В заливе ветров

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Сильный ветер дул с озера. Волны набегали одна за другой тяжелыми, широкими валами. Чем ближе они подкатывались к берегу, тем уже и острее становились их гребни. Широкая полоса прибрежного песка напоминала пенящийся порог. Волны смыли с прибрежного песка обуглившиеся остатки потухших костров, как будто никто — ни рыбаки, ни гуляющая в субботний вечер молодежь — не задерживался здесь послушать тихие всплески волн. Буря прогнала людей с песчаного берега, а суда с открытой воды.

Сюда, на бурлящий пеной берег, пришел только один человек. Ветер трепал его брезентовый плащ и сердито выбрасывал искры из его папиросы. Маленькая собачка с острой мордой стояла возле него, боязливо помахивая хвостом, когда хозяин смотрел на нее.

Буря подняла воду на реке Туулиёки. Вчера нескольку пучков бревен сорвались с цепей, уплыли на озеро и рассыпались. Их собрали, но все-таки Воронов решил посмотреть, не выбросило ли часть из них на берег. По правде говоря, ему было трудно идти на запань, где он мог встретить Кирьянена или Кюллиева. Еще станут смотреть соболезнующими глазами: как, мол, обдумал, за что тебя критиковали на партийном собрании? Да, он думает уже третий день. Мало ли он сделал для сплава? Мало ли он сделал для механизации? Кто достал лебедки, локомобили, сплоточную машину? Он с Александровым. Он не верит в способности людей? И кто это говорил? Кюллиев и Кирьянен. А по чьему почину один из них стал мастером, другой механиком? По его, Воронова. Кто поддерживал Александрова в его новаторстве? Он, Воронов…

Большая волна помчалась к берегу, крутя вырванные со дна водоросли. Приближаясь, она шумела сильнее других и, разбившись о песок, выбросила брызги прямо к ногам. Воронов пошел по направлению к поселку.

Его упрекали и в том, что он сам пошел разбирать затор. Тут он, конечно, допустил ошибку, но есть же ошибки, которые не все способны совершать. Пошел бы Кюллиев на затор? Ну, Кюллиев, быть может, и пошел бы, но мало ли людей, которые безупречны лишь потому, что неспособны к действию? Почему-то вспомнилось, как Ольга однажды, после боя под Цинтеном в Восточной Пруссии, упрекала его за то, что он зря подставил себя под огонь. Но в этих упреках было столько теплой ласки, что с того дня Воронов стал еще больше любить ее.

Зорька остановилась и, навострив уши, смотрела на холмик. Из-за холма появился мальчик в слишком большом для него плаще.

— Михаил Матвеевич, — крикнул мальчик, — вас ищут в поселке.

— Сейчас приду, — машинально ответил Воронов и вдруг подумал: «А что же, собственно, произошло? Почему он избегает людей, бродит по берегу, словно лунатик, когда другие заняты работой?» Спросил мальчика: — А ты, Минко, собираешься рыбу удить?

— Да, в устье реки. Там вот такие большущие окуни…

Но Воронову было не до окуней. Он заторопился в поселок.

В конторе ждал Койвунен. Мякелев успел шепнуть Воронову, кивнув на Койвунена:

— Хорошие вести принес. Я же сказал тебе, что они справятся. Опять я оказался прав!

Воронов сухо поздоровался с Койвуненом и повел за собой в кабинет. Койвунен сел и задумчиво пососал трубку, в которой не было огня. Воронов протянул ему спички, открыл окно. Крепкий синий дымок узкой полоской заструился через открытое окно на улицу.

— Почему не сразу приехали, когда я вызвал вас? — сухо спросил Воронов.

— Никак не мог, Михаил Матвеевич, — сказал Койвунен и, помолчав, будто что-то обдумывая, продолжал: — Трудно там было, но теперь, кажись, все. Хвост сплава миновал Пожарище.

— Уже Пожарище?! — Воронов обрадовался. — Значит, все в порядке!

— Да, в порядке.

Воронов и раньше не очень ясно представлял, как он будет объясняться с Койвуненом. Надо бы наказать его за непослушание. Но, с другой стороны, Койвунен мог сослаться на то, что не справился бы с бригадирством. Да и положение дел ему было виднее там, на месте. А теперь, после партийного собрания да еще после такой новости, он уже совершенно не знал, как говорить с этим старым сплавщиком.

— Значит, вернулись? Ну что ж, идите отдыхайте с дороги.

