Воспоминания японского дипломата

ГЛАВА 5. Работа в Вашингтоне (1926-1929 годы)

Я направился в Вашингтон вскоре после того, как возникла упомянутая выше проблема иммиграции, и поэтому мой давний интерес к расовой проблеме вообще и ее “японскому” аспекту, в частности, усилился еще больше. Невзирая на большую занятость перед отъездом к новому месту назначения. я изучал различные справочные материалы по этой проблеме и встречался с представителями японских учреждений, в компетенцию которых входила эта область. К своему удивлению, я обнаружил, что многие из этих представителей не только имели весьма слабое представление о расовой проблеме, но и не слишком интересовались ею.

В 1921 году я вернулся из Европы на родину через Соединенные Штаты, а на этот раз, следуя из Иокогамы через Гонолулу до Сан-Франциско, пересек Тихий океан в обратном направлении. Раньше я всегда путешествовал один, но теперь ехал вместе с женой и ребенком. Спокойствие океана, синева неба и воды и красота природы заставляли меня забывать о мерзостях человеческой жизни. От Сан-Франциско мы по суше двинулись дальше, и, миновав Чикаго и Нью-Йорк, прибыли к месту назначения, в Вашингтон. Как мне показалось в Вашингтоне, американцы, видимо, чувствовали, что обошлись с японцами в вопросе об иммиграции слишком сурово и, при жесткости в делах, произвели на меня впечатление любезностью и сердечностью в частных отношениях. Кроме того, недавно прибывший посол и госпожа Мацудайра своей общественной деятельностью во многом способствовали установлению лучшей духовной гармонии между двумя странами. Во время пребывания посла Мацудайра в Вашингтоне не возникало, пожалуй, никаких важных проблем, для решения которых требовалось бы проводить переговоры.

Того Сигэнори в Вашингтоне

Мой приезд совпал по времени с филадельфийской выставкой в честь стопятидесятой годовщины образования США, и по прибытии в Вашингтон я немедленно отправился осмотреть ее. Я посещал Филадельфию во время первого приезда в США, но на этот раз, увидев различные документы, рассказывающие о создании страны и ее впечатляющем развитии, стал испытывать еще большее восхищение перед Америкой. С другой стороны, мне было чрезвычайно интересно сравнить историю Америки с более чем двухтысячелетней историей Японии. Некоторые считают, что страна, не имеющая истории, находится в более выгодном положении, ибо она свободна от сдерживающего воздействия традиций. Как я однажды заметил, любая страна или нация с течением времени неизбежно достигает возраста пятисот или тысячи лет, но при этом также совершенно очевидно, что наличие истории делает им честь. Вопрос не в продолжительности истории той или иной нации, но, коль скоро она сохраняет молодой дух и не страдает от артериосклероза, долгая история есть не бремя, а благо.

В мои обязанности старшего секретаря входило ведение общих дел вашингтонского посольства. Работы было невпроворот, и мне приходилось почти все время проводить за письменным столом, хотя, как сказано выше, важных проблем в то время было не так уж много. Поэтому у меня редко появлялась возможность поездить по стране, хотя время от времени я бывал в Нью-Йорке, и по распоряжению министерства совершил поездку по ряду университетов (Йель, Гарвард, Браун, Амхерст и Принстон). В изучении Соединенных Штатов я был вынужден, в основном, полагаться на книги. Особенно полезными для меня оказались такие авторитетные работы, как “Американское содружество” Джеймса Брайса и “Подъем американской цивилизации" доктора Биэрда. Считаю своим долгом выразить признательность этим авторам, хотя сейчас они уже покинули сей бренный мир.

Как отмечалось выше, значительность американского промышленного оборудования произвела на меня огромное впечатление. Вспоминаю, как мой однокашник и директор компании "Джапан Стил Уоркс” Ямагата Цунэсукэ, который приезжал в США знакомиться с американской сталелитейной промышленностью, после поездки в Питсбург и другие города говорил мне, что даже если бы японская сталелитейная промышленность переняла комплексный метод, она не могла бы позволить себе организацию по типу гигантских объектов сталелитейной индустрии^ США из-за различных ограничений в приобретении сырья и сбыте продукции. Он с сожалением отметил, что ему, наверное, лучше было бы поехать в Европу и изучать метод узкой специализации, принятый в Германии. На мой взгляд, следует постоянно учитывать тот факт, что развитие японской промышленности лимитируется недостаточными поставками сырья и узостью внутреннего и внешних рынков.

