В заливе ветров

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Воронов лежал в постели. Он поднимался ненадолго только в те часы, когда приносили почту. Вот и сейчас он быстро разобрал ее, газеты положил рядом на стул. Разорвал конверт. Это был, наконец, ответ Ольги на его письмо, длинный ответ, написанный без помарок, — видно, письмо это она переписывала и, может быть, не раз.

«Миша, для того чтобы решить, как нам быть дальше, надо встретиться, — писала Ольга. «Значит, опять ни да, ни нет», — подосадовал Воронов и начал читать дальше. — Изменился ли ты, изменилась ли я — мы не знаем, а без этого нельзя жить вместе. — «Вот уже ближе к откровенному разговору», — заключил Воронов и присел на постели, опираясь на локти. — До знакомства с тобой мне казалось, что я никогда никого не смогу полюбить. Ты был первый, кого я полюбила. Полюбила так сильно, что даже твои недостатки казались мне достоинствами. Я восхищалась тем, что ты прям и резок, что ни с кем и ни с чем не считаешься, когда этого требует дело. И разве можно было не уважать в тебе эту силу характера, когда речь шла о выполнении боевых заданий? Меня трогало до умиления, когда солдаты говорили перед боем: «Ничего, наш майор не подкачает». «Наш майор…» — ведь это надо заслужить. И ты заслужил смелостью, честностью, храбростью — всем тем, чем завоевывают сердце солдата.

Но вот кончилась война, а характер твой не изменился. И оказалось, что ты груб, резок, даже несправедлив к другим. А среди других была ведь и я… Ты ни разу не советовался со мной, как нам жить, ты всегда приказывал, а я послушно подчинялась. Все мои попытки высказать свое мнение никогда ни к чему не приводили. Только на одном я настояла. Я все-таки стала терапевтом, а не хирургом, как ты требовал. Ты же не мог даже объяснить, почему я должна стать хирургом, но требовал и сердился, что я не соглашаюсь. Помнишь один из наших последних разговоров на берегу Невы? Ты сказал, что надо ехать в Карелию. Я нарочно стала возражать, чтобы… подразнить… Мне хотелось, чтобы ты убеждал меня, звал, сказал бы, что ты без меня жить не можешь. Но ты сразу обиделся. И вместо серьезного, доброго разговора произошла глупая ссора. Как ты сделал мне больно!.. Понимаешь ли ты?..»

Воронов, дочитав письмо, сунул его между страницами книги и с досадой подумал: «Капризы, одни капризы». Но какой-то червяк сомнения все-таки грыз его сердце. А вдруг Ольга права, и он сам во всем виноват? Тяжело вздохнув, Воронов оглядел комнату. Вот он лежит сейчас в этой угнетающей тишине, совсем одинокий и никому не нужный. Потом вспомнил, что, наверное, сейчас придет Айно… И стало чуть светлее вокруг… Что же с ним происходит?.. Нет, Ольгу он попрежнему любит…

Раздался стук в дверь, и в комнату вошла Матрена Павловна. Воронов недовольно сунул книгу под подушку.

— Я тут каккара принесла, Миша, — Матрена Павловна поставила блюдо на стоящий у кровати стул. — Не хочешь ли молока или чаю?

— К чему вы утруждаете себя, Матрена Павловна? — ответил Воронов. — У меня всего вдоволь.

— Может быть, принести еще чего-нибудь почитать?

Матрена Павловна подсунула руку под голову Воронова.

— Я поправлю тебе подушку.

— Мне хорошо и так, не беспокойтесь, пожалуйста.

В дверь снова постучали, и в комнату вошла Айно Андреевна. Матрена Павловна увидела, что лицо Воронова осветилось улыбкой. Айно, ни слова не говоря, вынула книгу из-под его подушки и положила на этажерку.

Воронов усмехнулся: «Вот, оказывается, умею и подчиняться». Айно взяла его за руку и проверила пульс. Ему показалось, что эта минута, когда он ощущал на своей руке теплые кончики пальцев Айно, была слишком коротка.

Опустив его руку, Айно сказала:

— Вам нельзя читать.

— Ну, а разговаривать можно? — спросил Воронов. — Садитесь, Айно Андреевна. Вы, наверное, устали.

Взгляд его вдруг остановился на библиотекарше, которая грустно стояла в сторонке, опираясь кистями рук о стол.

