В стране у Карибского моря

ЭЛЬДОРАДО МОРСКИХ РАЗБОЙНИКОВ

Клади Бруэр был, пожалуй, самым известным морским бандитом на гондурасской части Москитового берега. В период между 1650 и 1660 годами он частенько наведывался сюда. Его прозвище Блади — Кровавый говорит о том, что среди своих коллег по пиратскому ремеслу он не отличался мягкосердием. Тем не менее он удостоился такой чести, как присвоение его имени одной из крупнейших лагун этого побережья и всей Центральной Америки. Англичане назвали его излюбленное убежище лагуной Бруэра — Бруэрс-лагун, а испанцы сократили это наименование до Брус.

Убежище было выбрано неплохо. Лагуна имела три входа и, следовательно, столько же запасных выходов. Самым удобным был вход через основную горловину, которая глубже, чем пролив напротив устья Рио-Негро: даже в сухой сезон ее глубина достигает шести-семи футов. А большего для маленьких быстрых разбойничьих судов и не требовалось. Еще легче было им входить в глубокие устья могучей реки Патука. Кроме того рукава, который впадает в лагуну, у этой реки есть еще другой, более крупный, расположенный дальше к востоку, впадающий непосредственно в море. Это создавало идеальные возможности ускользнуть от преследования. А если даже преследователи поставили бы засады у обеих устьев, оставался еще третий путь. От Патуки тянулся узкий проток, связывающий ее с водным лабиринтом лагуны Каратаска. Правда, теперь этот проток заилился, и только в самые богатые осадками годы случается, что текучая вода промывает его насквозь. А кто добрался благополучно до лагуны Каратаска, тот может считать себя в безопасности. Попробуй-ка разыскать в этой путанице водоемов и островов, заливов и протоков небольшое суденышко, укрывшееся под стенами тропических зарослей!

В течение следующих недель я изъездил лагуну вдоль и поперек. С кокосовым королем, который оказался весьма неразговорчивым субъектом, я расстался на следующее же утро. Принятие душа в его тесной ванной комнате навело меня на размышления о гигиене белого человека, как ее понимал мой хозяин. Вот я стою на решетчатом настиле под струйками воды, поднятой насосом из лагуны, когда на полшага ниже сама эта лагуна плещется под ногами и всей своей огромной ширью приглашает к купанью… Перед самым завтраком вдруг представилась возможность попасть в Брус: туда возвращалась лодка, которая могла забрать и меня. И поскольку мой отягощенный миллионами хозяин меня не задерживал и даже настойчиво советовал мне воспользоваться представившимся случаем, я так и поступил. А между тем случай-то был вовсе не редкий, ибо расстояние между Туси и Брусом, иными словами, ширина лагуны с юга на север была не так уж велика, всего лишь около десяти километров. От восточного до западного берега расстояние по крайней мере вдвое больше, а если считать длинный «аппендикс» у северо-восточной оконечности, то и втрое.

Гребцы работали не спеша, и переправа продолжались два часа. Вода была гладкой, как зеркало. Лишь и сродней части лагуны чувствовалось сильное течение из устья Патуки. Бесчисленные плавучие острова под иных гиацинтов (Eichhornia speciosa) с большими ложкообразными листьями и красивыми фиолетовыми цветками плыли по течению из реки к выходу в море. Эти острова были сплетены достаточно плотно, чтобы на них могли садиться цапли и еще какие-то болотные птицы величиной с журавля. Вдали на западе из воды возвышалось несколько скалистых островков. За ними виднелись цепи высоких гор, уходящих в глубь суши, по ним проходит водораздел между реками Платано и Паулая. Далеко-далеко над морем еще была различима Сахарная голова. А впереди южный берег лагуны уже приобретал очертания и обнаруживал признаки жизни. Селение Брус предстало передо мной в виде трех обособленных комплексов, разделенных бухтами. Слева располагалась его основная часть, посередине стояло несколько ветхих свайных домишек, а справа находился лесопильный завод. Его железная труба, несколько покосившаяся от ветра, да еще маленькая деревянная колокольня миссионерской церкви в самом селении были самыми высокими строениями, которые мне довелось увидеть во всей Москитии. В семье миссионеров, занимавших большой дом, я нашел радушный прием. Для защиты от москитов дом был полностью обтянут тонкой железной сеткой.

После двухдневной остановки я снова был в пути. Мне не терпелось посмотреть, что представляют собой ли утренние районы Москитии. Ведь до сих пор я ознакомился только с ее приморьем. Эта полоса была самой населенной и в какой-то степени хозяйственно и освоенной. Однако и в глубине суши, на удалении до восьмидесяти километров от берега моря, по рекам и в саваннах рассредоточение жили москито. Да и лагуны стоили того, чтобы ознакомиться с ними основательно.

