Воспоминания японского дипломата

ГЛАВА 8. На посту директора Европейско-Американского бюро

Навестив своих родителей в нашем старом доме, куда я обычно ездил по возвращении в Японию, я в конце февраля 1933 года принял дела директора Европейско-Американского бюро. В то время во главе Кабинета стоял виконт Сайто. Старый граф Утида оставил пост президента Южно-Маньчжурской железной дороги и принял портфель министра иностранных дел, а Такахаси Корэкиё, невзирая на преклонный возраст, стал министром финансов. Самой главной проблемой для министерства иностранных дел, а, скорее, и для всей японской нации, была тогда проблема урегулирования "Маньчжурского инцидента”. Конкретно речь шла о том, следует ли Японии подчиниться резолюции Генеральной Ассамблеи Лиги Наций. Находясь в разъездах, я не знал всех деталей, но насколько понимал, по господствующему в Японии мнению, резолюцию следовало отвергнуть как неприемлемую. А за этой проблемой возникала следующая — о выходе из Лиги. Как мне стало известно, 20 февраля было принято окончательное решение, согласно которому в случае отказа Лиги принять наши требования наша делегация должна была покинуть заседание Ассамблеи. Я также знал, что выход из Лиги неизбежен и что нашей делегации направлены соответствующие инструкции.

Это факт, что Лига Наций старалась, и с немалым успехом, гарантировать поддержание мира, но у нее не было средств для реализации этих гарантий, поскольку предметом ее первоочередных забот было уважительное отношение к суверенитету каждой страны. Кроме того, эта международная организация настолько сильно склонялась к сохранению status quo, что ни разу не предприняла никаких действий на основе положения Статьи 19 своего Устава, где говорилось о мирных изменениях. Поэтому страны, не удовлетворенные status quo, в конце концов, прекращали сотрудничество с Лигой, и вслед за Японией, в октябре 1933 года о своем выходе из этой организации объявила Германия. Конечно, доведение Лиги до состояния полного бессилия было крайне прискорбным с точки зрения развития глобального механизма поддержания мира, и при создании таких механизмов в будущем необходимо должным образом учесть указанные недостатки Лиги Наций.

Едва приступив к обязанностям директора Европейско-Американского бюро, я обратился к директору Азиатского бюро Тани, который занимался "Маньчжурским инцидентом”, с просьбой направлять мне все документы до принятия окончательных решений по важным вопросам, связанным с этим инцидентом, ибо эта проблема имела большое значение для наших отношений со странами Европы и Америки. Директор Тани мою просьбу удовлетворил. Впоследствии наша договоренность в общем-то соблюдалась, хотя некоторые документы ко мне не поступали. Я также подробно рассказал министру иностранных дел Утида о том, насколько непопулярна среди мировых держав нынешняя внешняя политика Японии, и отметил, что, если нам не удастся так или иначе положить конец текущему положению дел, столкновение с Англией и Америкой станет рано или поздно неминуемым. Я заявил также, что, учитывая позиции России и США, следует всеми средствами избегать войны с СССР, за которую выступали некоторые круги Японии. Министр иностранных дел в общем согласился со моими взглядами, попросил изложить их в письменной форме и присовокупить к записке подробный фактический анализ. Я оперативно изложил на бумаге свои рекомендации и через заместителя министра Арита представил их министру. Несмотря на пространность этой записки, приведу ее здесь полностью, ибо, во-первых, она может быть подспорьем при изучении современной международной обстановки, а, во-вторых, ее представляли в качестве вещественного доказательства на судебном процессе МВТДВ.

Нет нужды говорить о том, что этот документ, направленный министру иностранных дел директором Бюро, разделяющим ответственность за выработку внешней политики Японии, содержит рассуждения о реалистическом подходе к действительному положению дел и лишь в самой малой степени связан с теоретическими или идеологическими аспектами дипломатии. Более того, поскольку, в соответствии с разнарядкой министерства иностранных дел, китайская проблема не подпадала под юрисдикцию Европейско-Американского бюро, в документе она прямо не затрагивалась. Проблема России осознавалась правительством и военным командованием второй по важности после китайской. Она входила в компетенцию моего Бюро и поэтому рассматривалась в документе более подробно, чем другие.

Основная идея, пронизывавшая текст записки, сводилась к рекомендации хранить порядочность на международной арене, строго соблюдать договоры и разрешать конфликты мирными средствами. Всегда и везде любая страна должна непрерывно меняться и развиваться, ибо застой ведет к упадку, но как нежелателен застой, так нежелательны и слишком быстрые перемены или слишком быстрое развитие. На основе этой идеи, которая просматривается по всему тексту, и идеи о том, что взаимная порядочность столь же важна в отношениях между странами, сколь между людьми, документ призывал к обеспечению упорядоченного прогресса стран. В истории часто случалось так, что блестящие успехи быстро сходили на нет из-за отсутствия должного фундамента. Такая судьба была особенно характерной для многих революций прошлого. При более глубоком рассмотрении этой проблемы в культурно-историческом контексте становится очевидным, что бурный научный и материальный прогресс человечества в последнее время не сопровождается духовным прогрессом. Социальные революции не будут успешными или “преуспеют” в регрессе, если их темп не совпадет с темпами развития социальной этики. Рекомендуется поэтому всегда двигаться медленно, но верно, идет ли речь о социальном прогрессе или о развитии государства. Три года назад, то есть пятнадцать лет спустя после подготовки этих рекомендаций, я вновь прочитал их в связи с МВТДВ и горько пожалел о том, что, как я и опасался, отношения Японии с Китаем, Англией и Америкой ухудшились, что мое беспокойство по поводу проблемы разоружения оказалось обоснованным, и что, в конце концов, непреодолимая сила событий ввергла Японию в пучину Тихоокеанской войны.

Подача этих рекомендаций была первым заданием, выполненным мною на посту директора Европейско-Американского бюро. Затем мне пришлось заняться вопросом о передаче Китайско-Восточной железной дороги. Вопрос этот возник в начале мая 1933 года, когда посол в Москве Ота получил предложение Правительства СССР о ее продаже. Что касается причины, по которой СССР выдвинул это предложение, то, как можно было предположить, исходя из его слов и дел, он намеревался ликвидировать империалистическое наследие царизма и, с одной стороны, получить максимально возможную прибыль, а, с другой, — утвердить свою неимпериалистическую позицию. Однако более важная причина совершенно очевидно состояла в стремлении устранить источник раздоров с Маньчжоу-го и даже с Японией и тем самым обеспечить мир на востоке. На западе еще в начале года Гитлер стал канцлером, нацисты быстро наращивали могущество, и СССР, должно быть, счел необходимым подготовиться к новой ситуации.

