В заливе ветров

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

По графику до конца сплава оставалось еще двадцать дней, но хвост сплава уже миновал Пуорустаярви и шел полным ходом к запани Туулилахти. Это была первая новость, которую Воронов объявил Александрову. Если особых задержек не будет, то последняя древесина подойдет к запани через неделю и сплав можно будет закончить примерно на полмесяца раньше срока.

Александрова немного удивило, что Воронов начал разговор о делах со сплава. Ведь его прежде всего интересовали механическая мастерская и новая электростанция!

По пути в мастерские они зашли на запань.

Со склона горы, по которому они спускались к реке, перед Александровым открылся вид, который так часто вставал перед его глазами в Крыму.

По реке, текущей из густого леса, беспрерывным потоком, наскакивая друг на друга, плыли бревна. Из главного фарватера древесина расходилась к сплоточной машине, к транспортеру, к штабелям. Поднимался дымок из трубы сплоточной машины. На правом берегу реки шумел локомобиль. Бревна ползли по транспортеру, и с них капала вода. Шипели шпалорезки, грохотали вагонетки.

— Петр Иванович, добро пожаловать! — весело крикнул первый сплавщик, увидевший гостя.

Затем уже только и слышалось:

— Наконец-то вернулись!

— Мы тут заскучали без вас!

Александрову жали руку, расспрашивали о здоровье, приглашали в гости…

У дисковой пилы для изготовления штукатурной дранки хлопотал молодой паренек. Александров помнил, что раньше он убирал опилки и все просился к машинам.

На сплоточной машине Пааво Кюллиев с гордым видом показал все, что ими было сделано. Все было изготовлено так хорошо, что у Александрова не нашлось замечаний.

— А ты боялся, что без тебя ничего не выйдет! — улыбнулся Воронов.

— Кто-то еще больше опасался!

Когда Воронов заговорил о новой плотине на Пуорустаёки, о строительстве нового лотка на Пуорустаярви, о сверлильных машинах для изготовления оплотников, Александров не удержался от замечания:

— Эти работы находятся в ведении начальника и его заместителя.

— Потому-то я и говорю о них. Тебе придется стать моим заместителем. Об этом уже был разговор и в сплавной конторе и в партийной организации.

Александров заартачился:

— Я хочу работать на прежней должности — главным механиком. Это же моя специальность.

— Твоя специальность всюду, где применяются машины, а они нужны по всей сплавной трассе. И на следующий год их будет гораздо больше, чем сейчас.

— Мне будет трудно справиться с такой работой…

— Если бы было легко, то Мякелев продолжал бы сидеть на этом месте!

— А кто же будет главным механиком?

— Степаненко.

— Неужели он в самом деле изменился? Мне писали, но трудно было поверить.

— Это произошло не само по себе, — проговорил Воронов. — В этом и твоя заслуга.

— Моя заслуга?! Ты шутишь? Я когда-то считал, что Степаненко пропащий человек.

— Мало ли что ты считал! Откровенно говоря, ты сам ничего не сделал для него, но Айно… Другими словами, я хочу сказать, что большая любовь, подобно костру, греет всех, кто находится возле нее.

Они подошли к электростанции. Александров ускорил шаг, оставив Воронова позади. У порога он остановился, оглянулся кругом, потом подошел к установленным на цементных фундаментах машинам, пощупал их рукой, словно пробуя, прочно ли они стоят на месте, и стал внимательно рассматривать измерительные приборы.

— Ну как? — Воронов улыбался. — А ты говорил, не справимся.

— Запамятовал я, кто об этом больше говорил, — усмехнулся Александров.

— А вот Кирьянен не сомневался.

Александров испытующе посмотрел на Воронова.

— А у какого костра тебя отогрели?

— Ты это о чем? — не понял Воронов.

— Не так ты раньше говорил о Кирьянене, и вообще… Они изменились или ты?

— Это ты был неправильного мнения о Кирьянене, — сухо сказал Воронов.

