В тени Рюджина

Глава 51. Начало жаркого лета

12 июня 49 года от начала Эпохи Какурезато

Тонкое нательное белье пропиталось потом и неприятно липло к телу. Нашитая шерстью на полупрозрачной шелковой ткани сетка должна была сохранять тепло при долгих засадах и отводить влагу в жарких битвах. Но затянувшийся дождь не давал проявиться этому свойству так полюбившегося Кушине элемента одежды. Тяжелые капли дождя часто били по голове и плечам, насквозь вымочив грубую пеньковую ткань верхней одежды и разгрузки.

Просушить ее будет сложно, но все равно придется стирать, так что жалеть об этом поздно. А что-то и вовсе придется выкинуть. Кровь со штанов и рубахи еще можно отстирать, а дыры в них заштопать, но разгрузка исполосована клинком противника — ее только на тряпки. Обидно.

Потяжелевшие и слипшиеся от влаги в сосульки алые волосы девушки выбились из-под повязки с протектором и липли к щекам. Капли дождя падали на запрокинутое к небу лицо, унося жар с раскрасневшейся кожи, они падали в жадно хватающий воздух рот, из которого вырывались частые облачка пара.

Обидно за одежду.

Кушина нервно рассмеялась. Она упала на колени в раскисший дерн и засмеялась в голос, сжимая в руках мокрую измятую молодую траву долины. Небольшой долины, раскинувшейся меж обветренных серых скал, которая этим днем стала полем сражения между Конохой и Ивой. Еще одним полем в бесконечной череде сражений, из которых она, Кушина, вновь вышла живой. А ей обидно за одежду!

Болезненный кашель заставил девушку оборвать нервный смех. Ее взгляд стремительно заметался по округе, выискивая источник звука. Найти его оказалось не так-то просто. Вокруг Кушины лежало не меньше двух десятков тел. Рваных, покрытых грязью и кровью тел врагов и друзей. И кто-то из них был еще жив.

— Пожалуйста… — донесся до ушей Кушины сквозь шум дождя хриплый шепот. — Помоги…

Девушка смогла найти его. Полностью обожженного шиноби. Техника Катона прошлась по его телу, сжигая одежду, спекая ее остатки с покрывшейся сочащимися сукровицей язвами кожей, область живота и груди была и вовсе обугленной. Тяжелые травмы, но парень, наверное, был под львиной долей стимуляторов, раз находился в сознании. Кизаши еще мог бы спасти ему жизнь, если бы не одно «но».

Этот шиноби был из Камня.

— Помоги… — сорвались с его обожженных губ слова. — Убей. Умереть… от руки Акай Чишио но Ренге… будет… в радость.

Волна чакры взметнулась внутри Узумаки, промчавшись по меридианам и вспыхнув тревожными алыми огоньками на кончиках вскинутой в сторону врага руки. Знаки печати ударились в шиноби, разорвав его грудь и запечатав очаг чакры. Брызги крови и тканей взметнулись в воздух, опадая на землю, повторяя линии фуиндзюцу, которые напоминали изображение цветка лотоса. Девушка не была столь наивной, чтобы не позаботиться о возможной самоубийственной технике, которая могла бы сработать при смерти противника. Кушина Узумаки была слишком желанной целью для многих.

— Я не кроваво-красный лотос, — зло прошипела она, уронив горящую изнутри от использованной техники руку на влажную землю и сверля взглядом быстро смываемые линии кровавой печати. — Я Гурен! Сколько раз вам повторять… Алый Лотос. Не кровавый.

Внезапно для самой себя всхлипнув, Кушина тяжело оперлась о землю, пытаясь встать. Ноги подрагивали из-за противной слабости, качнувшись, она едва не упала на чей-то труп, но все же смогла подняться. Пелена дождя ограничивала взор, но джинчурики смогла сориентироваться, в какой стороне должны были появиться ирьенины Конохи и прочие вспомогательные отряды в случае победы Листа, и направилась туда.

— Как они запомнят, что тебя нужно называть Гурен, если ты это говоришь непосредственно перед тем, как жестоко расправиться с тем, кто должен запомнить твое прозвище? — раздался в голове Кушины насмешливый голос.

Отвечать ему не было сил и желания. Переставлять ноги, стараясь не запнуться о чужие конечности, тела и разбросанное оружие, уже было сложно.

— Ты даже создала технику, которая только подтверждает твою кличку, данную тебе в Камне, — не унимался голос. — Ты это нарочно?

— Я Алый Лотос, — все же упрямо пробормотала Кушина, давя ком в горле.