В Брусе при помощи сведений, полученных от местных жителей, я смог наконец уточнить свою дальнейшую программу. Я имел возможность удлинить свои маршруты во всех направлениях, ибо шла только первая половина августа, а вернуться в нагорье мне нужно было к середине ноября, чтобы не застрять на побережье, когда начнутся самые обильные дожди. Позднее переправа через реки станет невозможной. Но и на обратный путь я запланировал немало интересных отклонений в стороны от основного маршрута.

Хозяин дома, в котором я остановился в Брусе, принадлежал к религиозной секте гернгутеров. У него была чисто немецкая фамилия, однако языка своих предков он уже не знал. Его брат несколько лет назад основал первое в Москитии медицинское учреждение, состоящее из амбулатории и маленькой лаборатории. Этот врачебный пункт находится километрах в сорока по прямой вверх по Патуке, возле деревни под названием Ауас. А дальше к востоку по побережью, в деревне Кауркира, расположенной в 110 километрах по прямой от Бруса, у лагуны Каратаска, находится самая отдаленная миссия на гондурасской земле. Другие расположены уже по ту сторону границы с Никарагуа.

— Я немедленно с ними переговорю, — сказал мне хозяин, принявший живое участие в моих планах, когда мы вместе разрабатывали мой маршрут. — У них вы сможете на время остановиться и через них достанете новых носильщиков. Здесь вам придется везде прибегать к услугам носильщиков. Три человека заменяют одного мула. Но здешние жители неохотно идут в незнакомую местность. А на наших станциях вам помогут достать новых.

— Это замечательно, — ответил я. — Очень вам благодарен. Но разве у вас есть телефон?

Он рассмеялся.

— Нет, телефона вы не найдете во всей Москитии, так же как не найдете ни одного телеграфного столба, ни одной дороги, сооруженной властями, ни одного моста, словом, ничего такого, что служит средством сообщения. В прошлом году власти в Ирионе обложили все население дополнительным налогом, предназначенным для сооружения первой в нашей истории проезжей дороги. Взымали от одной до пяти лемпир с души, в зависимости от состояния. Куда девались эти деньги, нетрудно сообразить. Во всяком случае на дорожное строительство из них не пошло ни цента.

— Хорошо еще почта приходит!

— Да, но почту разносят только по побережью. Тот, кто живет вдали от моря, должен сам заботиться о получении своей корреспонденции. Впрочем, туда редко пишут, ибо пока что там почти никто не умеет читать, во всяком случае среди взрослых. Почту своего брата я пересылаю с каждой лодкой, которая идет к верх по Патуке. Кроме того, у нас есть свой большой каюко с подвесным мотором, какие вы видели в Туси.

— Но все же, каким образом вы хотите переговорить со своим братом?

Он повел меня в соседнюю комнату. Там стояла маленькая рация.

— Ежедневно в назначенный час мы связываемся друг с другом. Сейчас как раз наше время.

Он сел верхом на узенькую скамейку, надел наушники и стал одной рукой крутить ручку динамо-машины, а в другой держал микрофон. Вскоре связь была установлена, и о моем присутствии узнали в Аруасе и Кауркире. На языке мискито название первого населенного пункта означает «сосна», второго — «кругом бамбук». Таким образом, я мог уже заранее составить себе представление о растительности, а следовательно, и о других элементах ландшафта тех мест.

Что же касается лагун, служивших отличным убежищем Кровавому Бруэру, то с ними я впоследствии хорошо познакомился. Здесь Бруэр и его банда не занимались грабежами. Он нападал на корабли испанцев и их торговые порты на берегах Карибского моря. В лагунах он отдыхал. Здесь он создал свои продовольственные и ремонтные базы. Кроме него ими пользовались и другие пиратские главари. В лагуне Бруэра скрывался и пресловутый Джонни Уокер, целых два века спустя возобновивший пиратские традиции; в 1860 году он хотел внезапным налетом отторгнуть у Гондураса принадлежащие ему Пиратские острова, расположенные в Гондурасском заливе, но был изловлен и отдан под суд. Однако Пушечный остров в этой же лагуне получил свое название не от него и не от его достойных предшественников, а от английских купцов.

— Пушечный остров вам тоже стоило бы посетить! — посоветовал мне миссионер.

Это был самый крупный обломок суши в западной части лагуны Бруэра, виденный мною во время переправы. Мискито называют его просто Ки, что значит «остров», а соседний островок Ки-Сирпе — маленький остров. Я и сам уже задался целью туда съездить. В этой плоской местности меня привлекало каждое поднятие, где можно было увидеть выходящие на поверхность горные породы.

— На вершине холма, — продолжал миссионер, — еще сохранился старый орудийный ствол, которому остров обязан своим названием. И вообще это прелестное местечко!

