В заливе ветров

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Вечером в субботу, возвращаясь со смены, Николай заглянул в клуб, чтобы повидаться с Анни.

Возле клуба толпились люди и читали какое-то объявление. Николай взглянул на объявление и обмер. Там было написано:

— Здорово, академик! — шутя окликнул Николая Потапов.

Николай побагровел от смущения и прошел мимо, хотя ему очень хотелось узнать, как дела на сплаве. Все-таки он имел к сплаву отношение! И надо бы спросить, как поживает Койвунен.

— Это все Анни! — буркнул он на ходу, протискиваясь через толпу.

— А я бы ей спасибо сказал, — продолжал Потапов вдогонку. — Доклад сделать — это не в орлянку сыграть!

Но Николай уже не слушал. Он протолкнулся в клуб, увидел свет в маленькой комнатке Анни и открыл дверь. Анни рисовала еще один плакат, точно такой же, какой висел у клуба.

— Что ты наделала! — крикнул Николай и протянул руку к плакату.

— А что случилось? — насмешливо сказала Анни, оттолкнув его руку. — Испачкаешь, краска еще не высохла!

— Ты уже афиши развешиваешь, а у меня доклад не готов! — чуть не плача, крикнул Николай.

— Я так и знала! — спокойно сказала Анни.

— Так чего же ты…

— У тебя еще целый вечер в распоряжении, — пожала она плечами. — А не потребуй с тебя, так ты его и к зиме не закончишь.

— Да ведь ты обещала прочесть! — уже в полном отчаянии воскликнул Николай.

— Я не отказываюсь. Хоть сейчас, вот только отдам плакат, чтобы вывесили в столовой.

Нет, не так, не так собирался Николай заканчивать свой доклад!

Ему все казалось, что времени у него горы, что он еще много вечеров просидит рядом с Анни. И вот она сама все оборвала! Разве смогут они теперь встречаться так часто, как это было в последнее время?

Однако он послушно сходил домой за своими тетрадками, отказался от ужина и вернулся в клуб. Мать не удерживала, — она глядела на сына с какой-то затаенной тревогой. Видно, она уже успела прочитать один из Анниных плакатов, — может, тот, что у конторы, или тот, что у магазина… Николаю казалось, что у него в глазах рябит от собственной фамилии, столько плакатов развесила Анни.

Анни ждала его в своей комнатке, а рядом разливался баян и пел хор. Николай мрачно присел к столу, но когда непослушная прядка Анниных волос коснулась его щеки, вся его мрачность пропала.

— Ну, вот видишь, все хорошо! — торопливо сказала Анни, закончив чтение тетрадок. — Ты перепиши грязные страницы, если хочешь, покажи Матрене Павловне. Пусть она посмотрит с точки зрения стиля. А я побегу к Воронову, надо достать разрешение на инвентарь для воскресника. Представляешь, сколько народу придет? Ужас!

— Никто к тебе и не придет! — сердито сказал Николай. — Небо хмурое, может, еще дождь будет…

— И ты не придешь? — лукаво спросила Анни.

Николай промолчал, и Анни, усмехнувшись, ушла. Он с досады прорвал пером страницу, но делать было нечего, теперь уже от доклада не откажешься! — и продолжал переписывать.

Воскресный день и в самом деле оказался дождливым. Холодный сырой ветер хлестал в лицо, когда Николай вышел на улицу. У клуба никого не было. Николай вернулся домой.

Через несколько минут к клубу подошла Анни. Постояв немного, она медленно побрела по улице, пряча лицо от ветра. Никогда ей, видно, ничего не удастся сделать как следует! А ведь она наобещала Александрову, что комсомольцы помогут превратить Туулилахти в настоящий благоустроенный лесной городок.

Навстречу шел Кирьянен. Столкнувшись на узком деревянном тротуаре, они постояли немного, поговорили. Но никто не выходил из домов. Кирьянен стал утешать девушку, лицо которой, казалось, было мокро не столько от дождя, сколько от слез.

— Перенесем на следующее воскресенье, Анни, — сказал он.

— Да, — дрожащим голосом сказала она, — а в следующее воскресенье снег пойдет. Недаром говорят: «Перед неудачливым охотником и река разливается!»

— Ну, на твой век удач еще хватит! — засмеялся Кирьянен.

В конце концов и они разошлись по домам.

В десять часов к клубу подошел Степаненко с лопатой и железным ломом на плече. Не застав никого, он вернулся к конторе и начал неистово колотить ломом по подвешенному к столбу рельсу — сигнал сбора.

Раздавшийся над поселком звон был настолько тревожен, что многие выскочили из своих домов на улицу, предположив, что где-то случился пожар. Скоро весь поселок пришел в движение.

— На воскресник, на воскресник! — зазывал Степаненко.