— Да брось, — рассмеялся голос. — Кроме Орочимару никто даже не пытается тебя так называть.

— Мне достаточно того, что для него я Алый Лотос, — зло огрызнулась Кушина, борясь с вызванным усталостью туманом в голове и пытаясь собрать в кучку разбегающиеся мысли. — Я не хочу быть кровавой. Я не должна. Никто не должен.

— Не хочешь, но делаешь. Не должна, но получается у тебя отлично, — продолжал веселиться внутренний голос.

— Заткнись! — чувствуя, как жгут глаза невольные слезы, выпалила Кушина. — Не тебе, демону, меня судить! Заткнись, Кьюби!!!

Как ни странно, но внутренний голос и в самом деле замолк, хотя Узумаки не могла сейчас подавить биджу с той же легкостью, как делала это обычно. Глотая слезы, Кушина шагала вперед, уперев взгляд в землю и стараясь не видеть того, что ее устилает.

— Меня зовут Курама, — внезапно прогрохотали слова в голове девушки, заглушив шелест дождя и завывания ветра в скалах. — Запомни это, Гурен.

— Что? — от удивления замерев на месте, ошарашенно спросила Кушина. — Курама?

Ответа не было. Уши снова ловили только шелест дождя.

— Курама?! — снова попыталась докричаться Кушина.

— Кого из Курама тебе нужно и зачем? — вместо голоса в голове услышала Узумаки голос из-за пелены дождя. — Они мастера сводить с ума, но не лечить безумие. А тебе нужно последнее, я смотрю.

— Микото! — облегченно выдохнула Кушина, мгновенно узнав, кому принадлежит этот голос.

Почти не слышно шагая по грязи, впереди появилась фигура подруги. Микото Учиха выглядела мрачной, дождь также вымочил ее волосы и одежду, но она не участвовала в битве, потому не была запятнана грязью и кровью. Пока не была.

— Ты как? — хмуро спросила Учиха, подхватив Кушину под руку.

— Жить буду, — слабо улыбнувшись, ответила Узумаки.

— А по внешнему виду и не скажешь. Где твоя команда?

— Потеряла. Нас разделило осыпью у западного уступа, — Кушина махнула рукой примерно в ту сторону. — Надеюсь, они живы.

— Итачи, слышал? — сразу крикнула куда-то в сторону Микото.

— Да, мама. Иду.

Испуганно вскинув голову в сторону прозвучавшего в этом дождливом аду детского голоса, Кушина разглядела еще несколько силуэтов неподалеку. Усталость и нежелание смотреть на последствия битвы не позволили Узумаки раньше их обнаружить. Естественно, Микото пришла не одна, а вместе с ирьенинами и теми, кто им помогает.

— Зачем, Микото? — хрипло спросила подругу Кушина, судорожно сжав в кулаке ее промокшую одежу, за которую отчаянно цеплялась, боясь свалиться в грязь. — Ему же только четыре года.

— Кто-то должен это делать, — бесстрастно ответила Учиха. — Я могу призвать змей, чтобы они расправились с трупами, но они не разборчивы в еде и могут сожрать раненных.

— Ему четыре года, Микото!

— Он Учиха. Мы рождены для войн и мы рождаемся в войнах. Пока будут войны, мир будет нуждаться именно в таких Учиха. И мы будем такими, — все так же холодно ответила Микото. — В детстве я занималась тем же, чем и Итачи. Кто-то должен это делать, Кушина. Ирьенинов мало. Вы после сражения устали. А раненные нуждаются в помощи. Павшие — в сохранении. Умирающие — в последней милости.

— Но ему четыре года, — едва не плача упорно прошептала Кушина.

— Да, в четыре года я только донимала учителя, требуя научить меня фехтованию, и не выходила из деревни, — согласилась Микото, — но и мои одноклассники в двенадцать не становились джонинами. Сейчас такое время.

— Не время такое, — устало вымолвила Кушина, вспоминая свою подругу Каяно в Отогакуре, дети которой не были вынуждены участвовать в сражениях, — мы такие.

Ото сражается с Кири. Звук, деревня из страны, которую и на карте найти не всегда удается, против Тумана — какурезато великой державы! И даже там дети не участвуют в битвах. А Коноха иначе поступить не может. Почему так происходит, Кушина понять не могла.

