В заливе ветров

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Кирьянен жил вместе с Койвуненом в просторной комнате. Хозяйством они занимались по очереди и делали все сами. Кирьянен боялся, что чужой человек может перепутать его бумаги, Койвунен же доказывал, что женщина никогда не вымоет пол так чисто, как мужчина.

Оба они были вдовцами, считались даже родственниками. Койвунен был женат на сестре Кирьянена. Жена умерла еще задолго до войны, но Койвунен так и не завел новой семьи. А жена Кирьянена, уехав в эвакуацию тяжело больной, умерла в пути, оставив маленькую дочь Марию. Девочку взяли к себе знакомые. Теперь Мария уже заканчивала университет в Петрозаводске.

Кирьянен, поднявшись на крыльцо, торопливо открыл почтовый ящик. Оттуда выпал синенький конверт. Он сразу узнал почерк и с довольным видом сунул письмо в карман. Ему очень хотелось прочитать письмо немедленно, но сдержался — у него вошло в привычку читать письма дочери перед пылающим очагом, пока кипит кофе. Сняв шинель, он проворно затопил печь, наполнил чайник водой и пододвинул качалку к печке. Теперь можно было приняться за чтение.

Письмо было, как всегда, короткое, но, по мнению отца, в нем было сказано все, что следовало. Такими же были и его письма к дочери. Оба они писали друг другу, что здоровы, один работает, а другая учится попрежнему и что ничего нового не произошло. Никто из них не писал, что скучает и ждет встречи. В сегодняшнем письме, однако, было и кое-что новое. Мария писала, что ей предлагают путевку в дом отдыха на юг и, если отец не возражает, она поедет туда сразу же после экзаменов и лишь под осень приедет в Туулилахти. Что он мог возразить? Кирьянен даже самому себе не хотел признаться, как это опечалило его. Он начал деловито подсчитывать, сколько денег надо отправить на дорогу Марии, хотя дочь и не просила об этом.

Кирьянен и не заметил, как мысли его вернулись к привычным делам. Он поморщился, вспомнив свой утренний разговор с Александровым. Нет, не так нужно было с ним говорить. Все эта проклятая неуверенность. «Всегда наше дело с тобой страдает, — сказал Александров, когда Кирьянен сообщил ему об аварии плотины. — Людей нам теперь не дадут, а может, даже отнимут». Правда, Кирьянен тут же ответил и, пожалуй, неплохо, что плотина тоже н а ш е дело. Но тот только презрительно прищурил глаза. Вот воспитывай такого… эгоиста производственного. Да еще когда чувствуешь, что он тебе в работе не очень доверяет… Может, не надо было Кирьянену уходить из гаража? Эта мысль не раз уже мелькала у него в голове. Нет, это было бы неправильно. Кирьянен даже мотнул головой. Не так уж плохо идут у него дела. Лебедки он ведь сам наладил. Александров и так и этак осматривал — все было правильно… И, в конце концов, не надо уж так переживать, что Александров не согласился, когда Кирьянен посоветовал ему привлечь к монтажу станции Колю Никулина и Кюллиева. «Ничего, Петр Иванович, думаешь, ты один шьешь, а другие только порют? Может, и из нас швецы выйдут!»

Кирьянен взял со стола письмо дочери, чтобы спрятать его. «Надо бы съездить в Петрозаводск, повидать Марию. Не скоро теперь увидимся». Но эту мысль он тотчас отстранил. Не время, да еще секретарю парторганизации. Он побывал пока только в двух бригадах. Что-то случилось с людьми после аварии плотины. Не то чтобы работать стали меньше, даже наоборот, но какой-то холодок чувствуется. Собрал коммунистов бригады — надеялся, что будет разговор по душам, и не получилось, надо прямо это признать. Не нашел, видно, настоящих слов. И опять он вспомнил то время, когда работал шофером, вспомнил последнюю зиму. Дорога была плохая и вывозка леса задерживалась. Потом дорогу отремонтировали, но уже трудно было наверстать упущенное. Кирьянен договорился с напарником сделать вместо трех рейсов четыре. На другой день еще два шофера сделали по четыре рейса. А потом в четвертый рейс поехали все. И разговор с людьми был короткий, куда короче вчерашнего. Но тогда он действовал примером, — сам себе ответил Кирьянен. Потому-то и было проще… И вновь вспомнился утренний разговор с Александровым. Кирьянен и раньше замечал, что Александров любит говорить: «Моя мастерская… Я сделаю…» «Надо будет ему сказать, что так говорить нехорошо, — подумал Кирьянен. — А Воронов такой же: «Я решил, я приказываю»… Вот и расхолаживают они людей».

