В заливе ветров

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В запани Туулилахти все было подготовлено для встречи леса. А лес был еще далеко.

Вечером Воронов один сидел в конторе и отмечал на карте продвижение древесины. Вспомнились давние времена, когда он также сидел над картой, но над другой и в темной землянке, при свете бензиновой коптилки из снарядной гильзы.

«Нет, тогда четыре шага было до Ольги, — вдруг подумал он, — а вот как далеко она сейчас от меня, никто мне не скажет. Даже сама она…»

И, как всегда, он почувствовал боль в сердце.

Вошел Кирьянен. Он остановился за его спиной, молча разглядывая карту. Сделав еще несколько пометок, Воронов наконец отодвинул карту, положил карандаш на стол и задумчиво сказал:

— М-да. А как бы хотелось, чтобы все было лучше, иначе.

Кирьянен ответил, думая о своем:

— Главное — нет Александрова. Прямо не знаешь, с чего начинать.

— Ты вон о чем! — засмеялся Воронов. — А я совсем о другом думал. Ну, а если без Александрова никак нельзя, то знаешь с чего начнем? Установим оплотник поперек реки и напишем на нем: «Сплавной древесине вход в Туулилахти запрещен до возвращения Александрова».

Шутка не понравилась Кирьянену. Он сухо сказал:

— Древесину не остановишь. Пусть даже Воронова не будет.

— Ах так? — слукавил Воронов. — Ну что же, Александрова может заменить Кирьянен, а кто заменит Воронова? Мякелев?

— Не думал над этим.

Кирьянен сел и некоторое время молчал, шевеля губами, словно пережевывал новый вертевшийся на языке вопрос. Затем, повидимому окончательно составив его, спросил:

— Как вы смотрите теперь, без Александрова, на работы, непосредственно со сплавом не связанные?

— Откуда ты выкапываешь такие длинные и путаные фразы? Ты о чем хотел спросить? Об электростанции?

Кирьянен кивнул головой.

— Так бы и спросил: будем строить электростанцию или переждем? Я бы тоже коротко ответил тебе: нет, не будем, некогда, некому, потом, со временем. Вот так, товарищ Кирьянен. Или ты хочешь возразить?

— А по-моему, строительство электростанции надо продолжать, — выпалил Кирьянен.

— А кто установит машины?

— В основном мы сами. Сообща…

— В основном… С кем это? — кривая усмешка играла на губах Воронова. — С Оути Ивановной?

— Товарищ начальник, — в голосе Кирьянена прозвучала обида. — Неужели со мной нельзя говорить серьезно?

— Ну, не обижайся, я слушаю, — мягко сказал Воронов.

— Не с Оути Ивановной, а, например, с ее сыном Николаем, со Степаненко, с Кюллиевым…

— Ну, дальше? — Воронов все же не мог скрыть усмешки. — Имена у тебя текут потоком.

— Это не только имена, это живые люди, — передернул плечами Кирьянен:

— Люди, люди! — передразнил Воронов. — Нам нужны не просто люди, а тех-ни-ки. Ты же сам хотел говорить серьезно. Так давай будем говорить серьезно. Ты же механик.

— Я не только механик. А кроме того и, пожалуй, прежде всего коммунист.

— И секретарь партийной организации, — добавил Воронов. — Вот и решай вопрос со всех точек зрения.

— А я его так и решаю! — рассердился Кирьянен. — Для установки механизмов, для консультации нам, конечно, понадобится на несколько дней знающий человек, но основные работы мы можем произвести сами. Возьмем, например, Никулина. Разве он не дельный парень? Давно работает на сплоточной машине, а зимой в механической мастерской…

Воронов с досадой прервал его:

— Что-то у тебя все слишком легко получается. И люди есть, и уменье, и время, и средства, только сиди и наблюдай, как идет работа. А у меня никогда ничего так легко не получалось. И теперь у нас с тобой более трудный путь, чем ты представляешь. Надо выполнить план, хотя у нас рухнула плотина, уехал главный механик, на озере бури… И сколько бурь еще впереди. А рисковать временем, людьми, средствами для того, что осилить мы все равно не можем, нам нельзя. Вот так, товарищ Кирьянен.

