Воспоминания японского дипломата

ГЛАВА 6. Поездка в Маньчжурию и плавание через Индийский океан

Мое прибытие в Иокогама совпало с отставкой Кабинета Танака. Причиной отставки послужило не только противодействие Тайного Совета ратификации Пакта Келлога-Бриана, но и внутренние разногласия в связи со смертью Чжан Цзо-линя. На смену Кабинету Танака пришел Кабинет партии “Минсэйто” во главе с премьером Хамагути, и портфель министра иностранных дел принял барон Сидэхара. Поэтому по возращении в Японию я представил отчет именно ему. Заместитель министра Ёсида Сигэру предложил мне должность советника нашего посольства в Германии, и я принял его предложение, ибо мне было интересно по прошествии нескольких лет отправиться в Европу, ознакомиться с тамошней ситуацией, а также на основе наблюдений, сделанных в Америке за последние несколько лет, провести сравнительный анализ европейской и американской цивилизаций. Однако, поскольку я до отъезда посетил Маньчжурию, а к новому месту службы добирался через Индийский океан, то в Берлин я прибыл лишь через шесть месяцев, описанию которых и посвящается данная глава.

Принимая новое назначение, я не преминул заметить, что практическое отсутствие возможностей совершать поездки по своей стране вредно сказывается на работе сотрудников министерства иностранных дел, и получил разрешение руководства посетить Хоккайдо. Однако стоило мне вернуться с юга острова Кюсю, где я навещал родителей, министр и заместитель министра приказали мне выехать в Харбин. Ввиду организованного властями трех восточных провинций налета на Генеральное консульство России там складывалась весьма напряженная ситуация. Я получил задание ознакомиться с положением дел и помочь нашему генеральному консулу в поисках решения. Поэтому пришлось немедленно покинуть Токио. Прошло пятнадцать лет с тех пор, как я был в Корее и Маньчжурии, и мне было крайне интересно посмотреть, какие перемены произошли за это время.

Разнообразные сооружения в Корее и в районах, прилегавших к Южно-Маньчжурской железной дороге, были вполне современными. Существенный прогресс был налицо. Однако китайско-японские раздоры в различных уголках Маньчжурии меня удивили. Ведь пятнадцать лет тому назад, когда я был в Мукдене, между китайцами и японцами как на официальном, так и на бытовом уровне царили такие дружественные отношения! Теперь же от них не осталось и следа, и старые знакомые предпочитали не встречаться со мной днем, а приходить ко мне в гостиницу только поздно вечером. Находившиеся в Маньчжурии японцы, за исключением старожилов, говорили о невозможности ладить с режимом Чжан Сюэляна, который проявлял по отношению к ним все более сильное высокомерие. Разумеется, в то время, вскоре после убийства Чжан Цзолиня, Чжан Сюэлян решительно отказывался сотрудничать с японцами и энергично стремился вернуть предоставленные ранее концессии, в связи с чем японцы стали испытывать большие трудности в своей экономической деятельности. Конфронтация между японцами и китайцами достигла опасной черты.

Расспросив о ситуации генерального консула Хаяси и своих знакомых японцев и китайцев в Мукдене, я отправился в Харбин выполнять данное мне поручение. Прежде всего я попросил генерала Чжан Цинхуэя (впоследствии он стал премьером Маньчжоу-го) ознакомить меня с фактами, связанными с китайским налетом на Генеральное консульство России, но узнать что-либо от него мне не удалось. Тогда я стал расспрашивать консульских работников о том, как был произведен налет и какую позицию в данном вопросе заняли русские. Многие связывали этот инцидент с попытками трех восточных провинций вернуть себе концессии, но никто не предвидел, что русские прибегнут к силе.

Я ежедневно наведывался в Генеральное консульство за докладами о позиции русских и китайцев и одновременно старался собирать информацию из упомянутых выше источников. Однако ничто не указывало на намерение СССР предпринять какие-либо действия, и дни проходили за днями в полном спокойствии. Поэтому каждый день я посвящал послеобеденное время осмотру Харбина, его окрестностей и реки Сунгари. Так прошли три недели. Для человека, который привык к активной жизни, проводить время там, где ничего не происходит, было невыносимо, и я выехал из Харбина на юг, сообщив в Токио, что никаких признаков надвигающихся событий не наблюдается и что даже при возможности некоторых осложнений дело едва ли примет серьезный оборот. Я отправился на юг еще и потому, что считал японо-китайские отношения в Южной Маньчжурии вопросом гораздо более серьезным, чем российско-китайская стычка в Северной Маньчжурии. В Чанчуне консул Нагаи рассказал мне о серьезности ситуации и о своих опасениях по поводу вооруженного столкновения, которое, по его мнению, могло произойти в любую минуту. Положение в Мукдене показалось мне еще более тревожным. Поэтому я проследовал дальше на юг, чтобы побеседовать в Порт-Артуре с главнокомандующим Квантунской армией генералом Хата. По пути, в Дайрене, я видел, как китайцы лишают японцев коммерческих прав.

