В заливе ветров

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Айно шла домой из больницы, мимоходом взглянула на березу возле своего дома и остановилась. Какими большими и пушистыми стали листья! А ведь совсем недавно они были еще маленькие, с мышиные ушки. Тогда еще Петя был здесь. И вот лето уже в полном разгаре. Каково теперь в Крыму? Она никогда не была там и, по правде говоря, не очень стремилась, а теперь все чаще думала о Крыме. Петя пишет, что долины все в цветах, темнозеленые кипарисы стоят стройные, как Айно. «Тоже нашел сравнение!» — усмехнулась девушка, но, нечего греха таить, оно ей понравилось. Говорят, кипарисы — очень красивые деревья. Он облюбовал там какой-то кипарис возле корпуса и назвал ее именем. Каждое утро, идя к морю купаться, он говорит: «С добрым утром, Айно», — а вечером, перед сном, взглянет и скажет: «Спокойной ночи, Айно».

Девушка заторопилась в дом. Ведь надо написать Пете длинное-длинное письмо. Сев за стол, она отодвинула в сторону книги, достала пачку розовой бумаги. Обдумывая начало, она взглянула в окно. По улице проходил, наклонив голову, Степаненко. Жалко было отрываться от письма, но она вспомнила, что Николаю нужна помощь. Не попросить ли Степаненко? А вдруг это поможет самому Степаненко стать на ноги?

Она крикнула в окно:

— Микола Петрович, зайдите на минуточку.

Степаненко остановился в нерешительности. Потом нехотя вошел в дом. Айно предложила сесть. Степаненко осмотрел свою одежду и обувь, на которые обычно не обращал особого внимания, но все-таки сел.

— Вы никогда не заходите ко мне ни домой, ни в больницу, — упрекнула Айно.

Степаненко, усмехнувшись, пробурчал:

— Нам, кажется, не о чем разговаривать. У вас нечего взрывать, мне нечего лечить.

Айно невольно улыбнулась. Чтобы поддержать разговор, она спросила, какие цветы лучше посадить под окнами больницы и какие перед верандой. Степаненко ответил, что он уже давно не занимается цветами, и в свою очередь задал вопрос таким тоном, по которому трудно было судить, шутит он или говорит всерьез:

— А нет ли у вас в больнице спирта? Может, выпишете стаканчик?

Айно, смеясь, покачала головой.

Степаненко взглянул на стоявший на столе испорченный будильник и привычным движением снял с него крышку. Лицо его деловито нахмурилось.

— Винт у маятника ослаб, — заключил он. — Надо бы маленькие плоскогубцы.

У Айно мелькнула мысль.

— Наверно, у Николая найдутся, — сказала она небрежно. — Пойдем-ка к ним. Или вы спешите куда-нибудь?

— Куда мне спешить?..

Он сунул будильник в объемистый карман своего пальто, и они вышли.

Оути Ивановна уже накрывала на стол. Увидев с Айно Степаненко, она поспешила поставить еще один стакан и тарелку.

Степаненко, видно, чувствовал себя неловко. Он долго вытирал ноги у порога и не знал, куда положить фуражку. Наконец нашел для нее место, затем он вытащил будильник и попросил у Николая плоскогубцы.

Степаненко и Николай уселись за кухонный столик. Открыв крышку, Николай собирался сразу же вытащить механизм, но Степаненко удержал его.

…Бывают мгновения, когда в памяти воскресают какие-то картины, о которых раньше никогда не вспоминал. Иное маленькое событие покажется тогда более значительным, чем большие переживания, о которых помнишь всегда. В памяти Степаненко и всплыло далекое воспоминание.

Как-то дома он чинил такой же будильник. Его сынишка, тоже Микола, жадно следил за работой отца. Починив часы, Степаненко вышел в другую комнату. Когда он вернулся, то увидел, что сын, взволнованно сопя, закручивает винтики на будильнике большими клещами. Степаненко не решился побранить сына, он никогда не говорил детям грубого слова. Он взял у сына часы и показал, как надо закручивать винтики, и, конечно, не клещами, а плоскогубцами. Маленький Микола, затаив дыхание и прижав головку к щеке отца, наблюдал за его движениями…

Николай старательно закрутил винт маятника, как показал Степаненко. Тот проверил маятник и завел часы. Будильник весело затикал.

— Которого же мастера благодарить за это? — спросила довольная Айно.

Мужчины пересели за стол.

Ели молча, потом Степаненко спросил:

— Значит, уходишь в армию?

Николай кивнул. Степаненко добавил как бы про себя:

— В этом году и мой Микола пошел бы в армию.

Оути Ивановна вздохнула, вытерла глаза уголком передника и спросила у Степаненко:

— Как же он погиб-то, твой Микола?

— Во время эвакуации… Все погибли от одной бомбы… Двенадцать с половиной километров только и успели отъехать от своей хаты…

Он отвернулся и начал откашливаться, как будто чем-то поперхнулся, потом вышел из-за стола, подошел к плите и стал спиной к ужинающим. Николай нахмурился. Ласковое лицо Оути Ивановны подергивалось. Айно кусала губы.

— Микола Петрович, правда, что взрывчатые вещества имеют страшную силу? — спросила Айно.