За дверью кто-то уже довольно давно шаркал сапогами. Кирьянену хотелось побыть одному, подумать еще над своими сложными заботами, но он уже привык, что люди идут к нему и днем и поздно вечером, и для каждого он должен найти доброе слово. Он приподнялся, чтобы открыть дверь гостю, который, словно от смущения, все еще очищал обувь на крыльце, и удивленно расширил свои маленькие глаза. Это был Степаненко.

Подрывник зашел к нему впервые. Он еще раз вытер свои сапоги, теперь уже о коврик у порога, прошел вперед и сел, кивнув хозяину.

— Ну, как самочувствие, Микола Петрович? — спросил Кирьянен и выжидающе посмотрел на подрывника.

— Паршиво, — пробормотал Степаненко. От него несло перегаром.

— Наверно, голова болит? — прямо спросил Кирьянен.

— Болит, — подтвердил Степаненко.

— Ничем помочь не могу, — сухо сказал Кирьянен.

— А я не за водкой пришел, — Степаненко почувствовал обиду. — Представьте, что у меня дело есть. Странно?

— Что ты, Микола Петрович, зачем ты так?

Степаненко сидел с плотно сжатыми губами и сосредоточенно смотрел на носки своих сапог, видимо размышляя, стоит ли говорить.

— Это я виноват, что плотина рухнула. Мне приказали взорвать камни перед плотиной, а я и не подумал…

— Но тебя никто не обвиняет.

— Пусть не обвиняют. Я думал, думал и вот что решил: перед плотиной, если ее будут строить, надо сделать заграждение вроде тех камней, которые были раньше.

— Интересно! А ты говорил Воронову?

— Разве Воронова когда-нибудь найдешь? Скажите вы сами. Вас Воронов послушает.

— Ну, зачем ты так? Он и к твоим словам прислушается.

— Куда уж тут! Какой я советчик! — с болью в голосе сказал Степаненко. Встал, надел кепку и вышел сутулясь, даже не попрощавшись с хозяином.

Кирьянен задумчиво посмотрел ему вслед. Что-то новое увидел он в этом человеке. Говорят, был Степаненко когда-то великолепным механиком, но постепенно опустился и вот падает все ниже и ниже…

Кирьянен невольно вспомнил, что когда приходит время Степаненко трудиться на его опасной работе подрывника, он совсем не пьет. Пусть это бывает всего лишь несколько дней, но все-таки он может удержаться. Почему же никто не пытается помочь этому человеку бросить пить? А ведь если удержать Степаненко от пьянства, то лучшего помощника Александрову и не подберешь.

Впрочем, это уже другое дело — сначала надо посоветоваться со знающими людьми, чем и как можно вылечить его. И, размышляя об этом, секретарь проворно задвигался по комнате, убирая посуду, обуваясь.

Айно жила одна в деревянном домике неподалеку от больницы.

Это было обычное девичье жилище, украшенное теми наивными вышивками, салфеточками, фотографиями, которые так любят развешивать все девушки, но в то же время и чем-то отличавшееся. Прежде всего в комнате довольно резко пахло лекарствами, в углу висел белый докторский халат, на комоде рядом с флаконами духов лежала коробка со шприцем. На книжной полке большинство книг были закованы в серые и темные переплеты, в каких выпускают обычно справочники, в том числе и медицинские, и цветастые обложки беллетристических книг выглядели довольно сиротливо.