Поскольку в тот период, когда я усердно трудился над урегулированием последствий Сибирской экспедиции, генерал-лейтенант Хата был директором Бюро по военным делам, а позднее заместителем военного министра, мне часто приходилось обращаться к нему с различными жалобами, и я хорошо знал этого человека. Поэтому я откровенно изложил ему свои впечатления от поездки по Маньчжурии и добавил, что, если ситуация будет пущена на самотек, то рано или поздно японо-китайское столкновение станет неизбежным. Если Япония действительно намерена избежать такого столкновения и следовать дальше курсом мирного развития, ей следует безотлагательно начать переговоры о решении различных проблем с китайцами. Поскольку в*данный момент Чжан Сюэлян не желает иметь дело с нашим Генеральным консульством в Мукдене и крайне возмущен в связи со смертью своего отца Чжан Цзолиня, то для начала переговоров необходимо, чтобы главнокомандуюший Квантунской армией, которого Чжан Сюэлян ненавидит и страшно боится, сделался его другом и наставником.

В ответ генерал Хата со всей определенностью заявил, что его политика неизменно преследует цели развития дружественных отношений между Японией и Китаем и что он немедленно отправится в Мукден и постарается достичь примирения с Чжаном. Расставаясь с генералом, я испытывал удовлетворение от того, что мои рекомендации столь быстро принесли плоды. Однако вскоре, находясь на пути в Европу, я получил сообщение о смерти Хата. Вспомнив нашу последнюю встречу, я пожалел об утрате генерала, которого я считал весьма подходящим кандидатом на должность военного министра в будущем. Как мне довелось узнать впоследствии, по возвращении в Токио, вскоре после моего визита генерал поехал в Мукден, посетил там Чжан Сюэляна и сразу же после этой встречи заболел и скоропостижно скончался, что породило слухи о его отравлении. Если это было действительно так. то мне тем более приходится сожалеть, ибо визит генерала к Чжану состоялся по моей рекомендации.

Примерно в то же время произошел еще один инцидент, о котором я вспоминаю не иначе как с сожалением. Когда после поездки в Маньчжурию я вернулся в Токио, министерство иностранных дел отбирало делегатов на Лондонскую конференцию по разоружению. Собираясь в Берлин, я зашел попрощаться к министру ВМФ Такарабэ, с которым был лично знаком, и в разговоре поделился с ним своим мнением о том, что в Лондоне было бы желательно заключить соглашение и о вспомогательных судах. Поскольку он согласился с моим мнением о целесообразности такой меры и сослался в этой связи на позицию делегата Вашингтонской конференции Като, я заметил, что серьезное влияние на ход предстоящей конференции будет оказывать ситуация в рядах нашего флотского командования, и поэтому для успешного ее завершения министру следует самому отправиться в Лондон и умерить требования представителей ВМФ. Как мне показалось, он не счел мою идею абсолютно неприемлемой. Поэтому я вернулся в министерство иностранных дел и посоветовал заместителю министра Ёсида включить министра Такарабэ в состав делегации. Заместителю министра мое предложение понравилось, и он пообещал немедленно обсудить его с министром иностранных дел. В дальнейшем я не имел возможности узнать, в какой мере мои рекомендации повлияли на включение министра Такарабэ в состав делегации, но я действительно сожалею о том, что после Лондонской конференции разногласия внутри флотского командования усилились, форсировав восхождение правых сил в Японии, в результате чего адмирал Такарабэ, исключительно достойный и способный человек, оказался вынужденным уйти в отставку. Как стало ясно еще во время Лондонской конференции, ситуация в японских ВМФ принимала серьезный оборот, и я принес извинения адмиралу Такарабэ, когда он, возвращаясь с конференции, остановился на несколько дней в Берлине. Мне приятно сознавать, что советы и рекомендации, которые я давал по различным случаям другим людям в прошлые годы, послужили достойным целям, но в связи с двумя упомянутыми случаями я глубоко сожалею, что ни к чему хорошему мои рекомендации не привели. Увы, дела человеческие поддаются прогнозированию с трудом.

В Дайрене я распрощался с генералом Хата, сел на катер, пересек Бохайский залив, и, пройдя вверх по реке Байхо, высадился в Таку. Походив по Тяньцзину, который я не видел много лет, я направился в Пекин. В Тяньцзине меня удивило значительно возросшее число японцев и соответственное расширение японских коммерческих прав, а в Пекине - пустынность и безлюдность после переезда центрального правительства. Хотя поначалу я намеревался воспользоваться дорогой Пекин-Ханькоу и посетить центральный Китай, здесь я решил сократить путешествие и из Пекина через Маньчжурию и Корею вернулся в Японию. Я доложил министру иностранных дел и другим заинтересованным официальным лицам о российско-китайских противоречиях и о положении дел в Маньчжурии, а также, со ссылкой на свою беседу с генералом Хата, представил рекомендации, которые ранее предложил его вниманию.