— Знаешь, когда я сказала отцу Итачи, что собираюсь взять сына на войну, чтобы показать, что такое сражения, я думала, что он тоже не поймет такого решения, как и ты, — внезапно негромко сказала Микото. — Но он согласился со мной. Сказал, что раз Учиха выбрали такой путь избавления от Проклятия Ненависти, то он не станет ему мешать. Он странный бывает, но Фугаку поддержал его слова, когда я ему их передала на днях. Ты же знаешь, что Злоглазый — один из немногих, кто продолжает нормально общаться со мной. И он тоже притащил своего сына на войну. Так вот, Фугаку согласился со словами О… отца Итачи. И сказал, что глаза Учиха созданы, чтобы смотреть в бездну тьмы и отчаяния. Так пусть они видят ее снаружи, а не внутри себя. Ненависти в этом мире в достатке, и не обязательно взращивать ее внутри себя. Мужчины бывают странными…

Слова Микото лились сквозь сознание потоком, и в какой-то момент Кушина вовсе перестала стараться понять их смысл. Узумаки даже не заметила, как она оказалась в сухости и тепле. Под навесом палатки на мягкой циновке, а рядом зажженная инфракрасная газовая лампа. Рдеющие квадратные ячейки в ней излучали приятный алый свет и тепло, быстро навеявшие на Кушину дрему, в которую та провалилась почти моментально.

Из забытья девушка выныривала медленно и неохотно. Ей казалось, что прошла лишь секунда, что она лишь прикрыла глаза, но к этому времени уже прекратился дождь и резко стемнело. Лагерь наполнился шумом голосов, а не стуком капель дождя о ткань палатки. Чьи-то крики навязчиво проникали в уши.

— Очнулась?

Неохотно разлепив веки, Кушина повернулась в сторону говорившей. Это снова была Микото. Уже в просохшей форме она разогревала на горелке кисло пахнущий паек.

— Хорошо, что битва была недалеко от лагеря, да? — мрачновато улыбнувшись, посмотрела своими черными, словно сама ночь, глазами на Кушину Учиха. — Если уж беда случилась, то хоть отлежаться после нее можно с комфортом.

Поняв, что опостылевший запах риса с карри пахнет сегодня излишне аппетитно, Узумаки заворочалась, закутываясь в шерстяной плащ, который обнаружила на себе.

— Спасибо, — заметив, что на ней осталось только нательное белье, а рваная и сырая форма валяется в тазу с водой, поблагодарила девушка подругу.

Кушина была настолько вымотана, что даже не заметила, как ее переодели. Наверное, настолько же вымотана, насколько эти несколько детей, свернувшихся калачиками под плащами по другую сторону обогревателя. Среди них только одна девочка, беловолосая и белоглазая малышка примерно одного возраста с Итачи, сидела и раскладывала влажные от дождя цветы поближе к теплу. Ее Узумаки тоже помнила. Приемная дочь Нами Хьюга — Хибакари.

— Не за что, — отмахнулась Микото. — Не хватало, чтобы ты еще простыла. Кизаши и так орет на весь лагерь, как резанный, чтобы ирьенинов не отвлекали мелкими дырками в теле. Сегодня у них полно работы. Ешь.

— А ее как сюда занесло? — указав на всецело поглощенную раскладыванием цветов девочку, спросила Кушина, принимая протянутый Учиха котелок. — Нами не из тех, кто готов оставить своих детей.

— У нее сейчас полно хлопот с родной дочерью, — ответила Микото. — А этому чуду нужно зарабатывать авторитет. У Хьюга… сложные семейные отношения, а Хибакари даже не совсем Хьюга. Сама понимаешь.

— Хотела бы не понимать, — мрачно ответила Кушина, накинувшись на рис.

— Раньше это было нормой, — глядя в ровный свет обогревателя, отчего в ее глазах словно разгоралось алое зарево, заметила Микото. — Хьюга держатся за прошлое, у них сильны традиции.

— У вас тоже, — жадно проглотив ком риса, даже не почувствовав вкуса, сказала Кушина.

— У нас другое. Если ты про детей здесь, — не согласилась Микото. — Совсем другое. Помнишь Юко Учиха? Первая с Мангекьё Шаринганом после войны Учиха. Многие пытались понять, как получить такие же глаза, но не повторить катастрофы, приведшей к почти полному уничтожению клана, когда остановить его смогла лишь Наори. Знаешь, до Мадары ведь никто даже не думал, что есть еще одна эволюция глаз после третьего томое. Сотни лет истории, но ни одного случая. А с эпохой Какурезато — друг за другом: Мадара, Изуна, Нака, Бару, Наори, Рай. Этому ведь должны быть причины. Фугаку считает, что Орочимару дал Юко подсказку, почему это произошло. Фугаку часто с ней разговаривал перед ее уходом из клана.