Воронов стал искать что-то в ящике письменного стола, давая понять, что разговор окончен. Кирьянен еще собирался с мыслями, как ему возразить, но Воронов, воспользовавшись паузой, спросил:

— Куда ты сейчас идешь? Домой? Тогда пошли, пожалуйста, ко мне Кюллиева. Он же по соседству с тобой живет, — добавил Воронов, как бы извиняясь.

Оставшись один, Воронов вновь стал разглядывать карту. Он и радовался тому, как быстро растут на участке люди, и посмеивался над их самомнением. Вот хотя бы Кирьянен. Он коммунист с довоенным стажем, лучший шофер сплавного рейда, серьезный, принципиальный человек. И это ведь Воронов начал выдвигать Кирьянена, предложил назначить его механиком. А когда секретарь партийной организации уехал в партийную школу, это он, Воронов, предложил избрать секретарем партийной организации Кирьянена. Он и теперь не жалеет об этом. Его забавляло только то, что Кирьянен думает, будто сплав такое простое дело. Да, Кирьянен переоценивает свои силы и силы людей, это ясно. На кого он надеется? На Никулина? Ничего не скажешь — парень хороший, любит свое дело так, что можно подумать, будто сплоточная машина для него живое существо. Но кто из любознательных юношей в возрасте Никулина не любит машин? Даже мальчишки любят возиться с ними. В магазине сразу расхватывают все заводные игрушки — тракторы, автомобили, паровозики. А когда эти мальчишки подрастают, их первое желание — управлять какой-нибудь машиной. Но не из всех же выйдут механизаторы. Кирьянен надеется на мастера Кюллиева. Ничего не скажешь — опытный мастер и хороший коммунист. Он работал мастером еще в те времена, когда сплотку древесины производили вручную, потом воротом, силой лошади. Теперь на запани много машин, Кюллиев руководит их работой, и не плохо. Но не он же устанавливал эти машины, а Петр Иванович; и не он работает на машинах, а ученики Александрова — Никулин, сын того же Кюллиева — Пааво. Кирьянен надеется на Степаненко. И тут ничего не скажешь — Степаненко знает машины, он технически грамотный человек. Но разве можно доверить такие ценности, как машины, человеку, который изо дня в день пьет? Он может натворить такое, что голову потеряешь из-за него.

Нет, дорогой товарищ Кирьянен, механизация — не уборка урожая, где действительно можно справиться быстро и хорошо, стоит только поднять во-время людей. Механизация — это знания…

Николай и не подозревал, что у начальства шел о нем разговор. Возвратясь с работы и поужинав, он достал с полочки свой почти готовый доклад, перелистал страницы, но положил обратно. Сегодня он что-то не мог сосредоточиться. То и дело посматривал на улицу. Ему же скоро идти с матерью на озеро, а до этого надо обязательно…

Наконец он увидел Анни. Она шла с группой комсомольцев к клубу. Николай выбежал на улицу.

В руках у Анни был большой рулон бумаги. Она развернула его, и все склонились над листом, придерживая углы в четыре руки.

Анни сказала:

— Смотрите, каков будет наш Туулилахти. Вот здесь мы устроим замечательный парк. Надо уже сейчас выкорчевать пни, дорожки посыпать песком, установить скамейки. В других местах разбивают сады даже там, где нет ни одного дерева. А нам это проще простого.

— Откуда у тебя этот план? — Николай кивнул на бумагу.

— Александров дал. Правда, хорошо? Вот получить бы хоть немного средств.

— А ты поговори с отцом о средствах, — посоветовал Николай.

Комсомольцы переглянулись. Анни заговорила резко:

— Государство лучше знает, куда расходовать свои средства, и тут никакой начальник ничего сделать не может, если сметой не предусмотрено. Но мы пока можем обойтись без денег. Организуем воскресники и начнем подготовку. Начальники увидят, что мы всерьез беремся за устройство парка, и, может, впоследствии и помогут материально. Кирьянен именно так советует.

— Ну и горячая же ты! — усмехнулся кто-то из ребят. — Сначала все-таки надо все обдумать.

Комсомольцы пошли осматривать прилегающий к клубу лес. Анни, немножко отстав, озабоченно взглянула на Николая.

— Ты что такой скучный?

— Весь вечер тебя ищу, — пожаловался он. — Мы с муамо пойдем спускать сети, а когда вернемся, давай покатаемся вдвоем на лодке?..