Люди беззлобно смеялись над поднятой тревогой. Однако, вернувшись домой, многие все-таки взяли рабочий инструмент и шли к клубу. А Степаненко уже корчевал первый пень на распланированной аллее будущего парка. Анни и Кирьянен, первыми прибежавшие на сигнал, разжигали костер из сваленных в кучу сучьев. Николай робко подошел к ним, опасаясь острого язычка Анни: он пришел последним, а сознаться в том, что он уже был и ушел, казалось еще хуже. Впрочем, Анни улыбнулась ему, и сразу день как будто посветлел.

Вскоре густой дым поднялся до верхушек деревьев, поблуждал среди ветвей, как будто ища выхода, и, выбравшись наконец, расстелился по поверхности реки.

Люди кидали в огонь большие охапки сучьев, пожелтевшие верхушки сосен, выкорчеванные кусты можжевельника и целые пни с почерневшими корнями. Другие засыпали ямы, оставшиеся от выкорчеванных кустов и пней. Четверо парней укатывали дорожки катками, сделанными из тяжелых чурок.

Воронов, услышав сигнал тревоги, тоже вышел на улицу. Он впервые после болезни покинул свою комнату. С удивлением смотрел он, как много народу собралось на воскресник.

Когда Анни с несколькими комсомольцами с шумом ворвались в его кабинет (это было вскоре после отъезда Александрова) и принялись наперебой ему рассказывать о будущем парке возле клуба, о воскресниках, Воронов не стал возражать, хотя и считал эту затею преждевременной. По правде говоря, он был уверен, что из этого ничего все равно не выйдет. Люди, уставшие за неделю, предпочтут в воскресенье отдыхать дома. О том же самом подумал он и вчера. Но написал все же бумажку, чтобы выдали комсомольцам инвентарь, и пообещал прийти. И вот, оказывается, получилось! И Степаненко здесь верховодит, говорят, он и сигнал дал. А Кирьянен прямо-таки сияет и с победным выражением на лице то и дело поглядывает на него, Воронова.

Вначале все работали молча. Доносились лишь короткие, отрывистые фразы. Потом кто-то, разогревшись, снял пиджак и повесил его на сучок. Второй последовал его примеру, но уже более проворно: пиджак долетел до ветки и повис, зацепившись карманом, третий бросил свою одежду на перила балкона. Все больше и больше пней и кустов летело в костер, носильщики песка все чаще и чаще припускались бегом, а тяжелые трамбовки взлетали все выше, гулко опускаясь на землю. Воодушевление одного, баловство другого, шутки и смех третьего понемногу захватили всех, громче и дружнее звучали и смех и песни.

Большой куст можжевельника рос на середине будущей дорожки. Николай подрубил разросшиеся в разные стороны корни, но куст упрямо держался за землю. Анни изо всех сил старалась выдернуть этот куст. Ее волосы выбились из-под платка и прилипли к потному и мокрому от дождя лбу. Опираясь ногами о камень и сильно отклонившись назад, Анни попробовала еще раз вытянуть куст, но все было напрасно. Николай шутливо обхватил Анни за талию и стал тянуть ее назад, но куст оставался на месте. На помощь поспешила Айно и ухватилась за Николая, Воронов за Айно, Кирьянен за Воронова… Все тянули, как могли, и громко смеялись.

— Тут совсем, как в старой русской сказке: дедка за репку, бабка за дедку, внучка за бабку, Жучка за внучку!.. — закричала Айно Андреевна.

Пааво Кюллиев уцепился за конец очереди. Девушки бросили носилки с песком и с визгом прибежали на помощь.

— А теперь идет мышь, как в сказке! — подал голос Степаненко и перерубил топором замеченный им толстый корень. Можжевеловый куст взлетел на воздух, Анни упала в объятия к Николаю, Николай к Айно, Айно к Воронову и Воронов к Кирьянену…

— Действительно, мышь пришла!

Звонкий смех раздавался в мокром от дождя лесу, такой звонкий, что Матрена Павловна, сидевшая в библиотеке, не утерпела, чтобы не встать со стула и не приоткрыть занавеску. Она увидела длинную вереницу людей, сидевших на земле, на коленях друг у друга. Никто не спешил подниматься. Матрена Павловна поправила очки и вдруг заметила, что Айно сидит на коленях у Воронова… Она вздрогнула и неодобрительно задернула занавеску, оставив маленькую щелочку, в которую продолжала подглядывать, затаив дыхание. Среди большой толпы она различала только их двоих — Мишу и Айно.

Анни вскинула куст на плечо и торжественно понесла его к костру. Айно преградила ей дорогу.

— Мы украсим этим кустом веранду клуба в честь сегодняшнего воскресника.

Воронов пошел прикреплять куст к перилам веранды.

Решили сделать перерыв и уселись в кружок вокруг костра. Степаненко наклонился над маленьким пеньком.