Как отмечалось в моих рекомендациях, я давно считал необходимым приобрести Китайско-Восточную железную дорогу. Поскольку она проходила через самое сердце Маньчжоу-го, о его независимости не могло быть и речи, пока СССР принимал участие в ее управлении. Поэтому я считал необходимым согласиться с предложением о продаже. Поскольку, на мой взгляд, Маньчжоу-го должна была приобрести эту дорогу в целях своего собственного развития и ввиду ее важности для международных перевозок, я разработал план покупки. Согласовав его в министерстве иностранных дел, я начал переговоры с армейским командованием. В армии подобные переговоры находились в ведении директора Бюро по военным делам военного министерства, за которым стояли начальник Второго управления Генерального штаба армии и начальник Третьего управления Генерального штаба ВМФ.

В то время директором Бюро по военным делам был генерап-майор Ямаока Сигэацу, военным министром — Араки, а заместителем военного министра — Янагава. Однако я прежде всего убедил в необходимости приобретения дороги знакомого мне генерал-майора Нагата Тэцудзан — начальника Второго управления Генерального штаба армии. И ранее признавая необходимость избегать столкновения с СССР, генерал Нагата немедленно согласился с моей точкой зрения и пообещал продвинуть это дело в армейских кругах. Но, как выяснилось, в армии, да и не только в ней, имелись противники приобретения дороги на основе мирных переговоров. Поэтому мне пришлось "проталкивать” этот вопрос на нескольких совместных совещаниях представителей армии и министерства иностранных дел и одновременно контактировать с заместителем министра иностранных дел Маньчжоу-го Охаси. В конце концов было принято решение, согласно которому Маньчжоу-го предстояло пойти на переговоры о приобретении дороги, а Японии — оказать добрые услуги в интересах их ускорения. Кабинет утвердил это решение, и в конце мая мы направили Советскому Союзу соответствующий ответ.

Переговоры проводились в Токио. В состав советской делегации входили посол СССР в Японии Юренев, заведующий Дальневосточным отделом Народного комиссариата иностранных дел Козловский и специально прибывший в Токио заместитель директора Китайско-Восточной железной дороги Кузнецов. Маньчжоу-го представляли посол Цин Шиюань и заместитель министра иностранных дел Охаси Тюити.

На начальном этапе переговоров русские указали на неправильное, с их точки зрения, обращение с русскими служащими железной дороги (чем возбудили враждебность представителей Маньчжоу-го) и запросили за дорогу миллиард золотых рублей. Пока переговоры топтались на месте, министерство иностранных дел Маньчжоу-го, вступив в сговор с некоторыми офицерами японской армии, организовало захват большого количества русского персонала дороги, после чего представители СССР заявили, что не могут продолжать переговоры до освобождения этих служащих. Переговоры оказались на грани краха. Генерал Нагата, переведенный к тому времени на пост директора Бюро по военным делам, испытывал серьезное беспокойство за их будущее. В это время новым министром иностранных дел стал Хирота Коки, крайне заинтересованный в урегулировании советско-японских отношений. В этой обстановке я несколько раз беседовал с советскими представителями, особенно с Козловским, и, в конце концов, уладив все недоразумения и осложнения между советской и маньчжоугоской сторонами, мне удалось добиться возобновления переговоров.

С этого момента они велись между СССР и Японией, и, естественно, отвечать за них с японской стороны пришлось мне. Русские вскоре пошли на значительную уступку, отказавшись от своих претензий на получение платы в золотых рублях и согласившись с нашим предложением об уплате двух третей цены японскими товарами, а мы, со своей стороны, удовлетворили просьбу русских о выплате пенсий сотрудникам дороги и о предоставлении гарантий уплаты со стороны правительства Японии. Когда все спорные вопросы были решены и оставалось только написать текст соглашения, мой старый отец тяжело заболел и скончался. Мне пришлось взять двухнедельный отпуск и выехать на родину, доверив проработку деталей заведующему Первым сектором моего Бюро Ниси. За исключением крайне малого числа непримиримых противников СССР, японская общественность тепло приветствовала урегулирование проблемы КВЖД, видя в нем возведение мирными средствами преграды на пути экспансии России в восточном направлении.

К тому времени прошло уже несколько лет с тех пор, как в 1929 году заместитель наркома по иностранным делам Кара-хан сообщил министру-посланнику Ёсидзава, находившемуся тогда в Токио, о желании СССР заключить с Японией пакт о ненападении. Японское правительство несколько раз заявляло в ответ о несвоевременности такой меры. Я знал, что японская сторона попросту не готова к заключению такого пакта. Но момент представился мне подходящим для реализации моей давней идеи о создании комиссии по демаркации границы и урегулированию спорных вопросов между СССР и Маньчжоу-го. Я намеревался заручиться согласием различных кругов в Токио, а затем добиться понимания со стороны Маньчжоу-го. Однако выполнение обоих пунктов моего плана столкнулось с трудностями. Дело в том, что, хотя политика

Японии в отношении СССР, казалось, в общем-то устоялась, в рядах армии по этому вопросу все еще сохранялись весьма острые противоречия. Противостояние между умеренно настроенным по отношению к СССР директором Бюро по военным делам Нагата и сторонниками жесткого курса, адресованного Советам, становилось все более напряженным, и летом 1935 года один из армейских офицеров убил генерала. (Непосредственной причиной убийства российская проблема не была). Незадолго до этого генерал Нагата приходил ко мне, говорил о своем стремлении к стабилизации международного положения, просил меня работать во имя достижения этой цели и обещал приложить все усилия к тому, чтобы в том же направлении вести и армию. Мы договорились работать вместе ради достижения общей цели. Потом я на неделю уехал отдохнуть в Каруидзава и там с прискорбием узнал о неожиданной гибели генерала.

Как бы там ни было, я, твердо придерживаясь установленной линии в отношении СССР, принял решение начать переговоры. Однако Маньчжоу-го и Квантунская армия настаивали на том, что демаркация границы должна предшествовать созданию предложенной комиссии, и переговоры не могли сдвинуться с места. Но в марте 1936 года СССР согласился провести демаркацию на определенных условиях. В ходе переговоров, которые продолжались с апреля по ноябрь, стороны согласились создать комиссии по демаркации и урегулированию спорных вопросов на восточном участке границы между СССР и Маньчжоу-го с последующим распространением этого соглашения и на остальные ее участки. Были также обсуждены организационные структуры и полномочия таких комиссий. Тем не менее претворить результаты переговоров в жизнь не удалось, ибо незадолго до их завершения советско-японские отношения ухудшились в связи с заключением японо-германо-итальянского Антикоминтерновского пакта.