— Звучит так, словно ты пытаешься выложить мне большое оправдание того, почему притащила сюда Итачи, — хмыкнув, заметила Кушина.

— Мне не нужно оправдываться. Мы Учиха, и нам нужно как-то учиться жить со своей кровью, что бы там ни думали некоторые, — с улыбкой ответила Микото. — Фугаку считает, что раньше Мангекьё Шаринган не мог быть пробужден, потому что дети не могли испытать чувств, которые приводят к эволюции. Ты же помнишь, я тебе говорила, как совершенствуется наше додзюцу. Нужны сильные эмоции. А Мангекьё нуждается в полном погружении в отчаяние и ненависть. Раньше, когда дети с малых лет видели смерть, она становилась для них нормой, поэтому почти все Учиха имели шаринган с тремя томое, но ни один не владел Мангекьё. Когда родился Мадара, войны уже начали стихать. Он родился тогда, когда у шиноби появилась роскошь иметь детство. Это и привело к появлению Мангекьё. И к войне Учиха против Учиха.

— Так Фугаку хочет, чтобы у его сына точно не было Мангекьё. А ты за ним повторяешь, что ли?

— Он хочет, чтобы дети Учиха желали мира, как никто иной, Кушина. Чтобы они видели, что чужая боль столь же велика, как их собственная. На войне это понять легче всего, не так ли? Вот только она уносит слишком много жизней. Недавно вновь погиб один из нас, он был еще совсем мальчишкой, ты должна его была видеть — это ученик твоего Минато. Я хочу, чтобы мой сын научился всему раньше, чем тот парнишка. Это поможет выжить, — вымученно улыбнувшись, Микото посмотрела на подругу. — Ты ведь не участвовала во второй Великой Войне?

— Нет, — отрицательно качнула головой Узумаки, отложив в сторону опустевший котелок.

— И как началась для тебя эта? — поинтересовалась Учиха. — Ты чувствовала азарт, правда? Жажду отомстить за Узушио? Справедливый гнев? Может, удаль свою показать хотела, чтобы доказать свою пригодность стать Хокаге?

— У меня сейчас нет настроения вспоминать о прошлом, — недовольно буркнула в ответ Кушина.

— Да, конечно. Сейчас, вкусив войны, вспоминать это прошлое уже нет желания, — согласилась Микото. — Я понимаю. Те, кто знаком со смертью, не хотят войны. Именно поэтому эпоха Воюющих Кланов завершилась, и появились какурезато. Объединились мы и Сенджу, Шимура и Сарутоби. Многие жаждали мира. Но он длился недолго. Учитель как-то пошутил, что после Мадары и Хаширамы выросло поколение книжных детей, которые не ведали битв. Такие, как я до своей Великой Войны. И тогда война началась вновь.

— Ну, тут от шиноби-то ведь мало что зависело. У дайме свои планы. Да и Первая мировая же началась при первых Каге. Как-то не складывается.

— Ее можно было остановить, но конфликты уже начались до того, как об этом узнал Первый, — ответила Микото. — Да, дайме имеют свое влияние на шиноби. Но сейчас ведь дайме поменяется. Может, у нас есть шанс.

— Как по мне, все равно это как-то глупо, — мотнув головой, решительно ответила Кушина.

— Может быть, — не стала спорить с ней Микото. — Но пока мы шиноби, нам нужно как-то выживать. Учитель говорил, люди существуют, подчиняясь двум эволюциям: биологической, которая делает более приспособленными наши тела, и социальной, которая делает более совершенными наше сознание. Так что время покажет, если подобное воспитание приживется, и Учиха будут жить впредь, значит, оно верное. А если нет… Ну, тогда мы хотя бы пытались.

— Знаешь, что я тебе скажу, — завернувшись поплотнее в плащ и нахохлившись, произнесла Кушина. — Мне кажется, ты слишком много говоришь, что Учиха должны жить, словно сомневаешься, что будет как-то иначе. Брось это дело!

— Предсказания учителя, — мрачно ответила Микото, отвернувшись от подруги, — имеют свойство сбываться. Ты сама это знаешь.

— Так он что-то говорил про твой клан? А расскажи…

— Нет, — не дала договорить Кушине Микото.

— Почему? — обиделась Узумаки.

— Неохота, — лениво ответила Учиха.

— Ну и вредная ты тогда.

— Как скажешь.