— Матрена Павловна, можете унести ваши книги. Они там на столе. Видите, начальство мне не разрешает читать.

Матрена Павловна взяла книги, остановилась в нерешительности, как будто желая что-то сказать, но промолчала и, не прощаясь, вышла из комнаты с поднятой головой.

Айно присела к столу.

Просторный белый халат не скрывал ее красивой девичьей фигуры. Айно задумчиво смотрела куда-то поверх головы Воронова. Из-под белой косынки выбились два русых локона и мягкой линией опускались с высокого чистого лба. Яркий румянец играл на щеках, полные губы слегка полураскрылись.

Айно опустила руки на колени и промолвила, как бы оправдываясь:

— Я не устала, но иногда хочется полентяйничать. Особенно теперь, летом.

— Вы не умеете лентяйничать. В вас так много энергии. — Воронов смутился. Не те слова он говорит — разучился ли он разговаривать не о делах, или что-то другое. — О чем вы сейчас думали?

— Вы и не отгадали бы, — улыбнулась Айно. — Я представила себе, как красиво сейчас должно быть на юге. Море. Горы, долины, и много, много цветов. Я никогда не видела гор, наверно, они очень красивы.

Кто-то вошел в переднюю и долго вытирал там ноги. На пороге появился Кирьянен. Он взял стул, осторожно подставил к кровати, видно готовясь к долгому разговору. Присмотревшись к осунувшемуся лицу Воронова, он начал расспрашивать о состоянии его здоровья, но не у него самого, а у Айно Андреевны.

Наконец он приступил к делу:

— Ну вот и помогла нам сплавная контора, ничего не скажешь…

— То есть как это?

— Приехал представитель и твердит одно: заберу оборудование электростанции, электромотор, все запасные части, которые привез Александров. Никаких объяснений не хочет слушать.

— Кто это приехал?

— Ипатов. Я с ним только что разговаривал и так и этак, а он ни с места. Согласился только послушать рабочих. Сегодня вечером созываем.

Воронов нахмурился, Айно укоризненно взглянула на Кирьянена.

— Ну что ж, созывай людей… Но все равно ничего не отдадим, — решительно сказал Воронов. — Вот Александров вернется…

— Но работы на электростанции прекращены. Тут не Александров нужен, а плотники, — прервал его Кирьянен.

— Плотина нам нужнее сейчас, чем электростанция. — В голосе Воронова зазвучали раздраженные нотки, руки нервно сжали край одеяла. — Если древесина останется на суше, то…

— Потапов обещает, что не останется…

— Ты сходи к Мякелеву. — Воронов приподнялся. — Скажи, чтобы гнал в шею всех этих представителей и чтобы дал приказ перенести оборудование со двора в сарай, что за кузницей. Там место найдется, если только навести порядок. Потом, когда Александров вернется…

— А если сделать все до его приезда? — вдруг спросила молчавшая до сих пор Айно Андреевна.

— Вы о чем это? — Воронов взглянул на нее чуть удивленно.

— Ну, установить эти самые машины на место. Пустить их в ход, что ли, — неуверенно ответила Айно. — А то он волнуется. Мы бы написали ему: все будет в порядке. Знаете, как он обрадуется?

— Ведь это верно, — подхватил Кирьянен. — Ей-богу, мы могли бы много сделать. Я же говорил тебе. Хотя бы с электростанцией.

— Ну, пошло, — Воронов нетерпеливо пожимал плечами.

Айно снова взглянула на Кирьянена. Тот замялся, но все же продолжал, правда уже не так уверенно:

— То, что нужно сделать в механической мастерской, мы сделаем и без него. Да и по остальным объектам Александров оставил нам свои наметки. Есть еще и предложения рабочих, помнишь, я тебе передал их? Это было незадолго до твоей болезни. — Воронов приподнялся, но Кирьянен испуганно положил руки на его плечи. — Нет, нет, лежи, лежи.

— Ничего вы без Александрова не сделаете, — проворчал Воронов. — Да и людей я не смогу дать.

— А почему бы им не попробовать? — Вдруг вмешалась Айно Андреевна. — Хотите, сходим вместе к Кюллиеву? — сказала она Кирьянену. — Кстати, давно я Марию Андреевну не видела. Я только забегу домой, сниму халат.

— Ну вот, еще и врача превратили в помощника механика, — недовольным тоном сказал Воронов.