Впоследствии мне удалось там побывать. Пассат доносил свежее дыхание моря, умеряя едва терпимую жару. Молодые парни, которые управляли лодкой, поставили маленький парус. Мы быстро скользили по теплой бурой воде. Я лежал на спине и смотрел на большие, ослепительно белые облака. Было что-то необыкновенное уже в одном том факте, что я плаваю по лагунам Москитового берега, ведь для нас, европейцев, это такая даль! Иностранцы появляются здесь редко. Правда, во время войны и несколько раньше, когда в Москитии разразилась «лесная лихорадка», здесь часто можно было встретить североамериканцев и англичан, бывали и немецкие искатели счастья, состоявшие у них на службе.

Лет сто с лишним назад предполагалось даже предпринять в крупных масштабах немецкую колонизацию этой области. Правивший тогда в Москитии король Роберт Чарлз Фредерик пожаловал огромные земельные массивы по реке Патука и вокруг лагуны Каратаска нескольким своим фаворитам. По сообщению одного из тогдашних корреспондентов, это был «воистину королевский дар», а по сообщению другого, «как полагают, король отдал это распоряжение, будучи нетрезв». Речь шла по существу о территории всей восточной Москитии размером в общей сложности 12,5 тысячи квадратных километров. Такие королевские дары можно было преподносить не иначе как спьяну, ибо в трезвом виде едва ли кто-нибудь добровольно расстался бы с таким солидным куском земли. Счастливые получатели даров немедленно объявили всему миру об их распродаже.

Один богатый прусский принц и князь Шёнбург-Вальденбург проявили интерес к этому предложению. Они выслали сведущих людей для оценки земель. Доклад специалистов оказался благоприятным. И все же сделка не состоялась, ибо в это самое время со своими претензиями в районе Карибского моря выступили янки и прикончили между делом «английской милостью королевство Москитию». Тем не менее некоторые семьи из Пруссии и Вальденбурга, войдя во вкус, отправились сюда на свой страх и риск. Однако осели они в конце концов не здесь, а значительно южнее, в районе Блуфилдса в Никарагуа. Дела у них не пошли на лад. Подобно множеству других эмигрантов, они обнищали и вымерли, не оставив потомства.

У лесных хищников в Москитии тоже не обошлось без катастрофических неудач. Лишь самым жадным до наживы и самым бессовестным удалось добиться своего. Мелкой сошке пришлось отойти в сторону или же довольствоваться крохами со стола крупных дельцов. Лесозаводик в Брусе свидетельствовал о жалкой судьбе одного такого горе-предпринимателя. Неудачливый лесопромышленник возил к себе бревна из немыслимой дали, ибо все ближние леса были давно истреблены. И если бы не шотландское происхождение, которому он был обязан своим упорством и бережливостью, он давно бы уже обанкротился. Он купил пилораму вместе с маленьким хутором у других таких же мелких предпринимателей, которые решили переключиться на добычу терпентина: сосны Москитии богаты смолой. Однако дорожные условия оказались слишком неблагоприятны и транспортные издержки слишком высоки. С бревнами было проще — их можно было сваливать в реку и буксировать связанными в плоты через лагуну. Итак, предприниматели оставили и эту свою затею. Уехав, они в числе прочего бросили на произвол судьбы также и два домика на Пушечном острове, построенные для складских нужд.

К этим домам, единственным на всем острове, мы и направлялись. Меньшие островки вообще необитаемы, к их крутым берегам негде причалить, а здесь на Ки есть маленькая бухта.

Небольшая группа островитян с любопытством следила за нашим приближением. Они держат кое-какой скот, возделывают юкку и платано. Дома окружены красивым фруктовым садом. На этом острове у Кровавого Бруэра была главная продовольственная база. Его уполномоченные свозили сюда все, в чем он нуждался, и когда он спешил, ему достаточно было заскочить в лагуну и проплыть несколько миль до острова.

Пока я занимался предварительным обзором окрестностей, хозяйки уже приготовили вабул, национальное блюдо мискито. Это сваренные мучнистые бананы, размятые в кокосовом молоке или, на худой конец, в речной воде до состояния жидкой кашицы. Еще вкуснее вабул из настоящих бананов, но их обычно не бывает. Бананы, нуждающиеся в варке, играют для местного населения гораздо большую роль. Когда мискито отправляются в дорогу, они вешают через плечо несколько гроздей платано в качестве путевого провианта. Когда они полностью созрели, их можно даже не варить, а просто размешать с водой. Во время странствий по Москитии мой дневной рацион обычно состоял из одного лишь этого блюда, и я был рад, когда хоть его было в достатке. Вабул всегда подают в тыквенных сосудах — их подносят ко рту и выхлебывают содержимое.

