог бы я вдохнуть нежный аромат больших белых, словно вылепленных из носка цветов корявого, искривленного дерева касагуате или едкий дым взрывов в золотых и серебряных рудниках, расположенных неподалеку от дороги? Что узнал бы я о легионах стройных колоннообразных кактусов, которые порою, как гигантские свечи, теснятся ни крутых, усыпанных каменными обломками склонах? Что увидел бы я из тех зеленых, фиолетовых, кирпично- и кровяно-красных, ржавых и кофейно-коричневых, ярко-желтых и пепельно-серых оттенков голой потрескавшейся земли, этого карнавально пестрого земного покрова, который, как в гигантской палитре, соединил буквально все краски, рожденные в пламени вулканов, от поднявшихся из дымных недр и выветрившихся под палящим солнцем минералов? И из тех жестоких ран, которыми даже здесь, где едва ли когда-нибудь рос настоящий лес, до того обезображена земля, что, кажется, она вопиет: «Убийцы деревьев! Жизнь отомстит за себя!» Я прочел это в одной популярной брошюре. Поэт Хосе Гуэрра Утрилья, автор этого грозного предупреждения, продолжал свою обвинительную речь следующими словами: «Близится день, когда у тебя не останется ни воды, ни чистого воздуха, ни земли для пахоты, — и ты умрешь от жажды! Солнце тебя сожжет, как ты это сделал с лесами — ты, тысячекратный убийца!»

Поздним вечером следующего дня, обильного впечатлениями, несмотря на усталость, я захотел написать письмо. Это было в Оахаке, одном из тех не особенно крупных, но оживленных торговых городков давней постройки, где почти в неприкосновенности сохранилась до сих пор староиспанско-индейская атмосфера, дыхание старины.

«Дорогой друг!

Временами мне хочется, чтобы Вы внезапно оказались здесь, рядом со мной, в этой обстановке! Сразу, без перехода. Конечно, у Вас сегодня было воскресенье, и в этот день Вы предвкушали радость наступающей весны. А может быть, у Вас был серый дождливый день, который ничего Вам не дал, и Вы не могли дождаться, когда же он кончится… Вот если бы вместо этого Вы оказались тут!

Вчера вечером, отъехав от Мехико 553 километра, я решил сделать в Оахаке передышку. Она не предусматривалась планом, но городок очаровал меня сразу, как только мы в него въехали. Жизнь города, атмосфера его старинных улиц и центральной площади прямо-таки покорили меня. В несколько минут я нашел себе комнату, и мне не пришлось раскаиваться за слишком поспешное решение.

Сегодня, после скромного завтрака, который схлопотал я себе на базаре, я поехал осматривать старые крепости Митлы, а затем толкался на пестром базаре Тлаколулы. Вернулся уже под вечер, усталый и голодный, но все же сразу отправился по крутой тропе полюбоваться на прекрасный памятник великому мексиканскому борцу за свободу Бенито Хуаресу, который родом из здешних мест. Уже в сумерках я смотрел сверху на город и на широкую горную долину за ним, озаренную заходящим солнцем.

Как приятно было потом освежиться в ванной и побродить по улицам города! Я подходил к легким жаровням, где тлели древесные угли и кипело масло в широких железных сковородах, смотрел, как маленькие ловкие индианки быстро катали в ладонях никстамаль — пышное тесто из кукурузной муки, и досыта наелся их произведениями. Простые индейцы, покрытые пылью трудового дня, сидели со мной рядом на деревянной скамейке. Весь день они ходили по раскаленным улицам, согнувшись под тяжелым грузом. Теперь они ели свои скудные вечерние тако и тортильи v бродячих кухарок на краю базара. И никто из них не уходил, не сказав хозяйке после расплаты вежливое, от души идущее «Muchas gracias, Señorа»!

А потом я сидел в одном из арочных павильонов и краю площади, пил кофе и наблюдал за происходящим вокруг. Хотя местность еще лежит на высоте почти 1600 метров над уровнем моря, здесь, на юге страны, все уже совсем, как в тропиках. Огромные деревья почти полностью укрывают площадь. Тусклый свет старомодного пятисвечного канделябра хорошо гармонирует с потолком из густой темной листвы. Военный оркестр в сине-красной униформе, расположившись на возвышении, наигрывает знакомые вальсы, испанские пасодобли, грустные рекуэрдо и зажигательные болеро. Под аркадами вокруг площади и возле центрального павильона бурлит пестрый людской поток. За столами у дверей кафе оживленно беседуют слегка подвыпившие господа из «приличного» общества, все как один украшенные характерными усиками, какие носил популярный мексиканский певец Педро Инфанте, тот самый всенародный любимец, окруженный почти королевскими почестями, который несколько лет назад так опечалил своих соотечественников, разбившись на собственном самолете.