В те дни значительно возрос объем дел, связанных с СССР, которые находились в ведении Европейско-Американского бюро. Объем этот возрос еще больше после принятия решения о передаче проблемы рыболовства в северных водах из ведения Торгового бюро в компетенцию Европейско-Американского бюро, ибо она имела настолько важное политическое значение, что могла вызвать столкновение между Японией и СССР. В юрисдикцию Европейско-Американского бюро передали и проблему разоружения. В подобной обстановке дела, связанные с Северной и Южной Америкой, выделили из Европейско-Американского бюро в новое подразделение. Иными словами, Европейско-Американское бюро было разделено на Европейско-Азиатское и Американское бюро.

Следует добавить, что проблемой Китая занималось Азиатское бюро, которое одновременно с дроблением Европейско-Американского бюро стало именоваться Восточно-Азиатским. Но поскольку с возникновением "Маньчжурского инцидента” и "Китайского инцидента" проблема Китая превратилась для японской дипломатии в главную проблему, которая оказывала громадное влияние на наши отношения с другими странами, каждое утро все директора Бюро собирались не менее, чем на полчаса в кабинете заместителя министра для ее обсуждения. Более того, многочасовые обсуждения проблем Маньчжурии и Китая проходили на совещаниях высшего руководящего звена министерства. Однако эти дискуссии сводились просто к изложению мнений или их обмену и ни к чему не обязывали директоров соответствующих Бюро. Нередко важные вопросы решались без выноса на совещания высшего руководящего звена. Например, так называемая "Декларация Амау", которую обыгрывали даже на МВТДВ, стала известна высшему руководящему звену, не считая его представителей, имевших к этой декларации непосредственное отношение, только после ее обнародования. В тот день, когда декларация была опубликована в первых выпусках газет, ее подвергли резкой критике на утреннем заседании высшего руководящего звена. В этой связи я тогда же порекомендовал министру иностранных дел Хирота оперативно принять надлежащие меры, ибо радикальный характер декларации наверняка вызвал бы ненужные трения в отношениях со странами-участницами Договора девяти держав. Хирота сказал мне, что поскольку декларация была предана гласности без его ведома, я обязан при любой возможности разъяснять ситуацию послам и министрам-посланникам стран Европы и Америки.

Следует упомянуть и о Совете пяти министров, который был учрежден при премьере Сайто в конце 1933 года. В состав участников этого Совета входили премьер, министр финансов Такахаси, министр иностранных дел Хирота, военный министр Араки и министр военно-морского флота Окада. Совет был организован сразу после возникновения “Маньчжурского инцидента” и выхода Японии из Лиги Наций, когда в связи с этим. началось быстрое восхождение к власти сторонников жесткой внешней политики. В среде командования ВМФ все громче звучали доводы в пользу отмены Договора об ограничении военно-морских вооружений и независимого строительства военных судов, а в армии многие стали с твердой уверенностью говорить о неизбежности войны против СССР. Поскольку в такой ситуации составление бюджета столкнулось с огромными трудностями, то для рассмотрения всех этих вопросов и был учрежден Совет, которому вменялось в обязанность обеспечить надлежащую реализацию государственной политики. Первый вопрос, который пришлось рассматривать Совету, касался отношений с Россией и Конференции по всеобщему разоружению. От министерства иностранных дел за подготовку повестки дня первого заседания отвечало мое Бюро. Заседание длилось несколько дней, после чего Совет принял решение, согласно которому в свете международной ситуации и с учетом состояния государственных финансов надлежало наращивать вооружения до максимально допустимого уровня. Однако при обсуждении проблемы России умеренная позиция министров финансов и иностранных дел возобладала над жестким подходом военного командования.

Принято думать или говорить, что Япония со времен японо-китайской и русско-японской войн и, особенно, после возникновения “Маньчжурского инцидента” следовала исключительно курсом военной агрессии. Но, судя по подспудным течениям внутри страны, все было не так просто. Напротив, как свидетельствует работа вышеупомянутого Совета пяти министров, прилагались немалые усилия для перевода государственной политики на верное направление. Не соответствуют фактам и утверждения о том, что действия Америки и Англии в их стремлении избежать войны всегда были воплощением самой справедливости.

Так, например, в то время, когда в Японии предпринимались попытки избежать войны, Британское Содружество в 1932 году приняло в Оттаве решение об установлении специальной системы льготных тарифов в его рамках и планировало путем установления более высоких тарифов для аутсайдеров помешать импорту товаров извне, в первую очередь, из нашей страны. Этот шаг Британского Содружества можно было бы рассматривать как меру самообороны, последовавшую за мировой паникой 1929 года и призванную справиться с притоком дешевых товаров из Японии. Однако, поскольку примеру Британского Содружества последовали многие другие страны, Японии, промышленность которой работала преимущественно на импортном сырье и которая экспортировала более 30% своей продукции, был нанесен жестокий удар, вызвавший рост безработицы, падение цен на сельскохозяйственную продукцию и дестабилизацию внутреннего положения. Именно в таких обстоятельствах Япония в поисках сырья и внешних рынков обратила взоры на Маньчжурию. Поэтому, если встать на позицию Японии, то можно сказать, что причиной "Маньчжурского инцидента” стали тарифные барьеры типа тех, которые были установлены Оттавским соглашением. Причины современных войн следует искать в экономических “вывихах”, которые случаются вследствие развития капитализма. Поэтому те, кто искренне стремится предотвратить войну ради людского блага, должны не только принимать формальные положения, вроде содержащихся в Пакте Келлога-Бриана, но и обладать достаточным мужеством для того, чтобы глубже вникать в истинные причины войн. Тем не менее, действительно жаль, что и сегодня, даже после второй мировой войны, идея свободной торговли, предложенная до войны госсекретарем Хэллом, исчезает как сон.

Еще до второй мировой войны Соединенные Штаты, с их гигантской промышленностью и богатейшими ресурсами, располагали огромными возможностями внести вклад в прогресс мировой экономики. Однако на Всемирной экономической конференции 1933 года в Лондоне США, энергично настаивая на развитии здоровых внутриэкономических структур, не проявили особого интереса даже к мерам, нацеленным на стабилизацию валют, что привело к провалу конференции. На это можно было бы возразить, что у США были основания занять подобную позицию ради своих собственных интересов, но по широко распространенному в то время мнению, им следовало бы пересмотреть ее, если они действительно хотели обеспечить глобальную стабилизацию.