— Да что мне отдыхать? Не устал я, на машине приехал. Где я буду работать?

— На сортировке.

— Что ж, дело знакомое. Так можно идти?

Воронов кивнул головой, потом вдруг спросил:

— Как там Пекшуев? Справляется?

Койвунен взглянул на дверь, за которой работал Мякелев, и довольно громко сказал:

— А он тоже отказался от бригадирства. Посмеялись мы над приказом Мякелева, да и ладно, а работами по-прежнему руководит Потапов.

— Ладно, идите отдыхать.

Когда Койвунен вышел, Воронов взялся за телефон, чтобы соединиться с Пуорустаёки. «Как хорошо, что они передвигают телефон с хвостом сплава!» — подумал он.

Пока на Пуорустаёки искали Потапова, Воронов успел обдумать, как он будет с ним разговаривать. Если не легко было победить себя и признать свою ошибку, то еще труднее будет убедить Потапова принять отнятую было должность, хотя он и руководит бригадой. «Конечно, он теперь будет язвить и издеваться, прежде чем согласится», — думал Воронов.

Наконец позвонили из Пуорустаёки. У телефона был Пекшуев. Не ожидая, что скажет ему начальник, Пекшуев сообщил, что работами попрежнему руководит Потапов, и не плохо — хвост сплава уже ниже Пожарища. Приказа Мякелева о назначении его бригадиром он всерьез и не принял.

Трубку взял Потапов. К большому удивлению Воронова, Потапов не язвил и не упорствовал, а сказал спокойно:

— Что ж, я так и знал, что мне тут придется завершать, раз начал. Ничего, справимся, самое трудное позади.

Еще раз кратко обрисовав положение на реке, Потапов попросил, чтобы немедленно организовали котлопункт. Только теперь он повысил голос:

— Это же возмутительно, когда на трассу приезжает заместитель начальника и даже слушать не хочет жалоб рабочих. Ему говорят о котлопункте, а он хоть бы что! Мол, испокон веков так было. Его самого бы посадить на недельку на сухой паек! А сколько у него жалоб, на которые он даже не отвечает!

— Какие жалобы?

— А вы сами у него спросите! — только тут в голосе Потапова послышалась язвительность.

Воронов распорядился о перенесении котлопункта к сплавщикам. Но на душе было скверно и неспокойно. Он спросил как бы мимоходом у Мякелева, хорошо ли организовано питание сплавщиков на Пуорустаёки. Мякелев сказал, что сплавщики едят каждый из своего мешка, как всегда делали на сплаве. А ему некогда было питанием заниматься. И никто ему не поручал заниматься этим вопросом.

— Так-так… — Воронов не мог больше сдерживать гнева, словно не он, а Мякелев был виноват во всем, в чем он сам ошибался. — Так чем же ты занимался? Комедию устроил, так что до сих пор над тобой смеются… А когда тебе о деле говорили, ты ухом не повел. Хвост сплава приближается к озеру, а котлопункт идет в обозе. Ты знаешь, что такое идти в обозе? Но у нас-то с тобой столовая рядом, мы сыты. Нам многое могут простить, но чтобы не прислушиваться к нуждам рабочих — этого никто не простит.

Таким гневным Мякелев никогда своего начальника не видел. Он долго подыскивал слова, чтобы оправдаться как-нибудь, но ничего не успел сказать. Воронов захлопнул за собой дверь и ушел на запань.

Древесина, после того как вода поднялась в реке, шла медленно и как будто неохотно. Бревна надо было подталкивать баграми. Однако буря не смогла приостановить работы людей на запани. Колеса лебедки сплоточной машины грохотали, как и прежде, и тяжелые пучки один за другим падали в воду. Попрежнему гремели транспортеры, скрежетали циркульные пилы, лебедки, подъемные краны.

На изгибе реки стоял сутулый человек, вонзая свой багор в одно бревно за другим. Искры и густой дым вылетали из его трубки.

Воронов подошел к Койвунену.

— Ну, вы уже здесь? Я же сказал, чтобы пошли отдохнуть с дороги.

— На что мне отдых! — пробурчал Койвунен. — Что я один буду дома делать? Кирьянен ведь еще на работе. Выпил кофе и пришел сюда.

Воронов с досадой вспомнил, как он собирался разнести этого старого трудолюбивого сплавщика. Что ему теперь сказать? И так все ясно. Он спросил дружески:

— Здоровье у вас как, попрежнему крепкое?