Дамская часть «приличного» общества, сидя за особыми столиками, своей беседой производит шум, подобный водопаду. Гринго, североамериканцы, — их здесь много в качестве туристов, которых привлекают развалины древних городов Митлы и Монте-Албан, — одетые одни слишком тускло, другие чересчур экстравагантно, сидят со скучающим видом за своей неизменной кока-колой, которая и здесь, как во всей Мексике, увы, заполонила весь городской ландшафт своей рекламой. Разносчики и разносчицы, скромные вежливые люди из окрестных деревень, соблазнительно расстилают перед столиками чудесные ткани, яркие одеяла, столы из овечьей шерсти, изумительные юбки, вязаные вещи и множество других изделий местного ручного ремесла.

У ларьков и прилавков, окружающих площадь со всех сторон, и при свете ламп идет торговля фруктовыми соками, сладостями, мороженым, булочками, жареным и вареным. Женщины сидят на ступеньках, маленькие дети вместе с вечно голодными собаками пол-iiuioT между лотками. Индианки — маленькие, коренастые, почти все босые — молча проходят мимо, неся у груди младенцев, прикрытых темным платком; их гладкие черные волосы, заплетенные в длинные косы, украшенные розовыми или светло-голубыми лентами, свободно свисают или уложены полукругом.

Это подлинно индейская страна, родина миштеков и сапотеков. Я вижу молодых широколицых парней, сверкающие зубы, маленькие угольно-черные глаза, длинные волосы под сомбреро с наполовину загнутыми кверху полями, светлые грубые штаны, белые, голубые, красные или клетчатые рубахи. На запыленных ногах допотопные уарача — сандалии. Мужчины в накинутых на плечи пестрых серапе идут с базара, где торговля продолжалась весь день. У некоторых еще висит на поясе свернутое лассо, на котором была приведена проданная скотина. Верховых животных они оставили где-нибудь на соседней улице. Перед возвращением домой они хотят еще насладиться музыкой и весельем на центральной площади.

Юные мексиканки с тонкими талиями попарно и рядами обходят площадь, чинно выступая на каблуках-шпильках своих ультрамодных туфелек, бросая из-под опущенных ресниц зоркие и дерзкие взгляды. Покачиваются из стороны в сторону их широкие юбки, богато украшенные блестками из черного янтаря. От малейшего движения разлетаются красивые, волнами ниспадающие до плеч волосы. На площадках танцуют и прыгают под музыку удивительно гибкие дети — мальчиков здесь больше, чем девочек. Черноволосые солдаты в салатного цвета рубашках с длинными рукавами и брюках, заправленных в полусапожки, в лихо сдвинутых набекрень шапочках, остроконечных спереди и сзади, прилагают все усилия, чтобы не остаться незамеченными. Младшие офицеры, разодетые под стать генерал-фельдмаршалам, чуть не лопаются от гордости.

На каменных, украшенных богатой резьбой скамьях нет ни одного свободного места. Чистильщики сапог всех возрастов — от восьмилетнего карапуза до дряхлого старика — повсюду предлагают свои услуги. Уличные торговцы с привязанными к палкам яркими разноцветными воздушными шарами затейливой формы пускают трели на своих свистульках. Продавцы пышных поджаристых кукурузных оладий, которые лежат у них в больших жестяных коробках за плечами, непрерывно названивают в свои мелодично настроенные треугольники. На деревьях кричат диковинные птицы, монотонно и пронзительно поют цикады, к оглушительному звучанию оркестра примешиваются доносящиеся со всех сторон площади гудки автомобилей, совершающих парадный выезд. Из-за башни старого собора, на низкой каменной ограде которого длинными рядами сидят темные, усталые, закутанные в ребосо и серапе фигуры, выглядывает большая и яркая полная луна.

Сейчас я сижу на краю постели и пишу, чтоб хотя бы словами дать Вам какое-то представление о прожитом дне. Но что такое слова по сравнению с многокрасочной кипучей жизнью? Музыка с площади еще доносится до меня: гостиница расположена как раз напротив оркестрового павильона. Завтра утром я еду дальше, на Теуантепек, и, может быть, уже послезавтра буду далеко в штате Чиапас, малонаселенном нагорье на самом юге Мексики, близ границы с Гватемалой…

Теперь я лягу спать, после того как попытался на несколько минут приобщить Вас к этому необычайному вечеру. Да, он необычаен… Это и есть то самое «большое приключение», как я его понимаю, которое всегда любил и всегда искал. И даже то, что я смог сегодня написать Вам это письмо, обогащает его.

Спокойной ночи! Желаю Вам самых приятных сновидений.

Ваш далекий друг».