— Кто оставил этот пень? — крикнул он. — Скажите кто, чтобы я знал, кого помянуть недобрым словом через десять лет.

— Почему именно через десять? — засмеялся Кирьянен.

— Ну, пусть будет через пятнадцать! — согласился Степаненко. — Когда я буду гулять здесь со своей возлюбленной и споткнусь об этот пенек, должен же я знать, кого бранить.

— Ого, с возлюбленной! — рассмеялась Айно, радуясь тому, что и Степаненко сегодня весел и, главное, совсем трезв.

— Миколе Петровичу будет к тому времени шестьдесят шесть лет, — сосчитал Воронов. — Это же лучшая пора для ухаживания.

— Кто же будет твоей возлюбленной? — спросил Николай. — Только не бери Матрену Павловну, иначе мы не придем на свадьбу.

Смеялись все, смеялся и Пааво, но сконфуженно поглядывал в окно библиотеки. Чтобы переменить разговор, он спросил:

— А что сегодня будет в клубе?

— Там же объявление, — ответила Анни. — Доклад Никулина о строительстве крупных гидростанций. Начало в три часа.

Николай покраснел. Ему показалось, что Воронов пренебрежительно усмехнулся. Хоть бы кто-нибудь предложил отложить доклад.

— В восемь партсобрание в клубе, — напомнил Кирьянен коммунистам.

— А танцы после доклада будут? — спросила одна из девушек.

— Что это за воскресник без танцев! — пошутил Воронов. Кирьянену он сказал тихо: — А может, ограничиться одними танцами?

— Почему? — удивился Кирьянен.

— Не поспешили ли вы с докладом Никулина? Это же очень ответственное дело! Кто-нибудь ознакомился с его тезисами, помогал ему?

— Анни помогала. И я с ним беседовал не раз.

— Смотри! — Воронов вздохнул.

Хотя Воронов говорил тихо, но все же Николай понял по отдельным словам, о чем идет речь. Вначале он обрадовался. Но потом почувствовал обиду. И теперь он уже хотел, чтобы доклад состоялся.

— Пора за работу! — подала команду Анни. — Иначе не будет ни парка, ни танцев.

Воскресник продолжался до обеда. После обеда все собрались в клубе. Николай нервничал. Доклад свой он, кажется, помнил наизусть, но боялся, что, поднявшись на сцену, все забудет и станет ловить воздух, как выброшенная на сушу рыба. Ему вспомнились язвительные слова Матрены Павловны, которые та сказала, когда прочла его доклад вчера вечером. Тогда он был убежден, что она порет чушь, и примерно так он ей ответил и даже, уходя, хлопнул дверью. Но сейчас ему стало представляться все в ином свете. Может, действительно, библиотекарь права и доклад не годится.

Тем временем зал заполнился. Пришла не только молодежь, но и пожилые люди, а некоторые привели с собой детей.

Сын Кюллиева, пятилетний Ким, взобрался на четвереньках на сцену.

— Ким, скажи нам речь! — попросил кто-то.

Ким храбро признался:

— Я еще не умею. Но папа умеет, тетя Айно умеет и мама умеет…

«А сумею ли я? — подумал со страхом Николай. — И надо же было, чтобы столько народу пришло…»

Но этот вопрос задавать себе было поздно. Анни Мякелева уже поднималась на сцену.

— Начинаем, товарищи! Николай Иванович Никулин Сделает доклад о строительстве гидростанций.

«Какой официальной стала Анни!» — усмехнулся Николай. Но в этот момент кто-то подтолкнул его в спину, и он оказался на сцене. Он беспомощно оглянулся вокруг, как будто просил кого-нибудь прийти на помощь. В висках стучало, дух захватывало.

— Товарищи! — вымолвил он таким голосом, как будто дальше следовало: «Спасите!» — и взглянул в зал. Вот сидит Степаненко, тот самый человек, который помогает ему в ремонте сплоточной машины, рядом Пааво Кюллиев, дальше Анни, которая знает наперед каждое слово его речи. Айно Андреевна ободряюще улыбнулась ему. Но вдруг у двери, ведущей в библиотеку, с холодным, ничего не выражающим блеском в стеклах очков появилась Матрена Павловна.

Николай перевел глаза на свою тетрадку и начал читать. Потом он опять взглянул в зал и заметил, что Анни одобрительно кивнула ему. Теперь Николай был уже уверен, что ничего не забудет. Он отложил тетрадь и стал рассказывать просто, своими словами о гидростройках на Волге. Увлекшись, он даже пошутил:

— Это не то, что у нас: мы не можем завершить строительство станции на каких-нибудь триста киловатт.

Николай увидел, как Воронов криво усмехнулся, и он немного смутился: может, не надо было… Но Кюллиев поддакнул:

— Правильно, Николай, крой смелее!