Но Кирьянен с удивлением уловил в голосе начальника какую-то новую нотку, похожую на удивление. Впрочем, Воронов и сам не понимал своего состояния. Ему хотелось накричать на Кирьянена, сказать, чтобы он не лез не в свое дело, однако где-то в душе, пока еще робко, пробивалось сомнение в своей правоте. Не об этой ли его грубости и недоверии к людям писала Ольга? Воронов отвернулся к стене, притворившись утомленным, и секретарь парторганизации вышел вместе с доктором, не добившись от него ясного ответа.

Дома Айно сняла халат, положила в карман жакетки кулек с конфетами для детей Кюллиева и вышла. Кирьянен ждал ее на улице.

Семья Кюллиевых сидела за обедом. Мастер на одном конце длинного стола, а на другом — Мария Андреевна, женщина лет тридцати, в мягком, с синими цветами, домашнем халате. Во всем облике Марии Андреевны, в ее круглой фигуре, в мягких щеках с ямочками, как у маленьких детей, было что-то такое, что вызывало добрую располагающую улыбку. У нее были такие же темнорусые волосы, как у Айно, и даже в очертаниях их лиц и особенно в маленьких улыбчивых ямочках было много общего. Они в шутку называли себя сестрами, так как отчество у них было одинаковое.

Первая жена Кюллиева, мать Пааво, умерла в эвакуации. Сам Кюллиев уже в конце войны был тяжело ранен и провел много месяцев в военном госпитале далеко в тылу, в городе Кирове. Там он встретил и полюбил учительницу Марию Андреевну, которая со своей школой шефствовала над госпиталем. Выйдя из госпиталя, Кюллиев взял сына из детского дома и приехал с ним на родину в деревню Пуорустаярви. Оттуда они перебрались на сплавной участок в Туулилахти, потом он съездил в Киров и привез Марию Андреевну, которая теперь преподавала русский язык в Туулилахтинской школе.

Пааво сидел рядом с отцом, а его четверо маленьких братьев и сестричек, все в одинаковых костюмчиках, очень похожие на мать, сидели на высоких стульчиках по обеим сторонам стола. Пятый, самый маленький, еще грудной, был на руках у матери.

Увидев Айно, малыши быстро соскочили со своих стульчиков и закричали:

— Тетя Айно пришла! Папа, мама, тетя Айно, тетя Айно пришла!

Айно села на скамеечку, обняв всех четверых сразу. Ребятишки пыхтели и толкались, они все сразу хотели взобраться к ней на колени. Айно с трудом удалось засунуть руку в карман и вытащить оттуда кулек с конфетами. Ребята начали шумно делить лакомства.

Мария Андреевна, улыбаясь, смотрела на эту возню. Потом спросила у трехлетней девочки.

— Лида, ты чья дочка?

— Папина, мамина и тети Айно, — бойко ответила девочка.

— Тете Айно надо своей семьей обзавестись, если она так детей любит, — усмехнулся Кюллиев.

— Это что, отцовская ревность? — пошутила Айно.

Кирьянен рассказал о приезде Ипатова из сплавной конторы и об угрозе забрать механизмы.

— Что ты думаешь об этом? — заключил он свой рассказ. — Я решил сегодня же собрать рабочих.

— Я-то? — Кюллиев вытер усы, встал из-за стола и закурил. — Я думаю, что у сплавной конторы есть дела поважнее, чем возить оборудование взад и вперед.

— Вот-вот, — поддакнул Кирьянен. — Тем более, что все это нам нужно.

— Кое-что есть и лишнее, пусть это и забирает.

— Ты о чем? — настороженно спросил Кирьянен.

— Я говорю о лебедках.

— Как это так? Сам работаешь на лебедках, а говоришь — лишние.

— Нам на запани хватит и двух лебедок, а у нас — четыре. А есть сплавные участки, где их не хватает.

Кирьянен помолчал, потом спросил:

— А механизмы для электростанции? Они ведь тоже лежат пока без дела.

Кюллиев взял малыша у матери, поднял высоко и зашевелил усами. Ребенок засмеялся и обеими ручонками поймал отца за усы. Кирьянен невольно улыбнулся, продолжая выжидательно смотреть на мастера. Наконец тот отдал ребенка матери, ответил:

— Это плохо, что лежат. Их надо скорее пристроить к делу. Эх, проклятая плотина! Когда же плотники вернутся оттуда?