Вступив на пост президента в 1933 году, когда японо-советские переговоры о передаче Китайско-Восточной железной дороги находились в тупике, Рузвельт пригласил Литвинова посетить США и, отбросив долговременную политику непризнания, в ноябре того же года признал СССР. Эта мера была истолкована как свидетельство намерения США сдержать посредством сотрудничества с СССР продвижение Японии. Вряд ли можно назвать данное президентское решение вкладом в глобальную стабилизацию. В любом случае это был первый шаг на долгом пути к Ялте.

В столь напряженной, нелегкой международной ситуации завершался 1935 год, когда истекал срок действия Договора об ограничении военно-морских вооружений. В свете существовавшего в Японии недовольства этим договором и позицией, занятой другими заинтересованными странами на Конференции по всеобщему разоружению в Женеве, было очевидно, что его пересмотр будет чрезвычайно трудным. В министерстве иностранных дел было принято решение возложить всю ответственность за проблемы, связанные с разоружением, на Пятый сектор Исследовательского бюро, и сотрудники сектора стали по совместительству сотрудниками Европейско-Азиатского бюро, т.е. перешли под мое руководство.

Поскольку для пересмотра Договора об ограничении военно-морских вооружений требовалось придти к согласию в рамках установленного срока, в октябре 1934 года в Лондоне была проведена подготовительная конференция. В нашем ВМФ агитация за отмену договора набирала силу, и мне, которому поручили заниматься этим вопросом в министерстве иностранных дел, было ясно как день, что влиятельные элементы флотского командования ведут соответствующую пропагандистскую кампанию в масштабах всей страны. Что касается инструкций, которыми предстояло снабдить нашу делегацию, то переданный мне директором Бюро по военно-морским делам Ёсида план предусматривал установление общего для всех верхнего лимита на строительство военных кораблей, в пределах которого странам-участницам Договора предоставлялось право такого строительства по своему усмотрению. Эта формула весьма сильно отличалась от прежних формул, в том числе и от формулы, воплощенной в нашей позиции на Женевской конференции. Принятие ее другими заинтересованными странами было исключено, поскольку она создавала односторонние преимущества для Японии.

Указав на неразумность и неуместность плана нашего ВМФ, я выступил против него на том основании, что его выдвижение просто указывало бы на желание Японии отказаться от участия в Договоре и вызвало бы подозрения относительно ее мирных намерений. Поскольку наше флотское командование упрямо не желало откликнуться на мои попытки достичь компромисса, я указал армейскому командованию и руководству министерства финансов на ущерб, который понесла бы Япония при отсутствии Договора, и призвал их бороться за компромисс. И армейское командование, и министерство финансов признали возможность ущерба, но не осмелились вступить в борьбу, утверждая, что сдержать флотское командование на данном этапе совершенно невозможно. Было, однако, очевидно, что гонка военно-морских вооружений между Японией и Соединенными Штатами будет усиливать убежденность обеих сторон в собственной непобедимости и, в конце концов, может привести к их столкновению. Будучи твердо уверенным в том, что военно-морская конкуренция подобного рода неизбежно станет источником серьезной опасности для мира во всем мире и для будущего Японии, я продолжал споры с командованием ВМФ, которые не раз проходили в весьма накаленной атмосфере. Однажды директор Ёсида заявил, что следует ожидать войны между Японией и США из-за китайской проблемы, ввиду чего отмена договора была бы выгодна Японии.

С учетом такой перспективы масштабы строительства судов при существующих договорных ограничениях крайне невыгодны для нас. Я ответил, что соперничество в военном судостроении может само по себе, без всякой китайской проблемы, привести к войне, а войны следует избегать ради Японии и мира во всем мире. В течение нескольких месяцев я занимал бескомпромиссную позицию в отношении ВМФ, но с приближением начала подготовительных переговоров мои начальники и руководящие круги правительства приняли решение в пользу флотского командования. После того, как нашей делегации были направлены соответствующие инструкции, тогдашний премьер адмирал Окада, которого я глубоко уважаю как дальновидного государственного деятеля и к которому впоследствии не раз обращался за советом, сказал мне: "Вам бы лучше поступиться неуступчивостью и немного успокоиться".

В Лондоне делегаты Мацудайра и Ямамото И сороку вели напряженную борьбу за нашу позицию с представителями Англии и Америки, но предложенный нами план последние не поддержали. Как сказал мне по возвращении из Лондона контр-адмирал Ямамото, известный мне по Вашингтону, где он служил военно-морским атташе, принцип общего верхнего лимита неожиданно оказался настолько непопулярным среди представителей других стран, что он будет рекомендовать командованию флотом пересмотреть эту формулу. Впоследствии мне стало известно, что за эту рекомендацию он получил нагоняй от начальства, и, кажется, с тех пор больше не занимался проблемой разоружения. Я всеми силами сопротивлялся отмене Вашингтонского договора, указывая, что это может явиться причиной войны, но заручиться поддержкой флотских и прочих кругов мне не удалось. Решение об отмене Договора состоялось, и 29 декабря 1934 года правительству Соединенных Штатов было направлено соответствующее уведомление.

При подготовке инструкций для нашей делегации на Конференции по ограничению военно-морских вооружений 1935 года вопрос состоял в том, следует ли Японии, в случае неудачи с заключением Договора, взять на себя обязательства в отношении качественных ограничений и информирования о постройке судов. Флотское командование выступало против такого обязательства, поскольку оно, якобы, нанесло бы ущерб обороне страны, но я настаивал на принятии хотя бы таких ограниченных обязательств, ибо подобный шаг с нашей стороны явился бы немалым вкладом в разоружение и помог бы развеять опасения других стран. Однако мои усилия не увенчались успехом. Тогда же в связи с проблемой информирования о строительстве судов я указывал, что держать судостроительные программы в секрете от иностранных государств практически невозможно, ибо по бюджетным соображениям их все равно придется разъяснять парламенту и министерству финансов. Поэтому не будет никакого вреда в сообщениях об этих программах иностранным государствам. Однако флотское командование не согласилось со мной, заявив, что внутри страны программы можно "проталкивать” и без каких-либо разъяснений парламенту или кому-либо еще. Как оказалось, строительство военных судов велось в полном соответствии с планами ВМФ, что лишний раз подтверждает, насколько беспомощным был парламент того времени.

В такой обстановке адмирал Нагано и посол Нагаи выехали в Лондон, где в начале декабря 1935 года состоялась Конференция пяти держав об ограничении военно-морских вооружений. Соединенные Штаты предложили сократить ВМФ каждой из стран-участниц на двадцать процентов. Япония настаивала на установлении общего верхнего лимита и отказывалась принять предложение Англии об установлении качественных ограничений. В середине января 1935 года японская делегация покинула конференцию.