Не только материальная, но и духовная цивилизация любой страны зиждется на ее природной среде. Вполне естественно, что демократическое устройство Америки отличается от демократии в Великобритании или Швейцарии. Поскольку Америка - молодая нация с молодой промышленностью, для развития ремесленного производства у нее просто не было времени, и она сразу совершила прыжок в машинную цивилизацию. Поэтому и социальная структура Америки отличается от социальной структуры европейских стран. При огромной территории, обилии природных ресурсов, крупных и еще не тронутых резервах в Америке все еще сохраняется куда более широкий простор для свободного предпринимательства, чем в Европе и других частях мира, где высокая плотность населения и концентрированность производственного механизма обусловили наступление стадии зрелости. Даже в Англии капитализм постепенно модифицируется, и тенденция к государственному вмешательству в свободное предпринимательство усиливается, между тем как в Америке наблюдается совершенно иная картина, ибо, развив политическую и социальную демократию, она оставила ту форму предприятий, которая превалировала в минувшие полвека.

Я занимался российскими делами в Токио и не переставал интересоваться ими и в Америке. Еще со времени работы в Швейцарии я рассматривал противоречие между капитализмом и коммунизмом как грандиозную проблему, с которой нельзя не считаться. Поэтому я следил за американо-российскими отношениями и выяснял у многих американцев их мнения о коммунизме. Однако большинство моих собеседников, в том числе и сотрудники правительственных учреждений, не уделяли этой проблеме большого внимания. Они не пытались осознать, что капитализм для коммунизма злейший враг, и даже когда я разъяснял им методы коммунистической пропаганды, они оставались к ним столь же равнодушными, как к пожару на другом берегу реки, а разговоры об угрозе коммунизма считали бреднями идиота. Учитывая нынешнее положение в мире, я полагаю, что американцам есть о чем подумать, оглядываясь на прошлое. В то время Соединенные Штаты еще не признали СССР, но некоторые политики указывали на возможность японской агрессии против него и симпатизировали Советам.

Я пришел к выводу, что дальнейшее следование Японии курсом антисоветской политики неизбежно приведет к ухудшению ее отношений с США. Впоследствии я не раз имел возможность убедиться в правильности этого наблюдения. Одним из примеров может служить позиция, занятая американскими представителями на Вашингтонской конференции. В те время японо-американские отношения, по крайней мере на поверхности явлений, были замечательными, и единственным событием, касавшимся основ этих отношений и привлекавшим внимание вашингтонской общественности, была афера с нефтяным месторождением Типот Доум. Ее нельзя было квалифицировать как проблему текущего момента. Но поскольку в данном случае речь шла о попытках заручиться государственной поддержкой ввиду возможности японо-американской войны, я не мог не содрогаться при мысли о том, что на государственные власти в зависимости от развития ситуации, могут снова повлиять скандалы подобного рода.

При госсекретаре Келлоге в Дальневосточном секторе Государственного департамента работали профессор Хорнбек и генеральный консул Джонсон, который впоследствии стал послом США в Китае. Дела, связанные с Японией, находились в ведении консула Кордуэлла. Отношения нашего посольства с Государственным департаментом были весьма дружественными, но профессор Хорнбек к тому времени уже прославился своими прокитайскими взглядами. Джонсон, умеренно мыслящий человек, не был столь прокитайски настроенным, как Хорнбек. Помню, однако, как незадолго до моего отъезда из Вашингтона Джонсон сказал мне, что будущие дела Гоминьдана, который в то время находился в высшей точке своего взлета, можно сравнить с реставрацией Мэйдзи в Японии, а я, указывая на различия между ними, стал ему возражать. В связи с дальнейшим развитием китайской проблемы и недавней позицией США в отношении Гоминьдана я вспоминаю тот разговор с особым интересом.

Хотя, как уже говорилось, в то время не имелось каких-либо серьезных вопросов, требующих переговоров между японским посольством и американскими властями, одна возникшая проблема - а именно, проблема Пакта Келлога-Бриана -оказалось важной не только для Японии и Соединенных Штатов, но и для всего мира. Поскольку официальная нота государственного секретаря Келлога с рекомендацией заключить этот пакт была получена посольством незадолго до возвращения посла Мацудайра, поверенный в делах Савада получил и выполнил инструкцию о том, чтобы обратиться к американцам с просьбой изменить в тексте фразу "от имени наших народов торжественно провозгласить". Первое предложение, об изъятии слов "от имени наших народов", было отвергнуто. Второе предложение, о замене слов "от имени" на "от лица" было также отклонено ввиду однозначности этих двух выражений, и в конце концов японский представитель подписал пакт в его первоначально предложенном виде.

Впоследствии этот вопрос вызвал горячие споры на заседании Тайного Совета, и, в соответствии с его решением, при ратификации пакта была сделана оговорка. Выражение "от имени наших народов" совершенно очевидно отражало демократическую идеологию и, следовательно, вступало в противоречие с японской конституцией. Любая уловка в целях элиминирования этого противоречия, вне всякого сомнения, не могла быть бы ничем иным, как паллиативом. Однако Соединенные Штаты не принимали в расчет конституционное значение указанного выражения в Японии. Общественное мнение США, как это показали драмы на тему о падении европейских династий после первой мировой войны, отрицательно относилось к монархической форме правления и рассматривало ее как пережиток прошлого. Так же и в случае с пактом Келлога-Бриана, Соединенные Штаты не пытались понять позицию Японии, считая ее конституционную систему институтом, довольно точно воплощающим концепцию "божественного права королей". Эта история очень помогла мне впоследствии, когда накануне окончания Тихоокеанской войны я должен был заниматься вопросом о пределах наших требований в связи с сохранением национального государственного устройства Японии.