Когда приближаешься по дороге Оахака — Теуантепек к низменности перешейка, перед глазами внезапно возникает панорама города, на километры раскинувшегося вширь, строящегося строго по плану с учетом требований современной санитарии. Это Халапа-дель-Маркес, вызванный к жизни сооружением гидроузла Преса-эль-Маркес, одной из гигантских гидростроек, предусмотренных последними планами экономического развития. В скором времени наши картографы нанесут его на карту Мексики в качестве нового крупного населенного пункта. Широкие равнины Теуантепекской низменности самой природой предназначены для земледелия в крупных масштабах. Но сегодня там еще преобладают саванны, используемые для экстенсивного выпаса скота, и отсталое полеводство на пожогах. После создания оросительной системы они превратятся в одну из крупнейших житниц Мексики.

Все это я видел проездом, направляясь к городку Теуантепек, именем которого назван перешеек. Сам перешеек представляет собой перемычку шириной всего в 220 километров, лежащую между двумя океанами, соединяющую Северную и Центральную Америку. Здесь, в 250 километрах на юго-восток от Оахаки, я снова остановился, чтобы спокойно заняться обозрением этого своеобразного сооружения природы.

У западной окраины городка я взобрался на голый гранитный холм. На его вершине стояла старая полу-развалившаяся церквушка. Рядом с ней чернела на тускло-голубом фоне бездонного жаркого неба незатейливая, построенная из трех неотесанных бревен перекладина с колоколом. Чуть в стороне за высокими изгородями из тростника виднелось несколько хижин из глины и пальмовых листьев, таких нищенски жалких, что у меня защемило сердце. Над склоном, усеянным чешуйчатыми обломками выветрившихся скал, витал отвратительный запах сохнущих нечистот. Остромордые свиньи с длинной щетиной недовольно хрюкали, тщетно разыскивая более привлекательные отбросы. Шелудивая собака, настоящий скелет, обтянутый кожей, неотступно следовала за мной, осторожно и недоверчиво, ежеминутно готовая к бегству, и смотрела на меня умоляющими глазами.

Подо мной расстилалась, сливаясь где-то вдали с Тихим океаном, низменная равнина перешейка с отдельными скалистыми выступами, похожими на острова. По обе стороны она была ограничена крутыми склонами нагорий Оахака и Чиапас, теряющимися в туманной дали. Это один из тех слабых швов, где лишь недавно (в геологическом смысле слова) отдельные глыбы нынешнего американского континента срослись между собой вследствие незначительного поднятия морского дна. Не раз возникали планы проложить здесь второй «Панамский канал» между океанами. Однако пока что из этих планов родилась только желез-пая дорога, связавшая два побережья, и совсем недавно— линия нефтепровода.

По широкой сверкающей ложбине из гравия и песка — руслу реки Теуантепек в период дождей — извивался узкий ручеек: такой бывает река в сухой сезон. Всадники, вьючные животные и погонщики перебирались через нее, едва замочив ноги. На берегу мелководного потока, согнувшись, стояли женщины и пытались полоскать в нем белье. Другие доходили до середины, набирали воды в большие глиняные кувшины и несли их на голове в свои хижины, рассеянные по окрестным холмам. В плоской ложбине между склонами холмов, в окружении кокосовых пальм и рощ фруктовых деревьев, теснились белые домики города. Городской шум, смешиваясь с завыванием музыкальных автоматов, хаотическим нагромождением звуков, доносился ко мне наверх. По зеркально гладкому асфальту прямого, как стрела, шоссе мчались грузовики, несколько снижая скорость лишь на длинном мосту перед городом. Мной овладело какое-то странное чувство: неужели я на Теуантепекском перешейке? Сколько раз в своей жизни я отыскивал его на карте, вовсе не надеясь, что мне когда-нибудь придется здесь побывать. Я очнулся только тогда, когда маленький колокол вдруг подал свой жалобный дребезжащий голос. Это незамеченная мною вышла к нему из какой-то хижины девочка-подросток в коротком изношенном платьице, надетом прямо на голое тело, и позвонила к вечерней молитве.

Самое прекрасное на перешейке — это женщины. Кажется, будто от всех народов, которые проходили по этому месту суши и оставили здесь свои следы, — от ольмеков и миштеков, от соке и хуаве, от чонталей, чинантеков и сапотеков — они унаследовали все самое лучшее. Они отличаются стройностью фигуры, которая еще больше подчеркивается очень широкими и длинными, до щиколоток, юбками, которые покачиваются из стороны в сторону в такт пружинистой походке. Эти юбки шьются из очень легкого материала самых различных расцветок и рисунков, а снизу отделаны широкой полосой тонкого белого муслина. Иногда они бывают совершенно черными — это хорошо оттеняет изящество длинных, классической пропорции бедер. Над крутыми бедрами свободный бархатный корсаж — пурпурный или темно-синий, фиолетовый или золотисто-желтый, с искусно подобранной оторочкой другого цвета. Это одеяние великолепно гармонирует с отточенными индейскими чертами лица — не широкого, как в других местах, с благородным рисунком рта и узким, с горбинкой, носом. В повадке этих женщин самым счастливым образом сочетаются индейская гордость и испанская величавость. Они бойки на язык и настойчивы в торговле. Правда, им приписывают некоторое легкомыслие, что не удивительно при их красоте. От Гватемалы до Оахаки их можно встретить на всех ярмарках и народных гуляньях — при этом им зачастую бывает нечего предложить, кроме самих себя.