До этого я в своих рекомендациях министру иностранных дел Хирота указывал, что, если политика Японии в отношении Англии и Америки не будет твердо определена, следует опасаться возникновения после отмены Вашингтонского договора ситуации, которая в силу инерции может вызвать войну с этими странами. Поэтому необходимо установить фундаментальный политический курс Японии в присутствии императора. Министр иностранных дел советовался об этом с премьером Окада, но данная идея не была реализована. Примерно в то время я уже чувствовал, что, если события будут развиваться в неизменном направлении, то Японии вследствие ее континентальной экспансии придется выбирать между фронтальным столкновением с Англией и Америкой и полным уходом с континента. Я также изучал возможность аренды целого острова типа Новой Гвинеи или Борнео, полагая, что для решения демографической проблемы освоение острова предпочтительнее экспансии на континент. Однако эта идея оказалась бесперспективной ввиду противодействия со стороны Голландии, Австралии и других стран.

Тем временем в Европе возникли осложнения в связи с проблемой Эфиопии. В Лиге Наций разгорелись сражения по вопросу о применении санкций к Италии. Общественное мнение Японии оказалось небезразличным к этой проблеме и какое-то время проявляло симпатии к Эфиопии, а затем склонилось в пользу Италии.

Даже политика Кабинета Окада, направленная на отмену Договора об ограничении военно-морских вооружений, не могла удовлетворить милитаристов, и идея реформации страны одним ударом настолько овладела умами некоторых молодых офицеров, что 26 февраля 1936 года они прибегли к насилию. Несколько молодых офицеров Первой дивизии в Адзабу и находящиеся в их подчинении солдаты, пытаясь силой поставить у власти военное правительство, атаковали официальную резиденцию премьера и резиденции виконта Сайто, министра финансов Такахаси и других. В Токио в тот день шел необычайно сильный снег, район от Акасака Мицукэ и здания Парламента до министерства иностранных дел и министерства военно-морского флота был занят восставшими войсками, и функции правительства на какое-то время оказались парализованными. Однако благодаря твердой позиции императора мятежники осознали свою ошибку, и через три-четыре дня акты насилия прекратились. Тем не менее, в результате мятежа Кабинет Окада ушел в отставку, а поскольку принц Коноэ отклонил предложение сформировать новый Кабинет, выбор императора пал на министра иностранных дел Хирота. Официальная резиденция министра иностранных дел превратилась в штаб-квартиру по формированию нового Кабинета, и поскольку ко мне обратились с просьбой оказать помощь в этой работе, я выступал главным образом в качестве связного между вновь назначенным премьером и лордом-хранителем печати. Должен сказать, что меня весьма сильно удручало наличие мощного давления со стороны военного и, особенно, армейского командования во главе с генералом Тэраути и бессилие лидеров политических партий.

Дела в сфере моей компетенции включали проблему продления сроков работ по разведке нефтяных месторождений на севере Сахалина. В результате поездки в Москву президента Северо-Сахалинской нефтяной компании Накадзато срок этот был увеличен на пять лет. Что касается проблемы рыболовства, то ввиду приближения даты пересмотра соответствующего соглашения мы после длительной подготовки разработали план стабилизации большого количества рыболовных участков и вынесли его на переговоры в Москве. Во второй половине 1936 года, после длительных препирательств, которыми обычно сопровождались переговоры с русскими, они завершились составлением текста соглашения на восьмилетний срок.

Тем временем возникла проблема Антикоминтерновского пакта. Как выяснилось на МВТДВ, идея пакта появилась в ходе переговоров, которые военный атташе в Берлине Осима вел с германскими властями по заданию Генерального штаба армии. Цель переговоров состояла в создании оборонительного союза против СССР. Учитывая нацистскую тактику взрывных действий, которые мгновенно ставили других перед faits accomplis, я считал сотрудничество с Германией затруднительным, тем более, что радикальные действия Гитлера явно обещали стать источником крупных потрясений в Европе и даже во всем мире. Поэтому я возражал против того, чтобы Япония связывалась с Германией. Однако армейское командование упорно настаивало на своем плане и говорило о своем стремлении работать с Арита, которого, по слухам, прочили в министры иностранных дел и который в 1935 году в Берлине, беседуя с Осима, якобы высказался в пользу германо-японского сотрудничества.

Став новым министром иностранных дел, Арита считал нежелательным завязывать слишком тесные отношения с Германией, но склонялся в пользу заключения с ней какого-нибудь "сероватого” соглашения. Я указывал ему на негативный эффект, который такое соглашение произведет на Англию и Францию, однако в высших правительственных кругах было принято решение быстро направить посла Муся-кодзи, находившегося в то время в Токио, обратно в Берлин и поручить ему войти в контакт с германскими властями. В ответ немцы представили нам проект Антикоминтерновского пакта и приложенный к нему секретный протокол. Я повторял свои возражения и утверждал, что Антикоминтерновский пакт станет всего-навсего инструментом нацистской пропаганды, но премьер Хирота в виде особого предостережения заявил мне, что все члены Кабинета министров выступают в пользу этого соглашения. В конце концов мне пришлось согласиться с планом подписания предложенного пакта при условии, что он будет заключен с учетом лимитирующего фактора, каковым должно быть недопущение ущерба нашим отношениям с Англией и СССР. Когда я высказал эту оговорку на совместном совещании министерства иностранных дел и военного министерства, военный министр Тэраути укоризненно спросил меня: ”Вы что, все еще беспокоитесь за наши отношения с Англией?” Я ответил, что Япония всегда должна принимать во внимание отношения с Англией, которая имеет огромные интересы во всем мире и, особенно, в Китае, и что поэтому одновременно с подписанием предложенного соглашения с Германией совершенно необходимо заключить политическое соглашение с Англией. Мне удалось не только преодолеть сопротивление армейского командования, но и добиться от него принятия моего условия.

Пока шли переговоры в Берлине, я добился изъятия из проекта фраз пропагандистской направленности, придания тексту по возможности более делового характера и сокращения срока действия соглашения. Далее, мне удалось ослабить его возможный эффект посредством изменения некоторых формулировок. Так, формулировку "в случае нападения или угрозы нападения” в приложенном Секретном протоколе я заменил на ”в случае неспровоцированного нападения или угрозы такого нападения”, а также внес разъяснение о том, что такие элементы японо-советских отношений, как соглашение о рыболовстве, соглашения о правах и интересах, демаркация российско-маньчжоугоской границы и т.д., должны считаться неполитическими, и относительно них консультации с Германией не являются необходимыми. С Италией Антикоминтер-новский пакт был подписан без какого-либо секретного протокола. Будучи обнародованным, Антикоминтерновский пакт вызвал резкую критику со стороны мировых держав, которые усмотрели в нем создание японо-германо-итальянской "Оси”, и наши отношения с этими странами значительно ухудшились. Так, например, подписание упомянутого выше соглашения о рыболовстве было отложено на неопределенный срок.