После подписания пакта в Париже и его обнародования в августе 1928 года в Японии подняли вопрос о противоречии между терминологией пакта и конституцией страны. Очевидно, чиновники министерства иностранных дел не поставили в известность бывшего министра иностранных дел Утида, который отправился в Европу на подписание пакта, о переговорах с Соединенными Штатами в связи с формулировками данного документа. Об этом граф Утида рассказал мне в Нью-Йорке, когда он возвращался из Европы, и я по указанию министра иностранных дел встретился с ним, чтобы рассказать об осложнениях, возникших в Токио в связи с этим вопросом, и о пожелании министра, который советовал графу Утида воздерживаться от заявлений для прессы. Несомненно, одна из причин осложнений заключалась в неумелом ведении этого дела на рабочем уровне, что нередко было свойственно некоторым подразделениям министерства иностранных дел. После заключения Лондонского договора 1930 года возникли сильнейшие разногласия, которые привели к убийству премьера Хамагути, инциденту 15 мая 1932 года и еще более усилили крен Японии вправо. А одна из причин этих разногласий заключалась в том, что все вопросы, связанные с Лондонским договором, решались без должной координации между министерством иностранных дел и Генеральным штабом ВМФ. Опыт тех лет должен послужить для министерства иностранных дел хорошим уроком.

После того, как токийские страсти по поводу пакта Келлога-Бриана несколько поостыли, я вернулся на родину. Однако прежде чем завершить главу о работе в Вашингтоне, мне хотелось бы особо упомянуть проблему сухого закона. Этот чисто внутренний вопрос, тем не менее, заинтересовал меня как общая социальная проблема. Сухой закон не был до конца последовательным, ибо, наказывая продавца алкоголя, оставлял безнаказанным его потребителя. У дипломатов, естественно, никаких проблем не возникало, ибо они получали импортные напитки для личного потребления и официальных нужд. Ну, а в США тайное производство и контрабанда алкогольных напитков приобрели гигантский размах. По всей стране процветала тайная торговля спиртными напитками, и молодежь поддавалась искушению из любопытства или тщеславия. Американцы, казалось, не слишком заботились о соблюдении закона. Сам он изначально был временной мерой военных лет, но влияние сторонников запрета, которые требовали установить его на вечные времена, пересилило противников. Тем не менее вредные последствия закона накапливались, и, в конце концов, он был отменен Двадцатой поправкой к конституции в 1933 году.

Наблюдая отношение к законодательному запрету спиртного, я пришел к выводу, что введение любого неосуществимого юридического акта, какие бы высокие идеалы ни лежали в его основе, рано или поздно нанесет ущерб власти закона и подорвет у народа дух законопослушания. Иначе говоря, если тот или иной социальный институт не соответствует нравственному уровню нации и потому не может быть реализован, то, преследуя даже самые прекрасные идеалы, он принесет этой нации больше зла, чем добра. Реформа социальной структуры должна идти в ногу с совершенствованием общественной морали, и именно здесь пролегают границы законодательства. Не следует стремиться к социальному совершенствованию посредством законодательных мер. Напротив, совершенствование морали должно упреждать или, по крайней мере. сопровождать законодательные меры.

Сухой закон напомнил мне об общеизвестной тактике коммунистов, которая предполагает сначала путем насильственной революции установить диктатуру пролетариата, а затем с помощью полученной таким образом власти, совершенствовать социальную структуру. Разумеется, работа в интересах совершенствования человеческого общества чрезвычайно важна, и при этом не следует просто цепляться за старую систему. Однако, как свидетельствуют пример Французской революции и многие другие примеры, революционные меры, нацеленные на достижение социальной утопии, не могут достичь успеха, а если и достигают, то успех этот оказывается кратковременным, если только такие меры не сопровождаются нравственным и социальным совершенствованием человека. Разумеется, даже при провале революции послереволюционная ситуация наверняка будет ближе к идеалу, чем ситуация предреволюционная. Однако не лучше ли помочь людям понять ту же цель и выйти на нее без обращения к насильственной революции, коль скоро она способна сделать так мало? Я пришел к выводу, что прогресс должен достигаться просвещением, а не насилием.

В мае 1929 году я покинул Вашингтон и, переночевав в Новом Орлеане, пересек по “Закатному маршруту” юг Соединенных Штатов. Проехав через Лос-Анджелес, я добрался до Сан-Франциско, сел там на пароход, переплыл через Тихий океан и высадился в Иокогама.