Поднявшись на холм — он был метров тридцать высоты — я увидел и старый орудийный ствол. Я не нашел на нем даты отливки, и вообще он не произвел на меня особенно сильного впечатления. Пушки древнего изготовления мне так же мало симпатичны, как и современные. Зато вид отсюда на могучие девственные горы за лагуной, которые тянутся вдоль Патуки в глубь суши, был великолепен. А погода была настолько ясной, что мне казалось, будто я различаю вдали очертания горных вершин вокруг Кульми и Катакамаса.

Я утомил бы читателя, если бы стал описывать все свои плавания по лагунам Москитии. За исключением некоторых незначительных лагун, я объездил их все, большие и малые, солоноватые и пресноводные, окруженные болотными лесами и саваннами. Иногда бывало, солнце безжалостно палит кожу, а потом вдруг налетят угольно-черные грозовые тучи и извергают такие потоки дождя, что едва успеваешь отчерпывать воду из лодки. А иногда пассат начинал дуть с такой силой, что поднималась изрядная волна, и маленькие бескилевые пироги (кстати сказать, они всегда были в плачевном состоянии и не заменялись новыми до тех пор, пока не разваливались) плясали на увенчанных гребешками валах, как легкие кораблики во время урагана. Особенно неприятно это было в главном бассейне сложного комплекса лагуны Каратаска. Ее впору назвать маленьким морем. Она имеет 65 километров в длину, 25 в ширину и глубину на середине добрых 10 метров. Удовольствие было полным, когда я узнал, что название Каратаска означает «место крокодилов».

Но наградой за все тяготы и опасности были удивительные восходы, словно написанные пастельными красками, и ни с чем не сравнимые лунные вечера, которые я переживал, ночуя в удобных для отдыха местечках по берегам. В тихих заводях поверхность воды была устлана коврами из белых и желтых кувшинок. Подводные травы, поднимаясь с мелкого дна, медленно колебались из стороны в сторону. В устьях саванных рек грудились плавучие острова. А на берегу скользили лучи по широким листьям диких бананов, ветер шуршал в узкой листве бамбуковых зарослей, мангровые деревья поднимались над водой на своих ходулях, болотные пальмы легко покачивали пышными макушками, корявые ивы, размахивая низко свисающими рукавами, легко касались темной воды, и в ветвях диковинных тропических деревьев сияли белые и лиловые цветки орхидей. Зеленые попугаи, бранчливо крича, стаями проносились над лесами. Белые и серые цапли чинно вышагивали по плоскому берегу, и рыбы выпрыгивали из воды целыми дюжинами.

А вот людей я видел мало, иной раз днями не потрепал ни души. Только в «крике», естественных связующих каналах между лагунами, иногда попадались встречные лодки, и, бывало, мы подолгу плыли вместо со случайными попутчиками. На этих лодках с маленьких полей и плантаций, расположенных по берегам, на плодородных илах, вывозили урожай платано, юки и риса. Нередко люди ехали в Ауас к врачу или возвращались оттуда. Медицинский пункт был, пожалуй, даже большим центром притяжения, чем торговые заведения в Брусе, Туси и Кауркире. В этой болотистой местности люди часто болеют, тем более что в течение столетий здесь не предпринималось решительно ничего для охраны здоровья. А лодка тут служит самым быстрым и к тому же единственным средством сообщения. Только миссионеры имели в своем распоряжении маленький спортивный самолет, который позволял им посещать отдаленные общины и глубине суши, не тратя времени на длительные пешие походы. Я видел этот самолет в Брусе, он стоял на приколе около миссионерской станции. Если бы он не был накануне поврежден при неудачной посадке, я охотно слетал бы куда-нибудь вместе с миссионерами, чтобы посмотреть сверху на их бедное населением поле деятельности. Лагуны могли бы служить удобными посадочными площадками для гидросамолетов, несли бы в нагорье и возле столицы имелись подходящие водные бассейны, можно было бы наладить хорошее сообщение между ними и Москитией. А впрочем, в сообщении с такой малонаселенной областью никто особенно не заинтересован; по оценке миссионеров, на гондурасской территории живет лишь немногим более четырех тысяч мискито.

Там, где теперь расстилается эта обильно обводненная местность, еще не так давно хозяйничало море. Да и сейчас море и сушу разделяют лишь узкие пересыпи да низкие дюны. В геологическом смысле Москития еще совсем молодая страна. Нередко ураганы прорывают слабые песчаные перемычки, и тогда соленые воды Карибского моря снова устремляются на сушу и переполняют лагуны, которые выходят из берегов. Через некоторое время впадающие реки снова опреснят воду лагун. Но вблизи пересыпей, куда проникают приливы, это им никогда не удается. Там — царство мангровых зарослей.