Николай сразу воспрянул духом, заговорил о том, что на стройки крупных гидростанций идет лес из Туулилахти. Он повысил голос:

— Значит, и мы строим эти гидростанции. В волжских турбинах заключен и наш труд — туулилахтинских лесорубов и сплавщиков, и все это останется на вечные времена для будущих поколений!

Он начал говорить о том, какую продукцию посылает Туулилахтинский рейд на строительство гидростанций, о тех результатах, которых добились лучшие бригады… Напомнил о недавнем совещании и опять бросил несколько шутливых слов в адрес начальника.

Доклад подходил к концу. Николай теперь пожалел, что он оказался таким коротким. Ему казалось, что можно было рассказать еще о многом, но все это надо было сперва обдумать и изложить на бумаге.

Он начал собирать свои бумаги. Зал дружно аплодировал. Не зная, как надо поступать в таких случаях, он повернулся к большой карте Советского Союза, на которой были отмечены стройки крупных гидростанций и тоже начал аплодировать.

В зале его окружили. Кто-то пожимал руки, другие похлопывали по плечу. Николай заметил влажные от радости глаза матери. Он присел рядом с ней и Анни.

— Ничего прошел доклад, — шепнула Анни. — Только вначале ты слова проглатывал.

Анни встала и подошла к трибуне:

— Товарищи, есть вопросы к докладчику?

Николай заволновался: неужели еще будут вопросы задавать? Об этом он и не подумал. Долго длилось молчание, и он успокоился: очевидно, все обойдется.

Вдруг подняла руку Матрена Павловна:

— В докладе был упущен один важный вопрос, — сурово сказала она. Николай увидел устремленные на него яркие точки ее очков, отражавших падающие через окно солнечные лучи. Она говорила с расстановкой, осуждающе: — Вопрос такой: электрификация всей страны и ее влияние на культурный уровень и моральное состояние трудящихся масс. Этот вопрос должен был стать разделом доклада, а докладчик обошел его скороговоркой.

Теперь все обернулись к Николаю, явно чего-то ожидая от него. Он даже встал, но не знал, что говорить: если это был вопрос, то на него двумя словами не ответишь, если же это критика его доклада, то критику надо слушать. И стоять тоже неловко.

Матрена Павловна заговорила снова, и Николай смущенно сел.

— Товарищ Никулин пришел ко мне, чтобы проконсультироваться. Я предупредила, какое это большое и ответственное дело — выступить с таким докладом. Но товарищ Никулин не посчитался со мной. Он сделал по-своему — и вот результаты налицо.

Она села, строгая и победоносная. Оути Ивановна беспомощно озиралась кругом: неужели никто не заступится за ее сына? Ведь он так старался, вечера и ночи сидел, читал, писал. Неужели все так плохо?

Вдруг встал Воронов. «Ну, все», — подумал Николай. Сейчас он Николая уничтожит одним словом. Николай знал, что Воронов не очень любит, когда его критикуют. И он снова встал, будто собирался спастись бегством. Если бы Анни не дернула его за пиджак и не заставила сесть, кто знает, может, это бы и случилось.

Однако Воронов не уничтожил его ни первым, ни вторым словом. Он укоризненно посмотрел на Матрену Павловну и сказал:

— Мне непонятно, чем вызвана реплика товарища Вороновой. На мой взгляд, Никулин сделал содержательный, хороший доклад. Я думаю, что будет правильнее, если мы поблагодарим его…

Кирьянен первый захлопал в ладоши, за ним Анни, потом Оути Ивановна, потом весь зал. Сердце Николая забилось от радости, но он сообразил, что матери неудобно аплодировать, и взял ее за локоть. Оути Ивановна сконфуженно спрятала руки под передник.

— Докладчик говорил об энтузиазме, с которым весь народ участвует в строительстве гидростанций на Волге. Разве это не проявление культурного уровня и морального состояния наших людей? Чего же вы еще хотели от докладчика, товарищ Воронова?

Теперь все смотрели на Матрену Павловну. Он сидела прямо, словно проглотила палку, и только поджала свои тонкие губы.

Мякелев не был ни на воскреснике, ни на докладе. Не до этого. Он сидел дома сосредоточенный, хмурый и только недовольно кивнул головой, когда Анни с шумом открыла дверь и уже с порога крикнула, что Николай сделал хороший доклад и его сам Воронов похвалил. Наскоро перекусив, Анни умчалась, сказав, что придет сегодня поздно.

Мякелев всегда мало разговаривал с женой, но сегодня Акулина чувствовала, что муж чем-то уж очень сильно озабочен. Она ходила чуть не на цыпочках. Когда замяукала кошка, бедная женщина испугалась, тихо открыла дверь и выпустила кошку на улицу.