— Согласен, — признался Александров. — Это я понял еще в Крыму, по письмам. А ты когда понял? Когда тебе намылили голову на собрании или позже?

— Я не об одном Кирьянене говорю, — уклонился от ответа Воронов. — Я говорю вообще о людях нашей запани. Так что учти это, мой будущий заместитель.

Весь вечер Александров провел у Айно. Она готовила ужин, а затем они сидели за столом счастливые, словно это был свадебный стол. Айно то смеялась над пустяками, то вдруг делалась серьезной, задумчивой.

Как будто обо всем договорились: как только мать Айно получит отпуск и приедет в Туулилахти, они сыграют свадьбу. Александров сказал, что он уже обдумал, какой мебелью обставить комнату. Ведь жить они будут у него.

Тут Айно прервала его:

— Почему у тебя, а не здесь?

Александров даже удивился.

— Оттуда ведь и к конторе ближе и к механической мастерской…

— А к больнице?

Он густо покраснел.

— Хорошо, — улыбнулась Айно. — Сделаем так, как тебе лучше.

— Нет! — решительно возразил Александров. — Нужно, чтобы тебе было ближе к работе. У тебя же больные. Да и часто вызывают по ночам. Так что я буду примаком. Возьмешь?

— Мой примак! — Айно звонко засмеялась и прижалась к руке Александрова.

— Знаешь, Петр, наша двухмесячная разлука — это словно пробный камень, испытание… Ведь говорят, что ветер гасит маленький огонек, а сильное и большое пламя только раздувает…

Было уже поздно, когда Александров пришел домой. Открыв дверь, он заметил на полу бумажку. Поднял ее. На ней было написано несколько слов печатными буквами:

Александров громко рассмеялся, хотел порвать бумажку и выбросить, но потом задумался. Ясно, что письмо — злостная клевета. Но дыма без огня не бывает. Что-то должно было служить поводом для клеветника. Почему Айно ничего не говорила о Воронове? Действительно, она рассказывала о Степаненко, о Николае, о Кюллиеве, о Кирьянене. Но ни слова о Воронове. Лишь мимоходом сказала, что он болел. «Но что она могла рассказать, если ничего не было?» — ответил Александров самому себе.

Он смял бумажку и выбросил, потом снова поднял, разгладил, снова выбросил, снова поднял и на этот раз положил в карман. Лег спать, стараясь думать только о том, как чудесно будут жить они вдвоем в комнате Айно. Но как он ни старался думать только об этом, в его мысли змеей вползали слова записки. Он выкурил папироску, встал с постели, зашагал по комнате, оделся, пошел по улице. В окнах Айно уже было темно. У Воронова горел свет. Александров решил, что ни за что не пойдет к Воронову, и все же пошел именно к нему, постоял на лестнице, неуверенно постучал и вошел в комнату.

Воронов поднял голову от книги.

— Не спится с дороги? — спросил он.

— Не спится. Гулял, увидел свет, решил зайти.

— Ну, садись. Может, чайку согреем? Или, может, чего-нибудь покрепче?

— Я не за тем пришел. Хотел узнать насчет назначения… С кем ты говорил?

Воронов назвал фамилию начальника отдела кадров сплавной конторы и увидел: Александров не слушает его. Затем тот задал новый вопрос — о машинах, которые сплавная контора хотела отнять. Воронов стал рассказывать ему о приезде Ипатова, а Александров, нервно и рассеянно перебирая газеты, невпопад поддакивал ему.

— Что с тобой, Петр? — тихо спросил Воронов.

— А что? Ничего. Значит, хотели все оборудование электростанции увезти?

— Да, хотели. Но ты пришел говорить не об этом. Что с тобой?

— Со мной? Работать буду, вот и все.

— Нет, это не все. Ты женишься…

— Ну, и что из этого? Да, женюсь, но кому какое дело?

— Что-то стряслось с тобой? Днем ты был как человек, а теперь… — Воронов махнул рукой.

Александров вдруг, не сдерживая гнева, протянул Воронову записку.