— Возвращайся поскорее, — быстро шепнула Анни. — Я буду ждать на берегу.

Комсомольцы снова окружили ее. Николай пошел к озеру.

Сети были спущены. Николай с матерью повернули лодку к дому.

Мать сидела на корме и медленно гребла коротким веслом, помогая сыну. Когда на реке буря или дождь, рыбаки работают молча, лишь изредка перекидываясь словом, а когда тихо, вот как сейчас, хочется долго плыть, слушать спокойное журчание воды, падающей с весел, и высказывать вслух самые заветные мысли.

— Твоему покойному брату Пуавила было тогда семь лет, — тихо рассказывала Оути Ивановна. — У нас ничего не было — белофинны забрали последнюю корову. Отец твой был на войне, у красных. Я пилила дрова для Мурманской железной дороги, а весной так захотелось домой, что трудно сказать. Я и пошла. Надо было идти пешком двести верст, в распутицу. Ни дорог, ни тропинок. Нас было трое женщин. Мать Айно была с нами. Она очень скучала по сыну, который остался у чужих людей. Шли мы лесами, ночевали у костра, голодали. У меня был маленький кусок белого хлеба. А тогда пекли хлеб пополам с сосновой корой. Ну, я и берегла этот кусок. Когда я пришла, наконец, домой, хлеб был твердый, точно камень, но Пуавила все равно радовался. Он сказал, что никогда такого вкусного хлеба не ел. Да и где он мог его попробовать? Ведь у нас и не сеяли пшеницы. Это вот теперь сеют.

Николай хорошо помнил своего старшего брата Пуавила, который сделал ему незадолго до войны маленькие лыжи, научил кататься с самой высокой горы. А если кто обижал Николая, Пуавила горой стоял за маленького брата.

В начале войны Пуавила заезжал еще домой. В серой шинели, в кожаных ремнях… Как Николай тогда завидовал брату! Мать была очень грустная, а брат старался шутить и казался веселым.

Пуавила не вернулся. Мать получила похоронную, потом письмо от командира батальона. Брат был похоронен далеко от родной реки Туулиёки, на берегу русской реки Волги, в Сталинграде. Мать все собиралась поехать в Сталинград, но соседи отговаривали: найдет ли она в Сталинграде могилу сына? Многие матери ищут там могилы своих сыновей, ищут и найдут ли?..

— А отца ты помнишь? — спросила мать. — Тебе было годика два, когда кулаки, будь они прокляты, убили его…

Нет, Николай, конечно, не помнил отца, но ему казалось, что он знал во всех подробностях, его жизнь. На рыбной ловле, зимой у пылающей печи, иногда среди ночи, когда сон не идет, мать вдруг спрашивала: «А отца ты помнишь?» И никогда не ждала ответа, а принималась рассказывать о нем, и Николаю приятно было слушать тихий, плавный голос матери.

— Прямой человек был твой отец и отважный, — продолжала мать, тихо гребя кормовым веслом и смотря куда-то на берег. — Когда кулаки его ранили, он сказал: «Меня они могут убить, но на мое место станет другой, и колхоз будет расти и богатеть, нет, не остановить им наше дело…» Вот какой отец был у тебя.

Лодка приближалась к Туулилахти. С берега доносились звуки гармони. Николай подумал, что скоро он должен расстаться с поселком. Будет ли Анни ждать его возвращения?

Сегодня он и решил с ней поговорить об этом. Если Анни даст слово, они будут долго кататься по реке и по озеру. Если же Анни промолчит, лучше расстаться тут же, на берегу.

Николай начал усиленно нажимать на весла.

На вершине холма стояла Анни.

— Иди домой, муамо, — сказал Николай матери. — Я покатаюсь еще немного.

Оути Ивановна, как будто не заметив Анни, сказала:

— Покатайся, только помни, что вставать тебе надо рано.

— Возможно, я вернусь домой очень быстро, — ответил Николай, думая о предстоящем разговоре. — А возможно, и задержусь.

…Прошел час, другой. В домиках Туулилахти давно погасли огни. А по озеру все еще скользила лодка. Было заполночь, когда лодка направилась к реке, но и теперь она не причалила к поселку, а стала подниматься все выше и выше. Потом весла неподвижно легли на воду, и течение повлекло ее назад, к поселку.