В заливе ветров

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

На улицу вышел высокий мужчина лет сорока пяти в черном костюме, с непокрытой головой. Лицо у него было маленькое, на кончике короткого носа едва держались большие очки. Он смотрел на всадников, откинув голову, словно боялся, что очки упадут.

Анни остановила коня и спрыгнула на землю, но тут же ухватилась за седельные ремни — онемевшие ноги не держали ее.

— Туатто, что с мамой? Почему она в больнице? — спросила Анни.

Отец Анни придержал за узду лошадь Воронова, чтобы помочь начальнику спуститься с седла. Но Воронов соскочил на землю, не дожидаясь его помощи.

— Мать простудилась. Поднялась температура, — ответил Мякелев на вопрос дочери. — Айно Андреевна говорит, что у нее воспаление легких.

— Воспаление легких? — испугалась Анни.

— Теперь ей лучше, — поспешно сказал отец.

Анни сунула поводья в руки отца и побежала через улицу к больнице. Мякелев предложил Воронову:

— Заходи к нам! Почаевничаем.

— Спасибо, с удовольствием… Только сдам лошадей.

Конюх уже спешил к ним. Воронов отдал ему лошадей и пошел вслед за Мякелевым.

— Ну, что там делается? — спросил Мякелев.

Он так гремел посудой в шкафу, что казалось, ничего не должен был расслышать, но когда Воронов сказал: «Плотина рухнула», — круто повернулся от шкафа:

— Это та самая плотина, которая на Пуорустаёки?

— Та самая.

— О которой я составил акт?

Было похоже, что он скорей обрадовался, чем опечалился. Воронов ничего не ответил. Нахмурившись, он молча отхлебывал чай. Мякелев подошел к столу и начал разрезать свежий рыбник.

— Так, значит, рухнула? — заговорил он. — А я ведь видел — перекладины гнилые, вода подмывает плотину… У меня все записано в акте. Когда придешь в контору, мы можем еще раз проверить. Там три подписи — моя, Койвунена, Потапова… Все оформлено, как полагается.

— Да, все в порядке, — угрюмо промолвил Воронов. — Кроме плотины.

— Один экземпляр находится у нас, второй — в сплавной конторе…

Воронов нетерпеливо прервал Мякелева:

— Надо сегодня же отправить сверло и сплоточные цепи на Пуорустаярви.

Мякелев вновь заговорил об акте, и Воронов вновь его прервал:

— Александров поедет в сплавную контору. Сделай с утра заявку. Он сам скажет, что нужно заказать. Я отдохну часок, а потом пойду на рейд. Понтонные оплотники должны быть готовы как можно скорее.

— Тебе надо бы самому проверить, что Александров хочет заказать, — заметил Мякелев. — А то каждый заказывает по своему усмотрению, для себя.

— Не для себя, а для нас все это нужно! — Воронов почувствовал в голосе Мякелева неприязнь к главному механику.

Мякелев записал что-то в свой блокнот и начал перелистывать его.

— Позавчера в восемь часов вечера Степаненко опять видели пьяным. Мне не удалось выяснить, с кем он пил. Но это уже третий случай после того, как он дал обещание на общем собрании.

Мякелев замолчал и взглянул на Воронова с таким видом, будто знал заранее, что Степаненко не выполнит обещания, и теперь был доволен, что так оно и случилось.

— Степаненко был пьян не три раза, а гораздо больше. Я сам однажды угощал его, — с усмешкой посмотрел Воронов на Мякелева.

— Ты? — испугался Мякелев. — Только никому не говори, а то могут подумать…

— Что я его спаиваю? Про кого еще у тебя тут записано? — кивнул он на блокнот, который Мякелев держал в руке.

— Тебе надо отдыхать, — обиженно сказал Мякелев и сунул блокнот в карман.

На крыльце дома, где находилась квартира Воронова, сидела Зорька с понурой мордой.

— Бедняжка, ты же голодная! — вспомнил Воронов.

Он взял ключ, лежавший над дверью, и вошел в комнату. Зорька прошла следом и направилась прямо к шкафу. Воронов открыл, его, достал кусок засохшей колбасы и дал Зорьке. Та бережно взяла зубами колбасу и забралась в угол.

В комнате было так тепло и чисто, что Воронов сразу же вернулся к двери и снял сапоги. На полу перед кроватью раскинута огромная медвежья шкура. В углу маленькая красивая этажерка. На письменном столе газеты. В вазу, стоящую на приемнике, кто-то поставил букет густых пушистых верб. Рядом с ними тикал будильник, хотя Воронов не заводил его уже несколько дней.

— Посмотри-ка, Зорька, как хорошо о нас заботится Оути Ивановна!