Я был глубоко убежден, что коммунистическое проникновение представляет собой проблему внутреннего характера. Именно поэтому во время переговоров о заключении Пекинской конвенции я настаивал на запрете пропаганды. Посол в Москве Сигэмицу тщетно объяснял российскому руководству, что, поскольку Антикоминтерновский пакт направлен только против Коминтерна, а Коминтерн, в свою очередь, как утверждает Правительство СССР, есть нечто, совершенно отличное от него, то этот пакт никак его не затрагивает и не имеет никакого отношения к рыболовному соглашению. Я и сам как-то целый вечер убеждал в том же советского посла в Токио Юренева, но он отказался доложить мои доводы своему правительству, ибо, по его словам, слишком дорожил своей жизнью.

В соответствии с Антикоминтерновским. пактом в Германию были направлены представители нашего министерства внутренних дел. Пакт, однако, едва ли внес вклад в предотвращение на практике распространения коммунизма. Напротив, распространение это способствовало заключению Трехстороннего союза. Для Германии пакт оказался весьма полезным в ее стремлении сдержать активность Англии, Франции и СССР в Европе, но Япония от его подписания скорее проиграла. Так, например, с точки зрения Европейско-Азиатского бюро, реализация соглашения о рыболовстве стала весьма затруднительной. Деловые отношения крайне усложнились, ибо переговоры пришлось вести на ежегодно обновляемой основе и предоставлять Советскому Союзу крупные выгоды за возобновление прав на рыболовство. Рассказ о том, как пакт привел к созданию Трехстороннего союза и как дело дошло до Тихоокеанской войны, пойдет в следующих главах. А пока следует отметить, что при сравнении Антикоминтерновского пакта с НАТО, созданным под руководством США после второй мировой войны, современная критика первого выглядит бьющей мимо цели. Что и говорить, капризен этот мир!

Восстановив прежнюю систему, требовавшую назначать министров родов войск из числа генералов и адмиралов действительной службы, Кабинет Хирота стал весьма непопулярным. Политические партии, критикуя этот Кабинет, противопоставляли его Кабинету Ямамото, который в свое время смело расширил сферу отбора кандидатов, включив в нее отставных генералов и адмиралов. В конце концов, в феврале 1937 года военный министр Тэраути и политические партии вступили в прямое столкновение, и Кабинет подал в отставку еп bloc по причине внутренних разногласий.

Еще раньше, 11 августа 1936 года, премьер Хирота, военный министр Тэраути, министр военно-морского флота Нагано, министр иностранных дел Арита и министр финансов Баба приняли решение об Основах государственной политики, которым обвинители на МВТДВ придали столь огромное значение, что это решение, казалось, стало одним из главных пунктов обвинения против Хирота. Как говорил мне Хирота в тюрьме Сугамо, оно явилось результатом попытки ВМФ оправдать свою программу развертывания строительства судов после отмены Договора об ограничении военно-морских вооружений и стремления армии извлечь выгоду из этой попытки. Военные составили этот документ в целях получения бюджетных ассигнований, и никакого другого существенного значения Основы не имели. В то время мы даже и не знали о подготовке этого документа. А он являет собой пример злостной привычки, сложившейся после возникновения "Маньчжурского инцидента", составлять композиции, изобиловавшие высокопарными фразами.

После падения Кабинета Хирота император поручил формирование нового Кабинета генералу Угаки. Однако Угаки не справился с задачей, не сумев подыскать кандидатуру на пост военного министра, и на смену Хирота пришел генерал Хая-си. Посол Сато, который в то время находился на пути в Японию, по прибытии на родину занял в новом Кабинете пост министра иностранных дел. Кабинет Хаяси продержался всего четыре месяца, после чего в июне 1937 года был сформирован первый Кабинет Коноэ, и Хирота вновь получил портфель министра иностранных дел.

Вступив в должность, Хирота немедленно предложил мне пост посла. Предложение не явилось для меня неожиданностью, так как первый разговор на эту тему состоялся еще в начале 1936 года. Наверное, мне стоит рассказать, как это произошло, ибо ввиду моего назначения послом в Германии МВТДВ по окончании войны обвинил меня в прогерманских настроениях. Когда был сформирован Кабинет Хирота, он сам в течение примерно одного месяца одновременно занимал и пост министра иностранных дел. Именно тогда Хирота предложил мне поехать послом в Москву. Я с готовностью принял его предложение, поскольку к тому времени уже довольно долго проработал в Токио, и, кроме того, назначение на пост посла означало особое должностное повышение, так как производилось императором и считалось более важным, чем назначение на пост заместителя министра или директора Бюро. К тому же, конечно, меня особенно интересовали российские дела. Однако новый министр иностранных дел Арита сообщил мне о своем желании направить в Москву бывшего заместителя министра Сигэмицу, который в то время пребывал в отставке, а мне предложил поехать в одну из наших миссий в Европе.

Я сказал Арита, что его предложение меня не устраивает, поскольку оно противоречит планам премьера Хирота, высказанным мне в то время, когда он по совместительству^ занимал пост министра иностранных дел, и что, хотя я сам не собираюсь просить должности посла, принять пост министра-посланника не могу. Итак, я отклонил предложение Арита и остался директором Европейско-Азиатского бюро. Вновь став министром иностранных дел, Хирота, желая, очевидно. выполнить прошлогоднее обещание, опять предложил мне посольский пост, но на этот раз в Берлине, ибо, по его словам, столь скорая замена посла в СССР, только что прибывшего на свой пост, была бы нежелательной. При этом Хирота добавил, что больше всего ему бы хотелось, чтобы я остался в Токио в качестве его заместителя. Однако, поскольку ранее я уже отклонил назначение на этот пост и поскольку с Германией меня связывали многие соображения личного порядка,^ сказал Хирота, что предпочитаю отправиться в Берлин. На том и порешили.