Несколько минут сидели в тишине. На лагерь опускался вечер. Дождь прекратился, на ветру слабо хлопал потяжелевший от влаги полог палатки. Струйки холода задувало и внутрь, но под шерстяным плащом и в лучах обогревателя было тепло. Пахло влажным грунтом, табачным дымом, горячей едой, мылом и медицинскими препаратами. Были слышны редкие голоса и стоны раненых. Все еще было шумно в полевом госпитале. Обычный тревожный вечер после битвы. Они пережили большое сражение, но был все еще риск попасть под очередной удар. Резерв у Конохи есть. Та же Микото и другие, пока не участвовавшие в сражениях шиноби, но численность армии Ивы на этом фронте все еще больше. Камню стоит опасаться лишь Суны. А Лист все еще вынужден держать отряды на востоке и западе. Даже на юге. Особенно после смерти дайме.

Кушина устала. Уже который год она не могла отдохнуть. Она не могла вспомнить, когда бывала дома дольше трех дней подряд. Кажется, в Отогакуре удавалось заглядывать чаще, чем в Коноху. Так жить было сложно, но она должна.

— Как там Охеми? Не писал? — наблюдая, как нахмурившись рассматривает свои цветы Хибакари, спросила Кушина.

— Отправил подарок на день рождения Итачи. Говорит, что все в порядке, — не замедлила с ответом Микото.

— Все? Дайме выбрали?.. Ну, то есть… Кто там сейчас дайме? Он есть?

— Пока непонятно, — тяжко вздохнув, сказала Учиха. — Наследник торопится в столицу, другие торопятся сесть на престол. Ниндзя-защитники подозревают друг друга в убийстве дайме, прочая гвардия смотрит на них и ждет приказов.

— В неудачное время Охеми попал туда, — вздохнув вслед за Микото, сказала Кушина. — Третий даже не может отбыть с фронта. Цучикаге, наверное, уже в курсе, что наш дайме погиб, и сам выдвинулся к фронту и этим удерживает здесь Профессора.

— Ага, — коротко поддакнула Учиха. — Вместо Третьего в столице появилась Кохару.

— Тревожно как-то.

— Не переживай, на складах еще найдется жилет твоего размера на замену. Только вот не потеряй его снова, закупить следующий денег могут и не дать пока.

— Я серьезно, Микото!

— Не нашего ума это дело, Кушина. Ты пока не Хокаге, так что не трать нервы. Будь, что будет, а там разберемся.

2 июля 49 года от начала Эпохи Какурезато

— Тупая баба, — сплюнув на землю и хищно растянув губы, отчего на свету блеснули заостренные зубы, произнес киринин. — Брось свою палку, не позорься перед шиноби.

— Кто ты там? Жрица? Монахиня? — вторил ему второй, по краю обходя поляну в лесу. — Говорят, тут они не порченные. Знаешь, что правильные жрицы в нормальных храмах должны обслужить прихожан, а не угрожать им луком?

— Да хватит ее запугивать, — поморщился третий. — Кончайте с ней, и продолжаем миссию.

— Эй, у нас же еще куча времени, командир, — недовольно забубнил первый. — Так быстро кончать — разве ж это дело?

Все шиноби дружно заржали. Их Кураме на глаза попалось в общей сложности семь человек. И от общего веселья воздержались лишь холодно прыснувший командир, да одна из двух среди кирининов куноичи.

— Люди. Даже когда я думаю, что ниже вам падать некуда, вы всегда убеждаете меня в обратном, — слетели с губ Курамы полные надменного презрения слова. — Сдавайтесь немедля, и Рюджин… Да и я тоже, будем милостивы к вам.

— Ох-хо-хо! Какая воинственная жрица!

— Надеюсь, она горяча не только на словах.

Чистое девичье лицо с огромными желтыми глазами на нем скривилось в брезгливой гримасе. Излучаемые этими людьми чувства не нравились Кураме.

— Похоже, это можно считать отказом, — длинные рыжие волосы качнулись из стороны в сторону, вместе с неодобрительным покачиванием головы Курамой.

Тонкая девичья ладонь с необычными, перламутрово мерцающими на свету ногтями, сжалась на белом древке лука. Белоснежная кожа изящных пальцев коснулась тугой тетивы.

— Эх, я же говорю — тупая баба, — радостно осклабился киринин, чтобы через миг исчезнуть в Шуншине.

В человеческом теле Кураме было сложно оценить мастерство этого шиноби в искусстве перемещения. Прицелиться и угодить в того стрелой было бы сложно. Наверное, стрелять из лука по ниндзя и в самом деле глупо. Только лук в руках Курамы был оружием иного рода.