— Что это значит?

Александрову показалось, что Воронов, прочитав записку, залился краской.

— Мне это почти понятно, — с деланым равнодушием сказал Воронов.

— Ну что ж, тогда и мне понятно, — Александров встал и взял кепку.

— Ты куда?

— Домой, куда же еще!

— Сиди и не дури! Сейчас я тебе расскажу.

— Мне нечего слушать.

— Нет, ты должен выслушать. Я лежал больной. Айно лечила меня. И, как нарочно, каждый раз, когда Айно была здесь, сюда заходила одна… как ее назвать? Вбила себе в голову черт знает что. Вот она и сочинила тебе записку.

— Кто она?

— Кто, кто! — теперь злился уже Воронов. — Женщина. Старая. Без некоторых винтиков в голове. Вот кто! Мне она говорила о цветках, а тебе подсунула ягодки. А ты голову теряешь. Эх, Петр!.. Давай пить чай!..

Александров не стал пить чай. Он вышел успокоенный, но еще хмурый. Он думал, рассказать ли об этой грязной истории Айно, потом решил ничего не говорить.

На следующее утро Воронов вызвал к себе Матрену Павловну. Плотно закрыв дверь своего кабинета и не отвечая на приветствие, он в упор спросил:

— Зачем вы сделали эту пакость?

— О чем вы говорите, товарищ Воронов? — Матрена Павловна села, насмешливо посмотрела на Воронова и с подчеркнутым недоумением сказала: — Я вас не понимаю, товарищ начальник.

— Зачем вы написали Александрову такое письмо?

— Какое письмо? Александрову? У меня пока нет намерения завести с ним переписку, хотя это было бы романтично: переписка с неизвестной.

— Нет, вы стали слишком известной здесь. И зачем вы клевещете на Айно Андреевну?

— Ах, вам это больно? — с нескрываемым ехидством и злорадством спросила Матрена Павловна. — Как жаль, вам больно! Ничего не поделаешь, в жизни часто бывает больно.

— Знаете что, Воронова! — начальник уже не мог сдержаться. — Я вам предлагаю немедленно убираться из Туулилахти…

— Это еще что такое? — Матрена Павловна встала. — Я увольняюсь по собственному желанию, а гнать меня вы не имеете права. Вы, конечно, большой, очень большой начальник, но не для меня. Я подчиняюсь другим.

— Слушайте и запомните! — Воронов подчеркивал каждое слово. — Если вы через два дня, не уберетесь отсюда, я выпровожу вас через милицию! Да еще привлеку к ответственности за клевету.

— Товарищ начальник, вы отвечаете за свои слова? За такое поведение вас скорее привлекут, так что не я, а вы сломаете себе карьеру. А клеветой я не занимаюсь. У вас нет никаких доказательств, и я буду все отрицать! Так что не было бы вам хуже!

Ни в голосе, ни в лице этой женщины не было и следа той мягкости, с какой она приходила к нему прощаться. Сейчас перед Вороновым была злобная, готовая на все старуха, завидующая ему, Александрову, всем, кто нашел место в жизни.

Воронов вспылил:

— Потрудитесь не забыть того, что я вам сказал… Так вот к чему свелись ваши разговоры о красоте, о культуре…

В столовой Александров не без ехидства спросил Воронова:

— О чем это ты с Матреной Павловной секретничал?

— У нас было прощальное объяснение в любви, — огрызнулся Воронов.

Матрене Павловне не надо было двух дней. На завтра к поезду шла подвода, нагруженная фанерными и картонными коробками и старинным, окованным железом, сундуком. Наверху сидела владелица скарба. Она не заметила, что картонная коробка с широкополой шляпой, привязанная в кузове, трется о колесо телеги. Картон развалился, и колесо мазало белую шляпу сырой, влажной землей.

Когда подвода скрылась за поворотом, новая заведующая библиотекой Лидия Воробьева настежь открыла окно и пустила в комнату поток свежего ветра.