Айно что-то читала, когда зашел Кирьянен. Кирьянен повесил кепку на вешалку, уселся и оглядел комнату.

— А тесновато у вас, — проговорил он, словно подвел итог этому осмотру.

Айно извинилась за беспорядок в комнате, с любопытством поглядывая на гостя.

— А вы, я вижу, собираете медицинскую литературу? — сказал Кирьянен, с уважением оглядывая груды книг с непонятными, как будто на чужом языке написанными, названиями.

— Как и всякий специалист, — пожала плечами девушка. — У нас скоро районное совещание медработников. Я взялась подготовить доклад, и так оказалось интересно…

Кирьянен слушал со скрытой улыбкой. Его дочь также увлекается своей наукой. Айно уже второй год работает врачом, а сколько у нее еще студенческого жара! Да он и сам, с тех пор как начал учиться, каждую истину принимает с таким волнением, словно сам и открыл ее.

Поговорили о районной конференции, о больнице, аптеке. Кирьянен, придя к кому-нибудь по делу, всегда начинал издалека. Так и теперь, только выяснив все заботы молодого врача, он сказал:

— Тут ко мне заходил Степаненко…

— Я видела его позавчера. Он был…

— Понятно. Он почти всегда пьян. А вы хорошо знаете его?

— Только как врач. У него нервы в очень плохом состоянии. Бессонницей страдает.

Айно мало что знала об этом своеобразном туулилахтинском жителе. Она слышала, что Степаненко настоящий виртуоз по взрывным работам. Зарабатывал он хорошо, но обычно пропивал все свои деньги в первые же дни после получки. И тем не менее его уважали за уменье и бесстрашие, жалели, как жалеют неудачников и несчастных людей. Если он приходил в чей-нибудь дом во время обеда, его сразу усаживали за стол. Почти никогда не разговаривал он о своей прошлой жизни, и его старались не волновать расспросами.

Человек он, видно, мягкий, отзывчивый на чужую беду. Степаненко мог часами возиться с детьми, и дети, в свою очередь, любили бывать с ним. Зимой он вместе с ребятами лепил снежных баб, чинил санки, а весной мастерил игрушечные пароходики. И дети любили этого огромного неуклюжего человека, который умел делать занятные игрушки и играл с таким же увлечением, как и они.

Кирьянен рассказал Айно то, что сам знал о Степаненко. Когда-то у Степаненко была большая семья. Он работал где-то на Украине в ремонтной мастерской, был отличным механиком, уважаемым человеком. В самом начале войны вся его семья погибла. Он ушел в партизаны, взрывал военные склады и железнодорожные мосты. Войну он закончил на севере и не захотел возвращаться на родину, где каждый камень будет напоминать ему о потерянном.

— Я видел однажды в клубе, как он слушает украинские песни. Казалось, вот-вот заплачет, — промолвил Кирьянен.

Оба сидели, задумавшись. Потом Кирьянен глухим голосом сказал:

— Не у него одного война исковеркала жизнь. Но не все это выдерживают.

Айно подумала о Кирьянене: «Да, другие выдерживают лучше!»

Но разговор шел о Степаненко. Айно спросила:

— Нельзя ли его отучить от водки?

— Об этом я и хотел поговорить с вами.

— Вообще-то есть специальные лечебницы, но они не всегда помогают. Найти ключ к его сердцу, вдохнуть в него жизнь — лучшее лекарство.

— Вот, вот, об этом я как раз и думал. Нельзя оставлять человека на произвол судьбы. У меня есть мысль привлечь его к одному интересному делу. А если еще женщины позаботятся о нем… У него мягкое сердце, и он ценит… Давайте попробуем. Пусть это будет наш маленький заговор… Согласны?

Айно Андреевна улыбнулась и протянула руку.