Степаненко сел снова за стол и сказал слегка охрипшим голосом:

— Да, у динамита, тола, у аммонала… великая сила. Перед ними не устоит и железобетон. Они разносили ко всем чертям и «Тигров» и «Фердинандов»…

Оути Ивановна тихо вздохнула.

— А ведь человек не из железобетона, — сказала Айно, пристально глядя на Степаненко. — Человек крепче. Человека никакие удары не должны сокрушить.

Степаненко вопросительно взглянул на Айно. Он понял, что эта молодая девушка, которую, как он считал, интересуют только больные, книги и цветы, думала сейчас о нем, о взрослом и здоровом человеке. В словах Айно была не только жалость, в них был заботливо высказанный упрек. Человек — не из железобетона. Человек должен быть крепче. Почему же ты так ослаб душой?

— Погиб и мой Пуаво, — вздохнула Оути Ивановна. — Да, многие потеряли сыновей…

Степаненко опять промолчал. Айно он мог бы возразить, что утешать легко. Оути Ивановне он этого не мог сказать. Но у Оути остался все-таки Николай…

Айно попросила у Николая чертежи Александрова и протянула их Степаненко.

— Посмотрите-ка, что Николай хочет сделать.

— Николай? — переспросил Степаненко.

— Я хочу попробовать, но нужна помощь, — сказал Николай.

Десять с лишним лет прошло с тех пор, как Степаненко в последний раз держал в руках чертежи. Эти бумажки, конечно, нельзя было назвать чертежами, это скорее были наброски, но Степаненко сразу увидел, что сделаны они рукой специалиста.

— Тебе поручили сделать эти упоры? — спросил Степаненко, подозрительно посмотрев на Никулина.

— Ну да… — Николай замялся, потом признался: — Никто не поручил, но нужно. Машина-то стоит. Только один я не справлюсь.

— Ничего, справишься, — ободрил Степаненко. — Пойдем попросим кузнецов.

— Я пойду попрошу, — предложила Айно.

— Зачем, мы уж сами… — Степаненко встал. — На это, вероятно, надо разрешение Мякелева?

— Обойдемся, — сказал Николай решительно. — Сделаем под мою личную ответственность.

— Ну что ж, сделаем под твою личную ответственность, — улыбнулся Степаненко.

— Такой же был его покойный отец, — улыбаясь влажными глазами, заметила Оути Ивановна. — Упорный.

Они вышли. Степаненко пошел в кузницу, а Николай зашел к Кюллиевым, чтобы взять Пааво с собой.

Самого мастера не было дома. Пааво сидел у подоконника с какой-то тетрадью в руках. Когда вошел Николай, он торопливо закрыл тетрадь и вопросительно посмотрел на Николая.

— Что это у тебя? Конспекты? Почему ты прячешь?

Николай в шутку вырвал тетрадь из рук Пааво, открыл первую попавшуюся страницу и прочитал: «Мои розы угробила буря…»

— Так это же стихи. Твои? А кто это тут написал: «Можно было бы рифмовать «грезы» и «розы»? Чепуха какая-то. Кто это твой советчик?

— Зачем тебе знать? Ну, Матрена Павловна.

— Матрена Павловна? Так она к тому же и поэтесса?

— Оставь, дай тетрадь.

Пааво отобрал тетрадь и спрятал в ящик стола.

— Вот что, поэт. Нам надо самим сделать бортовые упоры. Как ты на это смотришь? Микола Петрович поможет нам.

— Выйдет ли? — усомнился Пааво, но все же пошел с Николаем.

Стояла уже весенняя ночь, когда на сплоточной машине послышались удары металла по металлу.

А под утро в поселке услышали гул работающей машины и грохот лебедки; Николай со своими помощниками открыли сплоточный коридор и опустили тросы в воду. Первый пучок связали крупнее обычного. Николай нажал на рычаг лебедки. Большая связка бревен ударилась о новые, железные бортовые упоры. Судно вздрогнуло, корма его осела, но крепкие упоры выдержали. Первый пучок с шумом плюхнулся в воду.

Из поселка стали доноситься голоса. Рабочий день начался. Из домов выходили люди. Сплавщики шли к направляющим бонам, к сортировочным воротам, к электролебедкам, к транспортерам и циркульным пилам.

Но никто не шел к сплоточной машине, она ведь вышла из строя. Николай лукаво подмигнул своим помощникам и потянул за кольцо. Протяжный гудок прорезал утреннюю тишину. Люди остановились, удивленно прислушиваясь. Гудок повторился — протяжный, зовущий. Народ побежал на сплотку.

Степаненко никогда не запирал двери в свою квартиру. Обычно он подпирал ее палкой в знак того, что дома никого нет. Он откинул палку, дернул дверь и остановился на пороге. Пол был чист, еще чуть влажен после мытья. На столе лежала белая скатерть, на окнах висели тюлевые занавески. Даже постель была застлана покрывалом с синими цветочками, которое он видел когда-то на веревке во дворе у Айно Андреевны. На гвоздике у двери висела забытая вязаная кофточка Оути Ивановны.

Степаненко нерешительно присел к столу и опустил голову на руки.