Принимая это назначение, я в разговоре с Хирота отметил, что для Японии было бы лучше не вступать в слишком тесные отношения с Германией, и мне хотелось бы в своей работе в Берлине опираться именно на такой подход. Хирота, со своей стороны, заявил о полном совпадении между моими взглядами и его позицией. Далее я сказал, что в течение многих лет (в том числе и при Кабинете Хаяси) настаивал на необходимости сотрудничества с Великобританией, но что из-за противодействия военных и иных кругов мои усилия оказались бесплодными. Поэтому я выразил пожелание отложить на несколько месяцев отъезд в Германию с тем, чтобы поработать в интересах восстановления дружественных отношений с Великобританией, хотя работа эта, возможно, и не подпадала под юрисдикцию Европейско-Азиатского бюро, главная задача которого состояла в решении китайской проблемы. Я опасался, что без урегулирования отношений с Великобританией Япония со временем окажется в чрезвычайно трудном положении. Министр иностранных дел Хирота с удовольствием поручил мне предпринять такую попытку, и мой отъезд в Германию был надолго отложен. Учитывая эти обстоятельства моего назначения на пост посла в Берлин, нельзя не сказать, что, вопреки общепринятому мнению, оно с самого начала преследовало цель помешать сближению наших милитаристов с Германией. Когда в ходе МВТДВ обвинение стало ссылаться на мою службу в качестве посла в Германии, Хирота не раз вспоминал в тюрьме Сугамо тогдашнюю обстановку и говорил: "Если бы Вы, как мы поначалу планировали, поехали в Москву, то у Вас не было бы неприятностей, да и для Японии это было бы лучше".

Вспоминается еще один эпизод. На следующий день после того, как генерал Хаяси вследствие падения Кабинета Хирота получил мандат императора, ко мне неожиданно пришел Хори Ёситака, который, выйдя в отставку с поста министра-посланника в Мексике, стал одним из директоров информационного агентства "Домэй". Он сообщил, что, зайдя в канцелярию по формированию Кабинета, узнал о моем возможном назначении на пост министра иностранных дел. Я попросил его посодействовать тому, чтобы от этого плана отказались прежде, чем он зашел бы слишком далеко. Я не мог принять должность министра, ибо, во-первых, Япония еще не знала примеров, когда директор бюро, перепрыгнув через несколько ступенек, становился бы сразу министром иностранных дел, а, во-вторых, меня не устраивал характер нового Кабинета. Дело в том, что, как мне стало известно, некоторые из тех, кто занимался его формированием, рассчитывали создать промежуточное правительство, которому предстояло эволюционировать в военное. К счастью, этот план не реализовался.

Великобритания обладает массой прав и интересов на Дальнем Востоке, на приобретение которых она затратила многие годы. Поэтому интересы Великобритании отличаются от интересов США, нацеленных на обеспечение рынков для торговли в будущем. После первой мировой войны Великобритания, следуя пожеланиям США, фактически прекратила союзнические отношения с Японией, и после возникновения "Маньчжурского инцидента" она действительно вступала в многочисленные конфликты с Японией, Тем не менее, на Дальнем Востоке у Великобритании и Японии по-прежнему сохранялись немалые общие интересы. Кроме того, Великобритания с ее практическим подходом к ведению дел являлась весьма удобным партнером для переговоров. Исходя из этого, я намеревался сначала заключить соглашение с Великобританией, затем улучшить отношения Японии с Соединенными Штатами, внося тем самым вклад в прогресс нашей страны и в дело сохранения мира во всем мире.

В этой связи я рекомендовал различным кругам заключить соглашение с Великобританией на основе того взаимопонимания с армейским командованием, которое было достигнуто при заключении Антикоминтерновского пакта. Однако соглашение с Великобританией должно было бы касаться не только проблемы Китая, но и урегулирования общих торговых интересов обеих стран. По этой причине не только военные ведомства, но даже кое-кто в министерстве иностранных дел не слишком жаждали проведения переговоров. Тем не менее при первом Кабинете Коноэ министр иностранных дел Хирота проявлял к моей идее значительный интерес, и после моих настоятельных рекомендаций в адрес различных кругов наконец было принято решение сперва урегулировать японо-английские интересы в Северном и Центральном Китае, а затем добиваться общего оздоровления отношений между двумя странами. Соответствующие инструкции были направлены в Лондон нашему послу Ёсида.

Отвечая на инструкции, он рекомендовал оперативно заключить соглашение по проблеме Китая в целом. В ходе обмена телеграммами послу было указано, что ситуация в Токио не позволяет одним махом провести такие переговоры и что ему следует начать с проблем, обозначенных в инструкции, и постепенно перейти к другим, более широким проблемам. Наконец, посла удалось убедить, и он договорился о встрече с заместителем министра иностранных дел Батлером. Однако 7 июля произошел инцидент у Люгоуцяо, и по просьбе британской стороны, которая не считала возможным проведение японо-английских переговоров до урегулирования этого инцидента, назначенную встречу перенесли. Итак, мои усилия оказались тщетными. Оглядываясь назад, можно сказать, что инцидент у Люгоуцяо подорвал японо-английские переговоры. Затем этот инцидент перерос в "Китайский инцидент”, который, в свою очередь, привел, в конце концов, к Тихоокеанской войне. Впоследствии я как-то упрекнул посла Ёсида за то, что, если бы он так долго не упорствовал в стремлении сразу заняться всей проблемой Китая и пораньше вступил бы в переговоры с Великобританией, развитие событий могло бы пойти по иному пути.

Итак, разразился "Китайский инцидент", и осуществление моих планов, связанных с проблемой Китая, стало невозможным. Как мы и договаривались с министром иностранных дел Хирота, я был готов отправляться на работу за границу. Однако, прежде чем перейти к описанию этой зарубежной службы, следует рассказать еще о кое-каких эпизодах.

Один из них — Цяньчацзыский инцидент, который произошел летом 1937 года, когда советские войска неожиданно высадились на амурский остров Цяньчацзы и оккупировали его[63]. Бюро по военным делам военного министерства попросило министерство иностранных дел поддержать рекомендацию Квантунской армии, которая, исходя из необходимости защищать силой любые пункты, считавшиеся территорией Маньчжоу-го, предлагала решить возникшую проблему, направив на остров войска. Я выступил против этого предложения, заявив, что данный остров является предметом спора между Маньчжоу-го и СССР и что решение следует искать в ходе переговоров, а не посредством немедленного обращения к военной силе. Послу в Москве Сигэмицу были незамедлительно направлены указания вступить в контакт с советской стороной по этому вопросу. В результате инцидент удалось урегулировать путем переговоров и предотвратить его перерастание в крупномасштабное столкновение между двумя странами.