— Потапов обещал вернуть их, — уверенно сказал Кирьянен.

Недоверчиво посмотрев на Кирьянена, Кюллиев продолжал:

— Александров привез и другие машины, очень нужные нам, а к делу пристроить не успел.

Кирьянен ударил ладонями по коленям:

— Вот что, посоветуемся с рабочими, что мы сможем сделать сами без Александрова. Ведь у людей много предложений. Никулин, например, обещает…

— Мало ли чего он обещает, — прервал его рядом сидящий Пааво.

— А что, не получается? — спросил Кирьянен.

Пааво пожал плечами, встал из-за стола и начал одеваться.

Айно удивленно взглянула на него. Пааво всегда держался тихо, незаметно. Очевидно, сегодня его что-то особенно угнетает, если он так резок. Мария Андреевна опустила голову и еле слышно вздохнула. Кюллиев попытался отвлечь внимание от сына:

— Рационализаторских-то предложений много. Например, изготовление дисковой пилой дранки для штукатурных работ. Александров и маленький электродвигатель выписал, а он тоже лежит пока без дела.

— А предложение о новых вагонетках? — добавил Кирьянен. — Тоже хорошее предложение.

Отец и сын собрались на работу. Айно вышла вместе с ними. Кирьянен делал вид, что ищет свою кепку. Мария Андреевна уложила малыша в кроватку и стала книжкой отгонять от него мух. Кирьянен вспомнил, что его дочку в детстве качали в колыбельке. «Теперь в колыбельках не качают, и это, пожалуй, лучше», — решил Кирьянен.

Мария Андреевна вопросительно взглянула на него. Вероятно, у Кирьянена было дело лично к ней.

— Что такое с Пааво? — спросил Кирьянен.

Мария Андреевна тихо вздохнула.

— Не знаю, что вам и сказать. Много я думала о нем, с отцом говорили. Скрытный он очень и самолюбивый. У других — друзья, товарищи, а он все один. В клуб никогда не ходит.

— А читает?

— Читает, да не то. Матрена Павловна дает ему какие-то сентиментальные книги. Откуда она только выкапывает их? Начал стихи писать. Да, да, стихи! И такие слезливые. Не понимаю, что с ним делается. Ну, был бы он влюблен, тогда другое дело, но и этого нет…

— М-да, — промолвил Кирьянен. — Может быть, он все еще горюет по матери?

Мария Андреевна подняла на Кирьянена влажные, взволнованные глаза.

— Разве я не понимаю? Очень хорошо понимаю, потому что сама выросла без матери, у мачехи. Как это было больно, когда мачеха покупает своей родной дочери одно платье за другим, а я хожу в тряпках! А в детстве ее дочери дарят новые куклы, а мне не дают ни минуты отдохнуть от домашних дел. Ведь я тоже хотела играть! А потом, когда стало туго жить, мачеха выгнала меня из дому. Помню, какой скандал мачеха устроила отцу, который дал мне три рубля на дорогу. Так что я знаю, как чувствуют себя дети при мачехе. Но я ведь старалась быть внимательной к Пааво, когда он был маленьким.

— Что вы, Мария Андреевна, мы же все знаем, как хорошо вы к нему относились. У меня дочь тоже без матери осталась, да и я сам недолго с ней был. Мне рассказывали, когда везли ее без матери в Архангельскую область, как она, бедненькая, сидела одна в уголочке! — Голос Кирьянена дрогнул. — А ведь она была живая и бойкая. Ребенок нуждается не только в пище и в крыше над головой. А попала к добрым людям и ожила. Хозяйка сшила ей куклу, кукле — платье с кармашками и платочки, девочка даже смеяться начала… Конечно, Пааво уже взрослый парень. Может быть, к нему труднее подойти?

По лицу Марии Андреевны снова разлился слабый румянец. Она сама казалась взрослым ребенком, которого зря обидели. Кирьянен попытался было как-то смягчить свои слова, но он был слишком медлителен, и Мария Андреевна успела опередить его:

— Я не бессердечный человек! Вы не можете этого утверждать. Но я просто не знаю, как угодить ему. С маленьким я сумела бы…

— Когда у меня мать умерла, мне было уже под сорок. Но мать все считала, что я еще мальчишка, который может простудиться, если выйдет во двор в тоненьких рукавичках. Этим матери и отличаются от других людей…

Кирьянен взглянул на часы и заторопился:

— А ведь Ипатов-то меня ждет! Скоро начнется совещание. Хорошо, если бы Пааво тоже пришел. Ведь он неплохой машинист. Его бы надо втянуть в наши дела! Как думаете?

