В заливе ветров

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Айно стояла, прислонившись к комоду. Впервые за это время к ней зашел Александров. Сколько она передумала за эти дни, когда Александров так резко отдалился от нее. Но и сейчас Александров не подошел к ней с протянутой рукой, как обычно, а остановился около двери.

— Айно… Я должен сказать тебе… — начал он, подыскивая нужные слова.

Айно стало жалко его.

— Садись, Петя! — предложила она, стараясь говорить спокойнее.

— Я не мог прийти раньше… — начал Александров. — Со мной случилось такое, что даже трудно…

— Если тебе трудно, не говори. Значит, ты уезжаешь?..

Пусть случилось самое страшное — исчезла любовь, но лучше, если он пока промолчит об этом. Ей еще надо привыкнуть к такому концу. В комнату без стука вошел Мякелев.

— Звонили из Хейняниеми. Там жена Мийхкалинена рожает. Вас просят.

— Мы потом поговорим, Петр Иванович, — обратилась Айно к Александрову так официально, словно предстоял разговор между врачом и пациентом. Она выбежала в сени и постучала в соседнюю квартиру, где жил завхоз больницы.

— Иван Павлович, — крикнула она, — оседлайте лошадь!

Не простившись ни с кем, она побежала в больницу за врачебной сумкой. Александров вышел вместе с Мякелевым, закрыл дверь на замок и тоже направился к больнице. Но Айно уже уехала.

В деревню она добралась на рассвете.

В доме Мийхкалиненов в этот ранний час горел свет и чувствовалось беспокойное движение. Айно сошла с коня и поднялась по высокой лестнице в горницу. Увидев усталое, но счастливое лицо роженицы, она поняла, что все уже свершилось и свершилось благополучно.

Айно вымыла руки, посушила их возле пылающей печи и внимательно осмотрела и мать и новорожденного. Мальчик спал и не желал просыпаться, когда ловкие руки Айно тормошили его. Она расспросила у матери, какое имя дадут мальчику, готово ли для него приданое, сама осмотрела пеленки и распашонки. Айно похвалила Марию Мийхкалинен за красивые распашонки, поздравила со здоровым сыном, а потом сказала уже строго, чтобы та не вздумала вставать раньше времени, как в тот раз, когда родила дочку. И кормить надо мальчика в положенное время, а не когда вздумается малышу. Роженица улыбалась, кивала головой, соглашалась, но Айно по глазам видела, что все будет по-другому. «Надо будет прислать дня через два сестру, — деловито подумала Айно, — а может, и самой наведаться. Тем более что в поселке…» И мысль о Петре, которая дорогой, в тревоге за роженицу, как будто забылась, притаилась, теперь уже вновь дала о себе знать, овладела девушкой целиком. И голос роженицы, которая оживленно стала рассказывать о скором возвращении мужа, об их переезде в поселок, доносился к Айно откуда-то издалека.

Что же хотел сказать Петр?.. Она придумывала за него всякие слова, одну фразу страшнее другой, но смысл был один: он разлюбил ее. Она стала вспоминать минуту за минутой этот вечер. Как она обрадовалась Петру… А потом? Конечно, она могла бы задержаться и все узнать. Но ей стало так страшно, когда Петр заговорил… Да, она попросту струсила… Ну, а вдруг дело совсем в другом?.. Может, ему нужно помочь? Нет, он бы тогда не пришел только на третий день… Ну хорошо, но разве не лучше было бы узнать всю правду, пусть и страшную, чем вот так мучиться?.. Ведь это унизительно. Айно уже где-то говорила эти слова. Да, это было еще в институте, на втором или на третьем курсе. Она сказала подруге, что та попросту трусиха, что она, Айно, никогда так не поступит.

В горницу вошла свекровь Марии и предложила докторше отдохнуть — она ей уже постелила. Айно покорно пошла за старушкой, прилегла на кровать. А все-таки, может, она это придумала? Ведь был же вечер у озера и веточки вербы, которые он ей подарил… И она готова была немедленно седлать коня и скакать обратно.

Уснуть Айно так и не смогла. Она поднялась, еще раз взглянула на Марию, прислушалась к ее дыханию и, чуть не крадучись, вышла из этого дома, где все спали. Она прошла по деревне, заходя в те дома, где бывала прежде с врачебными визитами, осмотрела больных, потом прошла в сельсовет.

Председатель сельсовета Мийтрей Кюллиев сидел один за столом, который явно был мал для него. Большие его руки почти полностью прикрывали зеленое суконце столешницы. Он придерживал обеими руками какую-то маленькую бумажонку, словно боялся, что бумажка может улететь.

— Хорошо, дочка, что зашла, — заговорил он, крепко пожав руку Айно. — Тут один наш колхозник пишет, что не может работать на сплаве, просит вернуть его в колхоз. Ты не зайдешь к сплавщикам?

Айно сказала, что она и сама собиралась на обратном пути зайти к ним и обязательно осмотрит колхозника. Кюллиев расспросил о новостях в Туулилахти, пригласил Айно пить чай, но она отказалась. Ей хотелось как можно скорее попасть домой.

К вечеру она была уже на колхозной электростанции, оставила там лошадь и пошла напрямик по болотистой тропинке к лотку. Воронов заметил ее еще издали и вышел навстречу. Он помог ей спуститься с дощатого мостика и провел в палатку, где отдыхали свободные от смены сплавщики. Там был и колхозник, которого Мийтрей Кюллиев просил осмотреть. У колхозника оказался ревматизм, и Айно сказала Воронову, что его надо отправить домой. Тяжелых больных не нашлось, но жалобы были у многих.