Мякелеву нужно было самостоятельно решить сложную проблему. Как быть с Потаповым? Невыполнение неоднократных приказаний начальника рейда о строительстве плотины достаточно веская причина для того, чтобы снять его с должности бригадира. Он, Мякелев, сможет это сделать теперь, потому что Воронов еще на больничном и обязанности начальника рейда лежат на нем, Мякелеве. Но шаг очень ответственный. Мякелев старался взвесить все, что может быть за и против. За — очень многое. Принципиальная постановка вопроса повысит его авторитет среди рабочих. Многие не считаются с ним, а после таких строгих мер увидят, что с ним надо считаться. Что́ может случиться со сплавом после снятия Потапова, Мякелева мало заботило, тут дело ясное: если провалится сплав на реке Пуорустаёки, то это можно свалить на старого бригадира, а если будет удача, то это, конечно, объясняется своевременно принятыми им, Мякелевым, строгими мерами.

Итак, за снятие Потапова с должности бригадира было много доводов. А против? Самое страшное, почему Мякелев так и мучился, было то, что он не знал, что могло быть против этой меры, а быть что-то должно, это он чувствовал. В любом деле всегда есть за и против. Если бы он знал, что может быть против, ему было бы легче, но теперь его страшила неизвестность. Заступников у Потапова много, это он тоже знал, и эти многие подкапываются под него, Мякелева. Они могут выкинуть что-нибудь…

И вдруг стало ясно, как быть! Все очень просто! Хорошие мысли тем и хороши, что они простые. Он собственноручно напишет приказ, сам объявит Потапову — значит приказ будет его, и все, что «за», будет его заслугой. А для того чтобы обезопасить себя от непредвиденных неприятностей, он добьется того, что подпись под приказом будет не его, а Воронова. Случись недоброе, Мякелев отойдет в сторонку и докажет документально, что он тут ни при чем, он только исполнитель воли другого. Так и надо сделать.

Уходя из клуба, Воронов почувствовал, что, пожалуй, для первого дня он был слишком долго на ногах. Голова опять стала разбаливаться, и он решил прилечь. Но только задремал, как в комнату вошел Мякелев с портфелем подмышкой. Он начал расспрашивать о самочувствии начальника, нерешительно теребя замок портфеля.

— Ничего, — отделался Воронов от его расспросов. — Устал немножко. А вообще пора приступать к работе.

— Так тебе понравился доклад Никулина? — спросил Мякелев.

— Да, понравился, — сухо ответил Воронов.

Мякелев понизил голос и наклонился к Воронову:

— Я тебе открою, только по секрету, между нами. Это дочь моя, Анни… Это она сидела над докладом, ее работа. Не мне хвалить, но она у меня умница.

— А почему это по секрету? — Воронов пожал плечами. — Молодые люди должны помогать друг другу. Это настоящая дружба.

— Какая у них дружба! — Мякелев с досадой махнул рукой. — Анни умница, много читает, девушка скромная, а он!..

Воронов прервал его, кивнул на портфель:

— Что у тебя там?

Мякелев деловито сказал:

— Не хотелось тебя беспокоить. Но что мы будем делать с Потаповым? Ведь он же отменил твое распоряжение — плотину не строят. Подумать только! Если мы оставим это так, то завтра, глядишь, все бригадиры начнут поступать, кому как заблагорассудится.

О, Мякелев знал, чем можно поддеть самолюбивого Воронова!

— А справится он без плотины? — сдерживая себя, спросил Воронов.

— Не думаю. Провалит. Я даже считаю, что он и с оформлением приема в партию нарочно спешит. Ведь если он провалит сплав, его не примут! А пока Кирьянен с ним заодно.

Не нравилось Воронову, что Мякелев всех оговаривает, но относительно Кирьянена он готов был согласиться. Давно ли Кирьянен был простым шофером, а теперь вмешивается во все дела? — злился Воронов. Наверное, это он и Николая подучил, чтобы тот упомянул в докладе электростанцию Туулилахти. Конечно, секретарь партийной организации имеет право вмешиваться в производственные дела, но расхлебывать кашу придется ведь только ему, Воронову.

Этих мыслей Воронов не высказал вслух. Об этом он поговорит на партийном собрании. Однако надо что-то решать, заместитель пришел за ответом, даже портфель не забыл захватить.

— Как же нам все-таки быть? — Мякелев нетерпеливо ждал, что скажет начальник.

— А ты-то что думаешь?

— Ну, я! — воскликнул Мякелев. — В этих делах решать надо тебе! — Он словно испугался, что Воронов тут же потребует его к ответу. — Я бы вообще тебя не беспокоил, если бы не боялся за сплав. Правда, у меня все оформлено — по документам видно, что строительство плотины на Пуорустаёки прекращено по вине Потапова и Кирьянена.