— А что мне? Я же Койвунен[5]. Береза такое дерево, что чем старше становится, тем крепче и тверже. Как ваша головушка поживает?

— Она, наверное, тоже из крепкого материала, если и бревном не прошибло, — усмехнулся Воронов. — Немного еще кружится.

— Тогда надо бы дома посидеть.

— Ничего! — Воронов прошел на запань к транспортеру. Две молодые девушки подталкивали бревна на цепь транспортера. Крепкая цепь с грохотом поднималась из воды и подхватывала своими крючками одно бревно за другим, унося их по отлогому мостику к высокому зданию, откуда слышался шум локомобиля. Распиленные бревна падали на площадку, с которой их грузили на машины.

Узкоколейные разъездные пути сходились и расходились, они ныряли между штабелями пропсов к шпалорезкам, к циркульным пилам.

Стучал локомобиль, грохотали скатывающиеся с транспортера на площадку бревна, шумели пилы. Громче всех звенела, шумела и взвизгивала шпалорезка. Окутанный облаком мелких опилок, стоял паренек и, наклонившись вперед, быстро двигал железным рычагом. Сложная машина послушно подчинялась движению его руки. Воронов не мог не залюбоваться его работой. Этот парень тоже критиковал Воронова на партийном собрании за то, что до сих пор не сделано усовершенствование к вагонеткам. «Он имеет право критиковать, — подумал Воронов. — Ведь на этих вагонетках приходится ему работать…»

Воронов подошел к шпалорезке и, поздоровавшись с парнем, стал наблюдать за работой вагонетки. Улучшить вагонетку на самом деле нетрудно, давно надо было дать распоряжение.

Мастер Кюллиев беседовал о чем-то с плотниками. Они соорудили между штабелями крепкое основание высотой с большой стол. Кузнец Канкинен измерял на нем два узкоколейных рельса, концы которых были изогнуты крюками.

Воронов сдержанно поздоровался и стал объяснять Канкинену, что нужно сделать для улучшения вагонетки шпалорезки. Кюллиев ждал молча, потом, когда Канкинен ушел, подошел к Воронову и развернул аккуратно сложенную бумагу.

— Вот что у нас должно получиться.

Воронов расправил бумагу. Это был оставленный Александровым чертеж дисковой пилы, изготовляющей дранку. Воронов помнил, что чертеж остался незаконченным. В нем недоставало верхней части сооружения, которая подавала бы доски на распиловку. Теперь и эта часть была изображена на бумаге.

— Кто закончил чертеж? — спросил Воронов.

— Подумайте только, Степаненко! — ответил Кюллиев.

— Степаненко-то сделает! — ответил Воронов, не выказав ни тени удивления и этим как бы утвердив чертеж. — Когда вы закончите это сооружение?

— Закончишь тут! — пробурчал Кюллиев. — Этот твой Мякелев не дает маленького электромотора, хотя он выписан специально для дисковой пилы.

— Почему не дает?

— Говорит, что это ненужное оборудование и что его надо отправить в трест. Сам он ненужный.

«Опять Мякелев!» — сердито подумал Воронов и, пообещав, что двигатель выдадут немедленно, попросил продолжать работу.

Уходя, Воронов еще раз искоса взглянул на Кюллиева. В глазах Кюллиева было полное одобрение. Мастер был рад, что начальник понял, как нужен этот электромотор, а переживания Воронова его не интересовали.

Канкинен стоял уже у новой дисковой пилы и записывал размеры, чтобы приступить к работе. Парень у шпалорезки не мог не похвастать:

— Вот завтра у нас пойдет работа, это да! Зайдите-ка к нам утром! Канкинен обещает к утру переделать вагонетку.

«Во всяком случае это можно было сделать раньше. На это не требовалось месяца», — подумал Воронов, все сильнее злясь на себя.

На сплоточной машине Воронов застал смену Никулина, но в машинном отделении сидел еще Пааво Кюллиев и с ним Степаненко. Пааво, установив на козлах железный брус, загибал на нем деревянным молотком края железного листа. Степаненко внимательно следил за его работой.

— Что же из этого получится? — спросил Воронов, указав на лист.

Степаненко взял из рук Пааво лист и начал вертеть его в руках, как будто и он еще не понимал, что из него получится. Пааво взглянул на стоявшего у рычага Николая, чтобы тот ответил на вопрос начальника.