Другой эпизод — возникновение "Китайского инцидента" в июле 1937 года. Хотя, как уже отмечалось, проблема Китая не входила в мою компетенцию, личный секретарь министра иностранных дел Киси, вероятно, учитывая серьезность проблемы, рано утром в воскресенье 9 июля уведомил меня о том, что в этот день состоится чрезвычайное заседание Кабинета, где будет рассматриваться предложение об отправке войск в Центральный Китай, и что в этой связи министра иностранных дел Хирота, который на выходные дни уехал отдохнуть, по телефону срочно вызвали в Токио. Я поспешил в свое министерство, где заместитель министра Хориноути и директор Восточно-Азиатского бюро Исии сообщили мне, что на очередном заседании Кабинета двумя днями раньше армейское командование предложило направить в Китай войска, но Кабинет решил отложить решение и понаблюдать за дальнейшим развитием ситуации. Тем временем в министерство приехал министр иностранных дел Хирота.

Я вместе со своими собеседниками прошел в его кабинет и стал утверждать, что, поскольку Сун Чжэюань все еще заинтересован в переговорах, решение о направлении войск было бы преждевременным, что за отправкой войск в Северный Китай обязательно последует их отправка в Центральный Китай, а это создаст необычайно серьезную ситуацию, ввиду чего от такой меры следует воздерживаться как можно дольше. Министр иностранных дел согласился с моей позицией и, оставив нас, проследовал на заседание Кабинета. Однако, вернувшись около полудня в министерство иностранных дел, он сообщил нам следующее: Кабинет после обсуждения принял решение о направлении войск, ибо, по уверениям представителей армии, сложившаяся ситуация оказалась настолько серьезной, что без немедленной отправки войск обеспечить должную защиту японского населения не представляется возможным, а отправка, в конечном счете, форсирует наши переговоры с китайскими властями. Хотя я и указывал на абсурдность уверений армейского командования, у меня не было ни власти, ни авторитета для того, чтобы изменить уже принятое решение Кабинета. Однако я убедил начальника Первого отдела Генерального штаба армии Исивара, с которым за два-три дня до этого мне довелось обсуждать китайскую проблему, в негативности последствий ввода войск и попросил его приложить в этой связи соответствующие усилия. Ту же просьбу я высказал по телефону директору Бюро по военно-морским делам в министерстве ВМФ Тоёда.

Однако урегулировать положение в Северном Китае не удалось. Более того, японские войска были направлены и в Центральный Китай. "Китайский инцидент”, таким образом, постепенно разрастался. Тем временем власти Маньчжоу-го пригласили меня до отъезда в Европу посетить их страну и воочию убедиться в ее бурном развитии с момента основания.

Поскольку дел у меня было не так много, в начале октября я совершил поездку через Сеул, Мукден, Синьцзинь (бывший Чанчунь) и Дайрен. Со времени моей последней поездки в Маньчжурию в 1929 году прошло восемь лет, и всестороннее развитие действительно поражало. Особенно меня восхитил Чанчунь, который из маленького китайского городка превратился в современную столицу. Усилия японцев и маньчжур, обернувшиеся таким развитием страны, поистине заслуживали высокой оценки. В Синьцзине начальник штаба Тодзё предложил мне слетать на самолете Квантунской армии во Внутреннюю Монголию, но времени у меня оставалось мало, и воспользоваться его предложением мне не удалось. За день до прибытия в Синьцзинь я виделся с заместителем начальника штаба генерал-майором Исивара, и мы с ним обменялись мнениями о необходимости скорейшего урегулирования "Китайского инцидента". Как сказал генерал, если пустить его на самотек, Японии придется направить в Китай миллионную армию, и ресурсы ее будут исчерпаны.

По возвращении в Токио в конце октября я получил назначение на пост посла в Берлине и стал готовиться к отъезду на новое место службы. Перед отъездом министр иностранных дел Хирота сказал мне, что из-за настойчивых и явно завышенных требований военных решение "Китайского инцидента" будет делом нелегким, что перспективы наших контактов с Чан Кайши через германских послов Дирксена в Токио и Траутмана в Китае весьма неопределенны и что по прибытии в Берлин мне следует добиваться прекращения германской помощи Китаю (направление армейских офицеров и продажа боеприпасов), которая затрудняет урегулирование "Китайского инцидента".

24 ноября я с семьей выехал из Токио и на пароходе "Шарнхорст" Северогерманской линии "Ллойда" отплыл из Кобэ в Европу. Уже в третий раз на пути туда я пересекал Индийский океан. "Шарнхорст" останавливался на ночь в Маниле и Медане, куда не заходили суда японской компании “Ниппон юсэн’\ и мне впервые представилась возможность ознакомиться с этими городами. В Маниле меня на борту парохода приветствовал секретарь президента Кезона. По его словам, президент просил передать мне, что, к сожалению, из-за болезни не может лично уделить мне внимание, но приглашает остановиться в его официальной резиденции. Однако предложение это пришлось отклонить, ибо, поскольку никаких дел у меня с филиппинцами не было, я счел неуместным обременять их заботами обо мне на пути к новому месту назначения. Я лишь посетил порт Медан в Голландской Индии. Но самое большое впечатление на меня произвели богатство ресурсов и красоты природы на Суматре.

За день до прибытия нашего корабля из Сайгона в Коломбо, я наблюдал, как солнце погружалось в темно-синие и неподвижные воды океана. Днем оно светило очень ярко, а при закате освещало оранжевыми лучами все небо и превращало его и море в единый золотистый мир. Все пассажиры буквально купались в этой неземной атмосфере и словно вдыхали дуновение вечной жизни. Небо, море, корабль, люди — все было залито багрово-золотистым светом, и мне казалось, что мои тело и душа попали в буддийский рай. До сих пор помню, как в то время я ощутил величественность вселенной. Во время пребывания в Швейцарии мне казалось, что я познал концентрированный дух вселенной, когда на закате дня с вершины горы Низен любовался окутанными туманом долинами и розоватыми, похожими на бабочек, облаками. Позднее, во время путешествия по дороге Токайдо, мне вновь открылась священная тайна вселенной, когда в свете исчезающей луны моему взору предстала прекрасная гора Фудзи, очертания которой были как будто нанесены тонкими серебристыми линиями на фоне темного неба. Я бывал в различных уголках мира и повидал много красот природы, но эти три картины оставили самое сильное и самое незабываемое впечатление.

Мне не удалось встретиться с послом Мусякодзи: мы разминулись с ним где-то около Порт-Саида. В Неаполе мы сошли на берег, затем, как всегда, съездили в Рим, где я вновь погрузился в размышления о его древней цивилизации, и через Швейцарию прибыли в Германию. В здание японского посольства в Тиргартене я прибыл в канун Рождества.