— Оформлять-то ты умеешь, знаю, — с насмешкой взглянул Воронов на Мякелева.

— Видишь ли, Потапов — человек с опытом, не так-то просто его с работы снять, мало ли что скажут…

— А когда я боялся разговоров? — с досадой воскликнул Воронов, даже и не заметив, что уже согласился с ловко подброшенным мнением Мякелева. — Пиши приказ!

— Как? Сейчас? — удивился Мякелев. Но тут же открыл портфель и вытащил заблаговременно приготовленную книгу приказов. — А кем его заменить? — спросил он, чиркая автоматической ручкой по странице книги.

— Койвуненом.

— Вот это правильно. Я тоже так думал.

— А Мийхкалинена отправить обратно на лоток. Нечего ему тут делать. Плотников тоже послать обратно, пусть строят плотину. Ясно?

Мякелев уже заканчивал приказ, как вдруг испугался: а что, если Воронов предложит ему самому подписать? Ведь Воронов еще на бюллетене… Но начальник уже протянул руку за книгой приказов. Мякелев взглянул на подпись, сунул книгу в портфель и поспешно удалился. Теперь все было в порядке: он насолил Кирьянену, снял с работы строптивого бригадира, и в то же время никто не может на него обижаться. А если плотину построить немедленно, то сплав будет обеспечен… И мелькнула мысль: «Я-то целый день мучился, думал-гадал, а он решил все в два счета. Вот что значит образование!»

После ухода Мякелева Воронов почувствовал какое-то беспокойство. Конечно, он правильно сделал, что проучил Потапова за его недисциплинированность. Но все же следовало бы посоветоваться с Кирьяненом. Не то чтобы изменить приказ, на это Воронов никогда не пойдет, но надо хоть поставить в известность секретаря парторганизации о том, что наделал его подшефный. Как там ни говори, а с приемом в партию Потапову теперь придется обождать, пока он не оправдает доверия на другой работе.

В конце концов, проще всего сходить к Кирьянену и поговорить с ним начистоту. Пусть он и сам подумает, как воздействовать на бывшего бригадира.

У Кирьянена сидел Потапов. На мгновение Воронов растерялся, потом решил, что так даже лучше.

Не отвечая на вопросы о самочувствии, Воронов сел за стол и сухо сказал:

— Знаете, Потапов, к чему привело вас ваше самоуправство? Сплав на вашем участке под угрозой! Терпеть это и дальше мы не можем! Я только что подписал приказ о снятии вас с должности бригадира. Зайдите к Мякелеву и ознакомьтесь с приказом. Бригадиром на Пуорустаёки назначен Койвунен. Вы останетесь в бригаде в качестве простого сплавщика. Вам все ясно?

— Вот оно что! — Потапов не мог скрыть, как он ошеломлен. Губы его подергивались, он хотел еще что-то сказать или спросить, но промолчал и отошел к окну, словно его заинтересовала пустая улица.

На широком лице Кирьянена выражалось смятение. Он потупил маленькие глаза, словно стыдясь чего-то. Тихо спросил:

— А кто будет на месте Койвунена у лотка?

— Мийхкалинен.

— Значит, на электростанции все работы приостанавливаются?

— Да.

Наступило долгое, неловкое молчание. Потапов все смотрел в окно, Кирьянен сосредоточенно разглядывал стол. Наконец Кирьянен спохватился:

— А сегодня партсобрание и первый вопрос — о приеме Потапова в кандидаты в члены партии.

Воронов пожал плечами. Потапов повернулся к ним и твердо сказал:

— Мое заявление о приеме сегодня нельзя обсуждать.

— Почему же? — удивился Кирьянен. — Вот и поговорили бы обо всем…

— От разговоров толку мало. А цыплят по осени считают. Закончим сплав, тогда и поговорим. — Обратившись к Воронову, спросил: — Где Мякелев? В конторе или дома?

Не дождавшись ответа, он вышел. Пусть начальник и секретарь парторганизации поговорят вдвоем. Он лишний. Лишний… Эта мысль больно ударила его. Лишним его теперь считают и в делах сплава!

Выйдя на улицу, он сел на бревна около дровяного сарая и закурил. В ногах чувствовалась тяжесть, во всем теле — усталость и в мыслях — горькая обида. С ним разговаривали, как со злоумышленником.