Николай, закончив обвязку пучка, стал объяснять:

— Это корытце под машину, куда будет стекать отработанное машинное масло.

Воронов захотел испробовать. Он взял железный лист и приладил его под машину. Степаненко зашел за паровой котел и нажал какой-то рычажок. Приводной ремень у главной оси натянулся и привел в движение стоявший на краю судна насос, который начал откачивать воду из трюма. А раньше насос приводился, в движение вручную. Потом Степаненко привел в движение другой насос, который стал накачивать забортную воду в стоявший рядом с паровым котлом большой железный бак, откуда трубы направляли эту воду в паровой котел. Николай ревниво следил, заметит ли начальник все эти новшества. И, конечно, Воронов не мог не заметить.

— Ну, как? — не утерпел Николай.

Воронов не успел ответить. Зубчатое колесо лебедки с грохотом завертелось, поднимая из воды большой пучок бревен. Вместо ответа Воронов похлопал Николая по плечу. Когда пучок был готов, он спросил у Степаненко:

— Может быть, Микола Петрович, останетесь здесь вторым машинистом, когда Николай уйдет в армию?

Степаненко ответил, как будто давно ждал этого предложения:

— А это уж как начальство найдет нужным. Ведь мне и тогда можно будет взрывать камни?

— А кто же их станет взрывать? — согласился Воронов. — Большую часть взрывных работ мы все равно проводим после окончания сплава.

Пааво еще сильнее застучал по железу. Воронов поднялся на палубу судна. Ветер трепал полы его парусинового плаща. Воронов смотрел вверх по реке. Несмотря на сильную встречную волну, древесина попрежнему проплывала через главные ворота в канал, а отсюда расходилась по сортировочным дворикам. Машины ни минуты не стояли без дела.

Работы проходили так, как он и представлял себе, лежа больной. Но совсем иначе, чем прежде, он воспринимал грохот машин и стук бревен. Что-то неуловимо менялось и на производстве и в его сознании.

А Кирьянен в это время сидел в маленькой конторке механической мастерской, где в грубом дощатом ящике хранились книги нарядов, чертежи и другая документация. Здесь же он хранил письма Александрова. Сегодня пришло еще одно письмо. Кирьянену было немного обидно, что Александров ни слова не пишет о себе, о том, как он лечится, отдыхает и проводит время. Если бы не сухое обращение «Товарищ Кирьянен!», можно было подумать, что начало письма где-то затеряно. «Когда лебедка или автокран поднимают древесину на штабеля, — начинал Александров свое письмо, — то двое рабочих должны тянуть тяжелый стальной трос обратно к берегу на плечах. Это отнимает много времени и энергии, а между тем эту тяжелую работу может выполнить машина. Я думал над этим и пришел к выводу, что надо против каждого штабеля поставить небольшой блок, через который будет скользить трос. Прилагаю чертеж этого блока и считаю, что их удастся сделать и без меня…»

Чертеж был нарисован тщательно, и Кирьянен подумал, что любой ученик начальной школы мог бы по нему соорудить этот блок. «Их удастся сделать и без меня…» — горько усмехнулся Кирьянен. По мнению Александрова, только это и больше ничего. Но обижаться не стоило. Идея Александрова действительно хороша, и надо немедленно ее осуществить, но накопилось много неотложных дел. Придется поручить это кому-нибудь другому. Но кому? Все механики заняты.

Вдруг возникла блестящая мысль: а что, если попросить Мякелева заняться этим делом? Кирьянен чуть не расхохотался от удовольствия. Что скажет Александров, когда узнает, что блок сооружен под руководством Мякелева? Но главное не в том, чтобы удивить Александрова. Самое замечательное здесь то, что Мякелев будет втянут в дело механизации, которого он всячески избегает. Сегодня он сделает блок, увлечется и завтра, глядишь, уже совершенно по-другому будет относиться к вопросам рационализации и механизации.

Мякелев выслушал Кирьянена равнодушно, только еле заметные морщинки недовольства пробежали по его лицу. Но он ни словом не высказал этого недовольства. Наоборот, он пошел вместе с Кирьяненом на берег, чтобы на месте посмотреть, где и как поставить блоки.

Кирьянен поспешил обрадовать Воронова новостью о том, чем занят его заместитель. Воронов явно удивился. Когда Кирьянен закончил, он сказал только одну фразу:

— Поздравляю тебя!

Кирьянен не уловил в этом восклицании насмешки.