Но Зорька уже спала на своем коврике у двери. Воронов тщательно умылся и залез под чистую простыню.

Анни вернулась из больницы вскоре после ухода Воронова.

— Мама еще спит, — ответила она на вопросительный взгляд отца. — Айно Андреевна приходила к ней ночью. Температура падает.

Отец и дочь сели за стол. Утомленная дорогой и встревоженная болезнью матери, Анни рассеянно ковыряла вилкой в рыбнике и почти ничего не ела. Отец не замечал ее усталости. Он тоже был взволнован.

— Да, твоя мать стала прихварывать, — проговорил он.

Анни с участием посмотрела на отца. Ее глаза увлажнились. Отец вздохнул:

— Такова уж жизнь — сегодня здоров, как будто все идет хорошо и все ладится, а завтра, того и гляди, справляй панихиду.

— Туатто, что ты, не надо так! — умоляюще воскликнула Анни. — Мама вернется…

— Конечно, вернется, но… — у него дрогнул голос. — Ко всему надо быть готовым.

Анни испуганно посмотрела на отца. Он кашлянул и спросил словно мимоходом:

— Ты всю дорогу ехала одна с Михаилом Матвеевичем?

— Зорька была третья, — Анни старалась улыбнуться.

— Что он говорил обо мне? — Мякелев внимательно смотрел на дочь, наклонившись к ней.

— Туатто, да неужели это важно?

— А как же? Он не говорил, что я плохо работаю? — допытывался Мякелев.

Анни грустно сказала:

— Отец, ты слишком закопался в своих бумагах. Ну почему ты не хотел отправить сверло на Пуорустаярви?

— А почему они поломали? Пусть сперва составят акт об этом.

— Разве это так важно, будет акт или не будет?

Мякелев отодвинул от себя тарелку и осуждающе заговорил:

— Ты еще ребенок, Анни! Акт — это документ! Вот, к примеру, плотина. Ведь она же рухнула! Понимаешь, что это значит? Вдруг начнется расследование? Кто прав, кто виноват, почему не ремонтировали? А я могу быть спокойным. Пусть попробуют обвинить меня. Не выйдет! У меня все оформлено как полагается, подписано, зарегистрировано, второй экземпляр отправлен в сплавную контору. Никакая комиссия под меня не подкопается.

«Опять то же самое! — думала Анни. — Кто-то хочет под него подкопаться, а у него все в порядке!»

Она встала из-за стола, собираясь идти к себе, но отец снова спросил:

— Так о чем же вы говорили с Михаилом Матвеевичем?

— Ни о чем. Лошади всю дорогу бежали рысью. Да нам и не о чем говорить.

— Ну, посматривал он на тебя? Улыбался?

Анни рассмеялась.

— Что ты смеешься? — обиделся Мякелев. — Михаил Матвеевич человек с положением…

— Я знаю, что с положением!.. — еще пытаясь сдержаться, сказала Анни с усмешкой. — Он хороший начальник и так далее…

— И он почти холост.

— Что это значит — «почти»?

— Его жена откажется от него. Ей сюда ехать не с руки, а его отсюда не отпустят…

— Ну и что же?

— И ты ничего не думаешь о нем?

— Как же не думаю? Такой приятный, такой хороший человек, а жизнь у него складывается плохо!

— Он нравится тебе?

— Очень даже. Мне все хорошие люди нравятся!

— Не дури! Я спрашиваю серьезно.

— Я и говорю серьезно. Люблю хороших людей… Но ведь не один твой начальник хороший… Потом, туатто, разве тебе твоя дочь уже надоела? — попробовала Анни перевести на шутку. — А я-то собиралась еще долго-долго с вами пожить.

Но отец не унимался.

— Возишься ты со своими книжками, доклады за других пишешь. Парки еще думаешь вместе с Александровым разводить… А пора тебе о себе подумать, да и об отце не мешало бы. Молокососы все на уме… Тоже мне женихи… ни веса, ни положения…

Анни вспыхнула, гордо встряхнула головой так, что волосы упали назад, и огрызнулась:

— Вес! Положение! Да тут на дворе лежит гнилой чурбан. Вес имеет — и не поднимешь. И положение — рядом с изгородью. Но мне он не нужен!

Отец скупо усмехнулся.

— Вон ты как разговариваешь! Но не думай, что правда на твоей стороне. А насчет чурбана…

Анни вдруг стало жаль отца. Не надо было так. Он, видно, о матери беспокоится. И примиряюще сказала:

— Я немного посплю. Может, и ты отдохнешь? Потом вместе пойдем в больницу.

Но отец ничего не ответил. Он сидел, задумавшись, и лицо у него было надутое, недовольное.