И как это складывается в жизни! Второй раз он подает заявление о вступлении в партию, и неудачно. В первый раз это было естественно — попал при ранении в чужую часть. А потом начали одолевать сомнения, готов ли он для вступления в партию. Долго он колебался и теперь и все-таки решил: может быть полезным для партии! Пусть он уже в годах, пусть по утрам в ногах хрустит и нужно время, пока они разомнутся, но для общего дела он еще многое может сделать. Не раз он думал: прямой ли дорогой идет он к партии, или были моменты колебания? Пожалуй, был в его жизни один момент, но тогда он был еще юношей. Они с отцом годами мечтали о собственной лошади, о том, как они будут тогда работать: отец станет заготовлять лес, а он будет возчиком. И вот, наконец, они накопили денег, и смогли купить молодую кобылу. Какой это был радостный день! Год спустя в деревне организовался колхоз. Потаповы не колебались, вступать в колхоз или нет, но он тогда сказал, что вступит при условии, если ему оставят кобылу. Над ним долго смеялись. Кобылу, он, конечно, сдал, но стыд за эти слова долго не покидал его.

Потом он стал думать о бригаде. Как отнесутся ребята к этой новости? Хорошо, что новым бригадиром назначен Койвунен — человек с опытом, настоящий сплавщик. Хорошо, что его, Потапова, оставили в бригаде. Он будет помогать Койвунену всем, чем может. Было бы смешно ставить вопрос так, что он, Потапов, будет в стороне, — посмотрим, мол, как вы справитесь. А потом, когда сплав успешно кончится, — в этом Потапов не сомневался, — можно снова подать заявление и попросить коммунистов рассудить, кто прав, кто виноват…

Мысли Потапова снова текли стройно и спокойно. Мало ли что может случиться в жизни! Не впервые же. За полтора года до финской войны было хуже — нашлись люди, которые хотели приписать ему всякую всячину, его чуть не посадили, хотели обвинить во вредительстве. Но ведь обошлось — человек всегда может доказать свою правоту.

Мякелев встретил Потапова в конторе с дружеским участием. Засуетился, предложил стул, вынул из ящика письменного стола книгу приказов, сказал:

— Мы не могли иначе, понимаешь — дело же не наше частное, а государственное… Михаил Матвеевич отвечает за успех сплава. А ты вот…

— Я тоже работаю для государства, значит я государственный человек. Впрочем, не будем об этом, давай приказ, распишусь.

— Ты уже знаешь?

— Да. Воронов сказал.

Мякелев немного растерялся. Ведь он не знал, какой был у Воронова разговор с Потаповым. Раскрыв перед Потаповым книгу приказов, он сказал:

— Я тут думал сделать так. Дадим тебе отпуск недели на две, съездишь к семье…

— Где расписываться? Я поеду обратно на реку.

— Как хочешь, как хочешь! — соболезнующе сказал Мякелев. Но Потапов видел, что он недоволен его решением.

Оставшись вдвоем с Вороновым, Кирьянен поднял глаза на начальника и медленно, немного смущенно заговорил:

— Михаил Матвеевич, я не хочу вмешиваться в твои дела, но должен сказать, что ты поступил неправильно…

— В чем же эта неправильность? — Воронов снисходительно улыбался.

— Да вот хоть с этой плотиной… Если Потапов утверждает, что справится и без нее, надо было подождать… Да и с электростанцией тоже… Мы тут провели производственное совещание. Весь коллектив решил, что строительство электростанции надо продолжать. А ты уже и Мийхкалинена отправляешь…

— Товарищ Кирьянен, — Воронов говорил сухо, спокойно, — ты действительно вмешиваешься в мои дела.

— Я говорю о нашем коллективе, с мнением которого тебе следует считаться.

— Вот что, товарищ Кирьянен, — Воронов встал, чтобы сказать последнее слово и уйти, — я должен тебя огорчить: у тебя еще слишком мал опыт. С этим ты должен согласиться! — Кирьянен утвердительно кивнул головой. — А партийная организация своего слова еще не сказала…

— Вот мы и хотели сегодня все это обсудить…

— Что же вы хотели обсуждать?

— Прием Потапова, дела производства… — Кирьянен открыл папку и посмотрел повестку дня. — Собирались поговорить и о выполнении производственного плана на запани. Докладчик Кюллиев.

— Эх! — Воронов засмеялся. — Да разве так можно, товарищ секретарь партийной организации! — Он укоризненно покачал головой и принялся дружески объяснять: — Выполнение производственного плана на запани зависит главным образом и прежде всего от того, как поступает древесина. Ты представь, что может получиться: вы решаете, что на запани надо выполнить производственные планы за каждую декаду, допустим, на сто десять процентов. А древесины поступит семьдесят процентов. Тогда что? Все решения полетят к черту. Надо прежде всего обсудить положение на всей трассе. А тут без разговора о самоуправстве Потапова не обойтись!

— Можно обсудить положение и на отдельном участке…

— Вообще-то верно, но надо взять самый ответственный участок, самый трудный. А таким сейчас является участок Пуорустаёки. И опять весь вопрос упрется в поведение Потапова.

— А как же быть с механизмами, с электростанцией… Ведь вот Ипатов приезжал… — Кирьянен чувствовал все большую растерянность.