Гладившие тетиву пальцы сорвались с туго натянутой струны, по лесной поляне пронесся гулкий звон. Звук усиливался в создаваемом вокруг лука из воздуха резонаторе, и разнесся в стороны стремительной узкой волной. Только что исчезнувший в воздухе киринин вновь появился. Двигаясь быстрее ветра с помощью техники в направлении к Кураме, он первый встретился со звуком спущенной тетивы. И, врезавшись в него, он словно споткнулся. Заросшая загрубевшими к середине лета побегами папоротника земля встретила подкосившееся тело, которое по инерции сделало еще несколько кувырков и остановилось в нескольких шагах от Курамы.

Один за другим, словно подрубленные сосенки, начали валиться наземь и прочие шиноби Тумана.

— Хамаюми: Икиджигоку, — гордо прозвучали в тишине слова Курамы, когда растаяли последние переливы звона тетивы. — Погрузитесь в ад, созданный самими собой. Малис, они готовы.

Последние слова прозвучали достаточно громко, чтобы быть услышанными в нескольких десятках метров за стеной кустарника и деревьев.

Почти сразу же раздался шелест листьев. Кусты затряслись, когда шиноби Ото начали продираться сквозь них. Губы Курамы скривились в легкой насмешке. Похоже, Малис и ее подручный давно не бывали на полевых миссиях. В человеческом теле даже биджу по лесу двигался изящнее.

Из-за кустов появилось всего двое человек. Ровно столько Кураме позволяли силы его воплощения утащить на себе с достаточной скоростью, чтобы вовремя перехватить эту группу кирининов.

— Оперативно, — отряхнув одежду от паутины с налипшими на нее чешуйками семян азусы, заметила Малис.

Малис Ринха лишь недавно вернулась в Ото из Страны Демонов после того, как там стих накал боевых действий. И сразу же она оказалась на новых миссиях.

— Гендзюцу, оказывается, бывают очень удобны, — хвастливо заявил биджу.

— Наконец, начала это признавать, — рассеяно заметила Ринха, приближаясь к ближайшему киринину и прикосновением к его коже проверяя состояние. — Тебе еще многому предстоит научиться, эти гендзюцу — лишь мелочь, в сравнении с настоящими техниками высших уровней.

— Опять учиться, — невольно для Курамы на его человеческом лице недовольно надулись губы.

— Снова. Приказы Рюджина-самы не обсуждаются. Или, — Малис с иронией посмотрела на Кураму, — мне нужно сообщить ему, что ты не хочешь выполнять его приказ?

— Не надо, — получила Ринха незамедлительный и полный негодования ответ. — Все нормально?

— Да, никто серьезно не пострадал. Даже этот уникум умудрился не свернуть себе шею, — сказала Малис, закончив с беглым осмотром. — Сейчас займемся их допросом.

Не став мешать специалистам, биджу в теле мико занялся своими делами. Нужно было снять тетиву с лука и аккуратно ее смотать, а также завернуть в чехол и сам лук. Этот инструмент был подарен Кураме самим Орочимару. Не сказать, что он был как-то особо ценен лично для биджу, но… Это был подарок. Подарок от Орочимару. Вещь диковинная не только своими свойствами, но сама по себе в принципе.

Кураме редко приходилось принимать подарки. Тем более Орочимару был… Он был тем человеком, от кого можно было принять дар и даже гордиться, что ли, этим.

Тем временем Ринха и ее помощник занимались кирининами. Янтарные глаза Курамы то и дело косили в их сторону, пока белые руки с перламутровыми ногтями аккуратно выравнивали изогнутое тело лука и укладывали его и шелковую тетиву в мягкий чехол. С Кьюби не стали делиться информацией, откуда Малис узнала, что сегодня по этому маршруту в Стране Водопада будет двигаться отряд Кири. Она просто откуда-то это знала, Кураме нужно было просто доставить ее в определенное место и приготовить шиноби к обработке.

И вот тут начиналось самое интересное. Гендзюцу допроса и наложение джуиндзюцу для манипуляции людьми при необходимости. В последнее время после появления подарка от Орочимару, Кураме стали интересны эти техники людей. Еще после того, как разум биджу оказался во власти Мадары, у Кьюби уже был интерес к техникам иллюзий. Утратить над собой власть было неприятно, ни безмерное количество чакры, ни ментальные особенности не позволяли от этого защититься.

Гендзюцу — это опасно. А то, что опасно, нужно изучить, чтобы ему противостоять. Хотя, конечно, времени на это уходит много. Тем более, что приходится учить не техники сначала, а всякую нудную медицину.

Простыми техниками овладеть труда большого не составило, обучить им могли многие. Шиин показали даже свои простейшие навыки. А вот тому, что делала сейчас Малис, обучиться уже было нелегко. Гендзюцу допроса еще ладно, но джуиндзюцу — уже гораздо сложнее.