Вскоре я проехал и нагорье Чиапас, однако так быстро, что мне очень захотелось в другой раз подольше задержаться в этих суровых местах, во многом напоминающих родные европейские ландшафты. Тогда я еще не знал, что вскоре после завершения этого путешествия мне придется снова побывать в этих местах и немало побродить по здешним горам, речным долинам и льяносам. Теперь же я лишь мельком мог познакомиться с их безлюдными сьеррами в одеянии сосновых лесов, их исконно индейским населением, их туманными прохладными лугами, их историей, в которую я бегло заглянул.

В этих горах в старинном городке Сан-Кристобаль, получившем теперь второе название — Лас-Касас, проходила деятельность великого испанского борца за человеческие права — фрай Бартоломео-де-Лас-Касас, знаменитого «отца индейцев». Он приехал в Новый Свет, находясь на службе конкисты, и тут, подобно многим своим коллегам, быстро добился богатства, влияния и власти. Однако он скоро осознал несправедливость происходящего, вступил в монашеский орден доминиканцев и под защитой монашеской рясы повел ожесточенную борьбу против завоевателей, рабовладельцев и эксплуататоров. С побережья Мексиканского залива он совершил трудный поход через болотистый, зараженный малярией Табаско и пришел в качестве первого епископа на чудесное нагорье Чиапас, оплот радушных и гордых индейцев. Лас-Касас, в противоположность большинству своих собратьев по ордену, принимал свою службу всерьез. Он не боялся даже, не взирая на ранг и связи, запрещать испанцам, мучителям подвластных им индейцев, посещение сан-кристобальских церквей до тех пор, пока они не прекратят своих позорных действий. Надо сказать, что и в наше время, четыре века спустя, этот человек был бы здесь на месте, точно так же, как были бы актуальными те задачи и цели, которые он себе поставил, ибо эксплуатация с тех пор не уменьшилась.

По крутому склону дорога привела меня на тихоокеанское побережье. Здесь у подножия высоких хребтов Сьерры-Мадре-де-Чиапас, задерживающих пассаты, местность, давно не получая влаги, еще выглядела унылой и бурой от засухи. Но чем дальше я продвигался на юго-восток в направлении Гватемалы, тем больше чувствовалось влажное влияние тихоокеанских муссонов, к тому же здесь уже шли первые большие дожди начинавшегося для всей Центральной Америки влажного сезона. Местность все гуще одевалась зеленью. Вскоре появился настоящий тропический ландшафт[9] с могучими лесами, цветущими плантациями и улыбающимися людьми. Я почувствовал, как и во мне нарастает веселье и радость. Наконец-то я вижу не мертвую природу, а исполненную жизни. Несомненно, дон Рональдо, напутствуя меня в Гамбурге, думал о таких вот природных зонах. Как часто, наверное, ему, рожденному среди этой благодати, в нашу мрачную зиму вспоминались и снились его родные места!

Природа здесь щедро кормит людей в любое время года, тем более что население, главным образом молодые поселенцы на земле бывших крупных скотоводческих асьенд, наряду с традиционной кукурузой и бобами освоили множество других культур — сахарный тростник и платано (бананы, требующие варки), сезам, рис и земляной орех, помидоры, кокосовые пальмы, тыквы и многие виды фруктов. Кроме того, они выращивают табак и каучуконосы, хлопчатник и какао, а также разводят свиней и птицу, ибо выше в горах, на высоте от 500 до 1500 метров над уровнем моря, тянется богатый «кофейный пояс» Чиапаса, непрерывно следующие одна за другой крупные плантации, обеспечивающие постоянный спрос на мясо и другие пищевые продукты. С другой стороны, они дают занятие тысячам рабочих из местного и пришлого населения.

На мосту через пограничную реку Сучьяте, чуть повыше самой южной точки мексиканской территории с координатами 14°33′ с. ш., у впадения этой реки в океан, эмиграционный чиновник поставил мне в паспорт мексиканский выездной штамп. Вместе с несколькими другими пассажирами мы перегрузили свой багаж с ширококолейного вагона на вагонетку узкоколейки, и он был доставлен на тот берег. После этого потребовалось совсем уж немного формальностей, чтобы ступить на землю Республики Гватемала.ñ