— Да, если бы только можно было его увлечь. Он, кроме того, такой мнительный, все ему кажется, что над ним смеются…

Было уже поздно, когда наконец народ собрался. Многие задержались на запани после смены, у других нашлись неотложные дела дома.

Совещание открыл Мякелев. Слегка запрокинув голову, он сквозь очки в толстой оправе окинул взглядом присутствующих и начал скрипучим голосом:

— Руководство собрало вас, чтобы сообщить о том безобразном положении, которое у нас создалось в области хранения машин и механизмов. По требованию уехавшего в отпуск главного механика Александрова мы получили следующие машины и запасные части…

Мякелев взял в руки лист бумаги и начал перечислять. Некоторые машины и части были ему совсем незнакомы, и он не мог даже произнести названий. Кирьянен чувствовал себя неловко за него и пытался подсказывать ему. Кое-как дочитав список до конца, Мякелев продолжал тем же сухим тоном:

— Как показала практика, мы не нуждаемся в этом оборудовании и решили отослать его обратно. Акт на передачу готов. Есть ли вопросы?

Кирьянен тревожно всматривался в лица присутствующих. Неужели все смолчат? Кюллиев перелистывал какие-то бумаги, как будто и не слушал Мякелева. Николай вопросительно посмотрел на Кирьянена, потом на соседей и язвительно спросил:

— Ну, мы все выслушали. Значит, можно расходиться?

Мякелев только усмехнулся. Он не считал нужным отвечать на этот дерзкий вопрос.

— Для чего же нас на совещание созывали, если уже все решено? — продолжал Николай.

— Что ты-то размахался? Пусть Кирьянен скажет! — шепнула ему сидящая рядом Анни и покраснела: подумает, что она защищает отца.

Кирьянен не торопился высказать свою точку зрения. Он настойчиво спрашивал:

— Что вы думаете, товарищи, об этом?

Кюллиев поднялся, кашлянул и, перебирая бумаги, начал:

— Мне кажется, что надо было сначала обсудить сообща, что отдать и в чем мы нуждаемся сами. Тут у меня кое-какие проекты Александрова и рационализаторские предложения рабочих. Давайте разберем их, — может, кое-что удастся осуществить?

— Вот это уже дело! — поддержал его машинист шпалорезки, молодой, широкоплечий мужчина в синем комбинезоне. Он открыл окно и закурил. — Об этом можно и посовещаться.

Длинный Василий, которого назначили бригадиром на строительстве, поднялся, выпрямился во весь рост и начал говорить:

— Я тоже думаю: неужели нам ничего не нужно, неужели ни один механизм мы не способны сами смонтировать и пустить? Мне сказали: руководи строительством электростанции. А кем я буду руководить? Своей женой?

— Тут бы тебе хватило нагрузки, — усмехнулся кто-то. — Только вожжи-то у нее в руках.

— Это тебя не касается! — рассердился Длинный Василий. — Почему плотников задерживают на Пуорустаёки? При такой неразберихе у нас не будет ни плотины, ни электростанции.

— И новую дисковую пилу надо установить.

— И новые вагонетки сделать!

Мякелев совсем не ожидал, что совещание получит такое направление. Он любил строгий порядок. Начальство сообщает свою точку зрения, рабочие соглашаются — и точка. А тут предложения сыпались одно за другим. И все это натворил Кирьянен. Надо будет сказать Воронову. А пока он слушал и, часто не понимая о чем идет речь, старался лишь об одном — чтобы чем-нибудь не выдать своего незнания.

О каждом предложении спорили долго. Но были и такие предложения, которые не вызывали разногласий: сразу же постановили просить руководство продолжать строительство электростанции и с завтрашнего дня приступить к установке тех машин, которые уже сейчас можно использовать на производстве. А две лебедки и один мотор внутреннего сгорания решили передать на другие участки.

Мякелев попрежнему молчал, он все силился понять, каково отношение представителя сплавной конторы к этим предложениям. Но на лице Ипатова он не мог ничего прочитать. Наконец Мякелев не выдержал:

— А каково ваше мнение, товарищ Ипатов?

— Я хочу послушать, что скажет народ, — ответил тот, и Мякелев окончательно растерялся.