Эта печать из трех вписанных друг в друга кругов, кажется, была получена от Учиха. Во многом изменена, но основа та же. Красноглазые знали толк в контроле чужого разума. Но в итоге вопрос из уст Курамы прозвучал совсем не о джуиндзюцу.

— Ты называешь его Рюджин-сама, но ведь не считаешь, что он и в самом деле… Рюджин.

Занятые работой шиноби Ото на мгновение замерли. Напарник Малис опасливо покосился на своего командира и поспешно вернулся к допросу киринина. Сама Ринха с усмешкой ответила:

— Уж кому бы об этом говорить, Курама. Я не встречала в Ото такого человека, который бы ругался с ним чаще тебя. Даже твой новенький дружок, которого Рюджин-сама вытащил в очередной раз не знаю уж откуда, хоть и мальчишка мальчишкой, но не позволяет себе такого.

— Я Курама. С Шукаку меня не сравнивай.

— Но ты тоже не считаешь его Богом-Драконом? — настаивала Малис, вернувшись к работе.

— Почему? — взлетели вверх от удивления брови на лице Курамы. — Он может быть Рюджином, но и я не какая-то девчонка. Я Курама. Поэтому это не мешает мне высказать ему все в лицо.

— Курама, которая выглядит девчонкой и носит одежды мико храма Кумотори, которая выглядит как мико храма Кумотори, и которая подчиняется Рюджину-сама как мико храма Кумотори, — посмеиваясь, произнесла Ринха. — Ты только ведешь себя не так, как мико.

— Я уважаю Орочимару, потому что я не человек, и он знает об этом, и он видит меня не человеком, но продолжает говорить со мной так, словно это ничего не значит. Это, знаешь ли, оказывается, очень ценно.

— Не человек, говоришь, — рассеяно повторила Малис, достав пару свитков из-за пазухи одного из кирининов и бегло пробежав по ним взглядом. — Так это тело он создал для тебя? Любопытно.

— О, ты знаешь об этом?

— Я помогала ему с этим проектом. С созданием новых человеческих организмов, биологических клонов, — кивнув, ответила Ринха. — Знаешь, мико из храма Кумотори по имени Курама, одна из статуй на пути к вашему жилищу — это мой муж.

— Вот как? Поэтому Орочимару для тебя не ками?

— Нет, не поэтому. Я просто такой человек, который боится всего мистического и старательно от него отгораживается. Но Рюджин-сама… Я знаю, что он виновен в смерти моего мужа, но он спас жизнь моего сына, Юто, — Малис тепло посмотрела на дернувшегося при упоминании его имени помощника. — А Кэцу и сам был виноват. Но даже если не это, я бы все равно многое простила Рюджину-сама и продолжала бы называть его Рюджином-сама, потому что его знания — это что-то за гранью человеческого понимания.

— Знания? Да ну… Помню я одного старика, который помудрей был.

— Он мог создать тебе человеческое тело, Курама? — внимательно посмотрев на Кьюби, спросила Малис.

— Ну… Если бы захотел, то, наверное, бы смог.

— Спроектировать его едва ли не с нуля, учтя миллиарды последовательностей генома, его особенности упаковки и взаимодействия генов на хромосомах друг с другом? — спросила Малис и сама же дала ответ: — Не думаю. Твое тело — это музыка, картина, скульптура. Это искусство, в основе которого лежат невероятные медицинские знания. Прикоснуться к ним — это честь для меня.

— Гм, — перламутровый ноготок поскреб кожу под рыжей шевелюрой, — так это что получается, мое тело — это первый подарок от Орочимару, а не этот лук? Я начинаю чувствовать себя глупо.

— Отрадно слышать. Я чувствую себя так с самого начала нашего разговора, — хмыкнув, прокомментировала слова Кьюби Малис. — К чему вообще был твой вопрос?

— Ну… Просто я Курама! — лицо биджу озарила широкая улыбка.

— Ты постоянно это твердишь. Это что-то должно значить?

— Хе-хе-хе! Конеч… — довольно было начал говорить биджу, но слова застряли в его горле через миг.

— Что случилось? — тут же среагировала Ринха. — Враг?

— Треххвостый. Как говорил Орочимару, Санби и в самом деле появился неподалеку!

4 июля 49 года от начала Эпохи Какурезато

— Мы почти пришли, Рин.

Какаши не узнавал свой хриплый голос. Он слишком устал. Туман в голове не позволял даже понять, где он точно сейчас находится. Но он знал, что уже почти пришел.