Воронов рассмеялся:

— Да ты окончательно запутался, брат! Что вы будете говорить об электростанции, если начальник, — допустим, он и такой и сякой, — полностью приостановил работы и послал людей на трассу? Что вы будете говорить о механизации, когда механизмы лежат без движения?

— Вот об этом мы как раз и хотели поговорить…

Воронов вдруг остыл.

— Дело твое. Если будет собрание, сообщи, я приду. Но по-дружески скажу: оно у тебя не подготовлено. Ты можешь провести его, но это будет не для дела, а для формы. Я пошел. Устал что-то.

— Подожди… — Кирьянен собрался с мыслями. — Хорошо, мы перенесем собрание на недельку, придется тебе сделать доклад о ходе сплава. Как ты на это смотришь?

— А как я могу смотреть? Партийное поручение есть партийное поручение. Конечно, сделаю.

Когда дверь за Вороновым закрылась, Кирьянен долго еще сидел за столом, размышляя, как ему поступить. Собрание действительно не подготовлено. Говорить на нем надо не о Потапове, а о Воронове. Но как приступить к этому делу, с какой стороны — это он еще не уяснил. Не сомневался он в одном: действия коммуниста Воронова на посту начальника рейда неправильны.

Потапов в тот же вечер уехал обратно на реку. На следующий день Воронов сам хотел поехать на лоток и на Пуорустаёки, но чувствовал себя неважно, и Айно Андреевна категорически запретила поездку.

Пришлось послать Мякелева.

— По пути на Пуорустаёки снимешь Койвунена с лотка и переведешь на новую работу. Пусть он прежде всего восстановит плотину, хотя бы временную, для сплава этого года. Действуй согласно приказу. Проверишь состояние сплава, правильно ли расставлены люди, где коссы и другие сооружения. Словом, проверишь все, что необходимо для успешного окончания работы.

Он открыл дверь и крикнул:

— Кто там дежурит? Позвать конюха! Пусть оседлает лошадь для Мякелева.

Мякелев готовился к дороге. Он негодовал на Воронова, но и на себя тоже. Вот к чему приводит излишнее старание! Сидел бы он в конторе и занимался своим участком, ничего бы не случилось. Какое ему, в конце концов, дело, справится ли Потапов со сплавом или надо другого бригадира? За что же тогда получают зарплату мастера и бригадиры? Это им нужны плотины для сплава, а не ему, заместителю начальника. Пусть они сами и занимаются ими. Нет, пропади они пропадом! Мякелев больше не будет брать на свою шею чужой груз.

Жена встретила его встревоженным взглядом.

— Собирай продукты и одежду. Еду на Пуорустаёки.

— Зачем? — взволновалась Акулина.

— Зачем? — сердито проворчал Мякелев. — Начальства на каждом участке хоть отбавляй, а без меня не могут справиться. Вот и делай за них. А в день получки все тут как тут.

— В чем там дело, туатто? — спросила Анни, вышедшая из своей комнаты.

— Я же сказал: без меня не могут справиться. Если бы я не составил акта о плотине и не сменил бы бригадира, меня бы теперь не гнали в такой путь. И надо же мне было взвалить на себя чужую ношу! Теперь, что ни случись, — поезжай, проверь, доложи, составь акт. Как будто я один!

Конюх, рыжебородый старичок в легких пьексах, подвел к конторе большого, красивого жеребца. Конь перебирал ногами, вырывался из рук конюха и сердито ржал.

Мякелев в сопровождении дочери вышел из своего дома с тяжелым рюкзаком за плечами, в ватных штанах и телогрейке, хотя солнце жарко припекало. Увидев, какого коня ему привели, он невольно остановился. Конюх подбадривал его:

— Не бойся, Лийнакко успокоится, когда на дорогу выйдет!

Мякелев робко подошел к жеребцу. Двое рабочих взяли лошадь под уздцы и дружно подсадили Мякелева в седло.

— Ну, готов? — конюх протянул ему поводья.

Мякелев со страхом смотрел, запрокинув голову, на расстилавшуюся впереди улицу. По ней двигались две ломовые лошади. Дрожащим от страха голосом он закричал:

— Эй, вы там! Уберите прочь кобыл! Этого черта никто не удержит, если понесет! — и судорожно схватился за гриву лошади. Громко заржав, жеребец понесся вперед.

В толпе было только два человека, которые не смеялись над путешественником: Анни, красная от стыда, еле сдерживавшая слезы, и Николай Никулин.

…Никто не видел, как поступил с конем Мякелев несколькими минутами позже. Выехав из поселка, он кое-как успокоил жеребца и смог хотя бы слезть с него. Постояв в нерешительности и смущенно поглядывая в сторону Туулилахти, он направился по дороге, ведя лошадь за собой. Лошадь фыркала, выгибала шею и угрожающе ржала, как будто нарочно пугала шагающего пешком седока.