Готовясь к отъезду в Германию и имея в этой связи возможность встречаться с различными влиятельными людьми, я рассказывал некоторым из них о положении в Маньчжурии. В частности, я подробно рассказал о ситуации лорду-хранителю печати графу Макино Нобуаки, который на заре моей дипломатической карьеры был министром иностранных дел и впоследствии по-прежнему во многом помогал мне. Услышав от меня, что, если пустить ситуацию на самотек, дело может в любую минуту кончиться взрывом, он, казалось, изрядно удивился и попросил меня информировать об этом принца Сайондзи, причем взял на себя организацию моей встречи с принцем. Как позднее сообщил мне граф Макино, принц Сайондзи в то время отдыхал в Киото, и в преддверии скорого отъезда у меня не было времени поехать к нему для личного доклада, но мы договорились, что граф Макино выберет подходящий случай и информирует принца о моем докладе. Когда в 1933 году, после начала "Маньчжурского инцидента", я вернулся на родину, граф Макино рассказал мне о том, какие меры были предприняты для его урегулирования, а я, упомянув свой доклад о поездке в Маньчжурию, отметил, что инцидент не явился для меня полной неожиданностью, да и ему в свете моего доклада следовало ожидать чего-то в этом роде. Граф Макино со мной согласился.

Я с семьей отплыл из Кобэ на судне "Харуна-мару" компании "Ниппон юсэн". Направляясь в Европу во второй раз, я, однако, впервые следовал туда через Индийский океан, и все к западу от Шанхая было мне в новинку. Шанхай, будучи китайским городом, в то же время город международный. Гонконг и Сингапур, несмотря на их китайское население, города английские. Английская атмосфера сильно ощущается в Пенанге и Коломбо, но в облике населения и в городских пейзажах сохраняются индийские черты. Следует воздать должное усилиям британцев по превращению Адена в город, пригодный для жизни белых людей. Нельзя не испытывать восхищения от того, как им удалось оккупировать стратегические пункты к западу от Гонконга и в течение столь долгого времени править огромными территориями, которые простираются от азиатского континента через Индию и дальше на запад. Любуясь синевой вод южной части Тихого и Индийского океанов. я имел возможность наблюдать примеры предприимчивости британцев, ибо из каждого порта, куда мы заходили, вывозились различные товары. С другой стороны, вспоминая рассказ Мэколи о Клайве и других, который я проходил в средней школе, я не мог не прочувствовать суровость британского империализма. У себя на родине англичане установили парламентское правление раньше всех других стран и построили правительство на демократических принципах, как бы исполнившись решимости стать поборниками морали, но при этом они беззастенчиво эксплуатировали огромные колонии, которые раскинулись на всех пяти континентах земного шара. Частично это объяснялось тем, что туземцы переживали времена упадка и были слабы духом, но при всем при том колониальные успехи англичан свидетельствует о напористости британского империализма и о двойственности британского национального характера. По мере того, как у коренных жителей огромных колоний постепенно пробуждалось самосознание, росту которого особенно способствовал быстрый подъем Японии после русско-японской войны, англичанам становилось все труднее управлять своими колониями и находить новые средства и методы для сохранения своих позиций. С точки зрения политики, думал я, интересно будет посмотреть, как практичные англичане справятся с такой ситуацией.

После Адена наш корабль вошел в Красное море и, проследовав мимо унылых пустынь Аравийского полуострова, двинулся по Суэцкому каналу. Мне было интересно наблюдать за караванами, а при виде горы Синай я погрузился в раздумья о древности. В Суэце я сошел на берег и в Каире, любуясь пирамидами и сфинксом, размышлял о днях величия египетской цивилизации и об историческом значении Нила. Вновь взяв пассажиров на борт в Порт-Саиде, наш пароход пересек Средиземное море и пошел по Мессинскому проливу дальше на север. В Неаполе я сошел на берег и осмотрел развалины памятников средневековой неаполитанской цивилизации. Пламя Везувия, несмотря на его всемирную славу, не произвело на меня большого впечатления, возможно, потому, что я сравнивал его с пламенем действующих вулканов в Японии. Раскопки Помпеи позволили увидеть, какой была жизнь в давние времена. В Риме я был покорен историческими развалинами и прекрасными произведениями искусства. Мне хотелось пробыть в Риме хотя бы неделю, но служебная поездка не допускала такой роскоши, и уже через три дня я выехал во Флоренцию, где целый день с восхищением осматривал картинные галереи. При въезде в Швейцарию через Симплонский туннель я вспомнил о своем первом пребывании в этой стране и чуть было не поддался искушению сойти с поезда, однако лишь полюбовался знакомыми видами из окна вагона и проследовал в Германию. По прошествии семи лет я вновь поселился в берлинском отеле "Кайзерхоф".