— Потерпи еще немного, Рин.

Тяжелое тело на спине давило и прижимало к земле. Сил передвигаться по верхним тропам не было. Сил не хватало, чтобы просто переставлять ноги. Скрытые под слоем прелых листьев и редкой лесной травой корни норовили угодить под стопу. Какаши не был уверен, что сможет подняться, если упадет на одном из них. Он не знал, как долго он лежал на том изрытом и пропитанном кровью поле, но беспамятство не принесло отдыха. Побелевшие пальцы с бурыми пятнами крови на них цеплялись за одежду Рин из последних сил.

— Где-то здесь должен быть наш лагерь. Я точно помню.

Запах крови и душок разложения навязчиво лезли в нос. Какаши отчаянно пытался сконцентрироваться на других ароматах. В лесу цвела липа, с лугов доносился аромат цветущих трав. Пахло ландышами. Этот аромат забился в нос, пропитал маску на лице и не желал выветриваться. Ландыши были там, где он очнулся. Везде были ландыши.

— Мы почти пришли, Рин.

Слова вырывались изо рта, хотя Какаши понимал, что никто не услышит его. Рин уже никого не услышит. Ее холодные руки касались его щеки. Ее мышцы сковала смерть. Несмотря на застывшую на лице маску умиротворения, ее тело было сковано смертью. Какаши не знал техник, способных это изменить, поэтому ее тело было таким тяжелым, таким неудобным. Ее колени больно упирались в спину, но Какаши продолжал идти. Он не мог иначе.

Он не мог остановиться, иначе мысли поглотят его. Запах тления сведет с ума. Вид бледной кожи… Он должен смотреть только вперед.

Холодная рука Рин словно гладила его щеку при каждом шаге, но Какаши не обращал на это внимания. Голова была пуста. Не думать — это было его спасением.

Медленно проводив взглядом удаляющуюся фигуру юного джонина с тяжкой ношей на спине, я неодобрительно покачал головой. И призвал одну из змей, приказав той передать Микото, что к ним движется Какаши. Если парнишка заблудится, если его не найдут вовремя, то он и в самом деле съедет с катушек. Окончательно и бесповоротно. Пусть он и способный, но все же раз стал джонином, то мог бы овладеть техникой запечатывания тел. Это бы упростило жизнь и спасло нервы.

— Итак, — погасив огонь додзюцу в глазах, я обернулся к Кураме, — здесь мы ничего добиться не смогли.

— Исобу находится под сильным гендзюцу, — нахмурившись, ответил мне биджу. — Он не смог взять под контроль свою силу и вырваться из-под власти чужой воли.

— Этого стоило ожидать, — вздохнув, признал я.

Мадара, должно быть, приложил достаточно много усилий, чтобы разыграть весь этот спектакль перед своим преемником. Логично, что он подстраховался на все возможные случаи. Он даже смог все провернуть, несмотря на то, что я мог локализовать примерное место происшествия заранее. Но местность слишком плотно контролируется клонами Зецу. Попадаться им на глаза я не рискну, и это сужало пространство для маневра.

Еще раз вздохнув, я опустился на корточки возле одного из малоприметных холмиков на полянке, поросшей молодыми тонкими деревцами, на которой мы с Курамой сейчас остановились. Этот холмик был покрыт молодой зеленой травой, прямо из него вверх устремились тонкие и гибкие стволы азусы и бумажной шелковицы. Корни деревьев и трав насквозь пронизали холмик. Корневища цветущего в это нехарактерное для себя время ландыша даже выпирали наружу. Если бы не желтеющие на свету скуловые дуги, то так сразу и не поймешь, что тут лежат останки человека.

Аккуратно сорвав стебель ландыша, растущий прямо из глазницы незадачливого шиноби, я поднес его к лицу и прислушался к аромату мелких белых цветов. Вряд ли многие смогли бы распознать все оттенки запаха, чтобы определить что это был не совсем обычный цветок. Похожие росли только в одном месте — в Лесу Смерти. Из них получались отличные лекарства и яды. Помогали справиться с сердечной недостаточностью, повышали давление и уменьшали частоту сердцебиения. Вплоть до полной остановки сердца при правильной концентрации. Обычные ландыши имели схожие свойства, только были менее активными и пахли они по-другому.

Что же, прости, Нохара Рин, тебя спасти мне не удалось.

— Стихия Дерева, — отбросив цветок в сторону, озвучил я и без того очевидную вещь, поднимаясь. — Ладно. Больше нам делать здесь нечего. Уходим.