У одного болела поясница, другой натер ногу, Воронов, увидев, что у Айно смыкаются от усталости веки, сам взял бинт и перевязал сплавщику ногу.

Айно вышла на свежий воздух. К ней подошел Воронов.

— Кто вас научил накладывать бинты? — удивленно спросила Айно.

— Вы же сами обучали нас в кружке первой помощи.

— Что-то я редко видела вас там, — заметила Айно.

Воронов объяснил, что еще в армии обучался санитарному минимуму.

— У вас, кажется, и жена врач? — спросила Айно..

— Да, она врач, — сухо ответил Воронов, и Айно увидела, что какая-то тень пробежала по его лицу.

«Интересно, сумел бы Петр оказать первую помощь?» — мелькнуло в голове Айно.

Воронов предложил проводить Айно на лодке до электростанции, ему все равно надо туда.

Айно села на корму, Воронов взялся за весла.

Озеро лежало гладкое, без единой морщинки. Солнце еще не поднялось, но облака уже заалели и бросали на гладь воды красноватые тени. Было совсем светло. Казалось, будто это не озеро, а зеркальная поляна, ослепительно ярко отражающая мельчайшие подробности берега: только что развернувшиеся зеленеющие листья берез, прошлогодний тростник, камни. Берега, казалось, сдвигались, чтобы стать ближе один к другому. Утка поднялась из тростника, недовольно покрякивая на нарушителей тишины. Было так тихо, что каждый звук — падение брызг с весла, стук и скрипение уключин — отдавался необычно громко, и невольно хотелось осторожнее грести. Зорька сидела на носу и подозрительно смотрела в воду, готовая кинуться на собаку, которая выглядывала из воды.

Клонило ко сну. Айно начала дремать.

— Ложитесь на носу. Там есть парусина. А Зорька будет вас охранять, — сказал Воронов.

— Ну что вы, я не устала. А вы-то когда-нибудь отдыхаете?

— Я? — удивился Воронов. — Сейчас, например, отдыхаю. Это же лучший отдых — вот так плыть на лодке. Если бы нам не нужно было спешить, я бы перестал грести. Пусть лодка идет, куда ей хочется.

— Она пошла бы прямо к порогу Хаукикоски, — проговорила Айно. — И понесла бы нас к щукам[3].

— Нет, — засмеялся Воронов, — мы уже протянули там оплотник.

С берега подавал голос кулик. Айно бороздила рукой воду и смотрела на отражавшийся в озере берег. Петр тоже любил грести, но управлялся с веслом хуже Воронова. Айно спросила:

— Не возьмете ли вы меня когда-нибудь покататься на лодке? Правда, я люблю поспать утром.

— Почему же не взять? Приглашу в первое же красивое утро. — Воронов ответил с каким-то нарочитым безразличием, и ему показалось, что Айно почувствовала эту нарочитость, он и сам не понимал, почему так получилось.

Ведь Айно сказала то, о чем он только что подумал. Но в самом деле, почему бы им не покататься по реке Туулиёки, когда выдастся свободная минута?.. Он знает Айно уже больше двух лет. Часто видит ее, разговаривает и по делам и просто так. Но с некоторых пор он при встречах с Айно стал испытывать какую-то неловкость, стесненность, точно виноват в чем-то, может быть, перед ней или, скорее, перед кем-то другим. И вместе с тем Воронов, от природы замкнутый, чувствовал, что с Айно он мог бы быть откровенным. Ему даже хотелось, чтобы Айно узнала и об Ольге и об его одиночестве… Но то ли самолюбие — ведь девушка его будет жалеть, — то ли что-то другое удерживало его. Порою ему казалось, что это был бы дурной поступок — омрачать душу девушки, только начинающей жизнь, своими невзгодами. Но сейчас, на озере, он почувствовал себя легко с ней и собрался было заговорить, как вдруг Зорька, раздраженная собакой, которая плыла под водой впереди нее, громко залаяла.

— Замолчи! — сердито прикрикнул на нее Воронов.

Зорька сконфуженно завиляла хвостом. Момент был упущен, и Воронов продолжал грести молча.

Когда они проехали через протянутый на заливе оплотник, Воронов спросил деловито, как спрашивают врача:

— Скажите, можно ли за два месяца вылечить туберкулез легких?

— Конечно, возможно, — ответила Айно. — А разве у вас что-нибудь с легкими?

— Нет, я говорю об Александрове, — ответил Воронов.

Айно изумленно посмотрела на Воронова:

— Александров? Туберкулез легких?

Воронов по-своему понял изумление Айно.

— Вы думали, что я не знал? Начальник ведь должен знать, почему главный механик в такое время отправляется в санаторий.

Айно испугалась, что Воронов услышал, как забилось ее сердце. Теперь она поняла все: почему так плохо выглядел Александров в тот воскресный вечер на берегу озера, почему он вернулся из командировки таким грустным, вспомнила и вчерашний вечер, когда Петр не осмелился подойти и поздороваться с ней за руку… «Он боялся за меня. Петя… Петя…» На глазах ее навернулись слезы. Она почти грубо сказала Воронову:

— Гребите. Я тороплюсь в Туулилахти.