Воспоминания японского дипломата

ГЛАВА 9. Посол в Германии

Прибыв в Берлин сразу после окончания первой мировой войны, я увидел Германию в состоянии полного истощения. Затем, работая там в 1930-1931 годах, я внимательно следил за ситуацией, которая непосредственно предшествовала восхождению к власти нацистов. Теперь же, когда я вновь приехал в Германию шесть лет спустя, нацисты переживали, пожалуй, пик своего процветания. Однако мое пребывание в стране длилось недолго. Время летело быстро. Я прибыл в Берлин, центр содрогавшейся Европы, как представитель Японии, которая не столь давно встревожила мир "Китайским инцидентом".

Неинформированному наблюдателю поэтому вполне могло показаться, что я прибыл с целью сыграть важную роль в установлении дружеских германо-японских отношений. Кстати, англоязычные газеты Сингапура и Коломбо активно обыгрывали этот сюжет и даже приписывали мне слова, которых я никогда не произносил. Явно удивленный фактом "Китайского инцидента", президент Рузвельт в октябре 1937 года выступил в Чикаго с так называемой "карантинной речью" и обратил особое внимание на священную неприкосновенность договоров, сославшись в этой связи на пакт Келлога-Бриана, Устав Лиги Наций и, особенно, на Договор девяти держав. Он также отметил, что превентивная война предпочтительнее поддержания нейтралитета, к которому он призывал в ходе состоявшейся ранее кампании по выборам президента. Некоторые американские газеты критиковали речь, ибо она, на их взгляд, свидетельствовала о тенденции к вовлечению США в мировую войну. Однако позиция Рузвельта постепенно становилась все более непреклонной и указывала на готовность встать плечом к плечу с Англией, Францией и СССР против так называемой "Оси” Берлин-Рим-Токио.

После выхода в октябре 1933 года из Лиги Наций в связи с Женевской конференцией по всеобщему разоружению Германия произвела эффект разорвавшейся бомбы, объявив в марте 1935 года об отказе соблюдать условия Версальского договора, связанные с вооружениями. Следующий удар последовал в марте 1936 года: в то время, когда европейские державы находились в замешательстве из-за состояния эфиопской проблемы, Германия отбросила Локарнский договор и направила войска в демилитаризованную зону — Рейнскую область. С другой стороны, она, демонстрируя стремление к компромиссу, заключила соглашение об ограничении военно-морских вооружений с Англией, ввиду чего у последней исчезла необходимость следовать жесткой политике Франции. После краткого периода значительных осложнений державы, в конце концов, согласились на ремилитаризацию Рейнской области. Успешные "блиц-акции" Гитлера следовали одна за другой, и немецкий народ доверял ему все больше и больше. Барон фон Нейрат, тогдашний министр иностранных дел Германии, выглядел совсем не таким, как во время нашей встречи в Женеве на Конференции по всеобщему разоружению. Мыслящий умеренно, он, тем не менее, пребывал в приподнятом настроении. Помню, как он с гордостью заявил мне: "Национальный престиж Германии возрос настолько, что европейские министры иностранных дел не гнушаются теперь наведываться в Берлин, чтобы узнать мое мнение о перспективах европейской ситуации".

Гитлер называл Антикоминтерновский пакт Японии, Германии и Италии "великим треугольником Weltpolitik", а пропаганда давала понять, что пакт преследует цель справиться с Англией и Америкой и одновременно служит средством усиления позиции самого Гитлера. Внутри страны Гитлер форсировал механизацию армии и усиление военно-воздушных сил, а также не жалел средств для повышения уровня благосостояния трудящихся и модернизации городов. В результате в Германии била ключом чуть ли не беспрецедентная энергия, а строительство шоссейных дорог по всей стране и новых судов в соответствии с идеей "Kraft durch Freude" весьма и весьма радовало немцев. Когда я прибыл в Берлин, мой предшественник, сдавая дела, рассказал, что, поскольку для украшения города планируется создание площади Тиргартен, поступило предложение (и изучаются конкретные меры) о переводе посольства Японии, а также многих других посольств и миссий в другое место, где для этой цели будут выделены участки и здания.

Следует добавить, что пока я был в Берлине, вопрос о перемещении японского посольства продвигался очень быстро. Нам выделили участок в районе Тиргартен, около итальянского посольства, и под особым наблюдением самого Гитлера завершалась подготовка планов строительства внушительного здания. Во всяком случае, дух кипучей деятельности, царивший в Германии, был сравним разве что с американским. Замечательный прогресс демонстрировала германская промышленность. Однако тоталитарный контроль был вездесущ, и никто из моих старых знакомых, кого можно было считать либералом, не остался на государственных постах. Евреи, которых я знал еще с первого приезда в Германию сразу после первой мировой войны, например, редакторы или руководители ведущих берлинских газет, покинули страну. Как говорили мне берлинские профессора-немцы, у них не осталось времени на собственную научную работу, ибо после отъезда всех ученых-евреев их нагрузка значительно возросла. Активно действовавшие в городах СС, СА и Гитлерюгенд не слишком радовали мой взор, но немцы восхищались нацистской пропагандой и успехами, достигнутыми нацистами со времени их прихода к власти.

В последнее время газеты, радио и кино широко используются в пропагандистских целях. Злостная пропаганда стала довольно легким делом для правительства любой страны. Ни одна нация, наделенная здравым смыслом, не совершит серьезных ошибок, будучи призванной выносить суждения на основе достоверной информации. Однако во всех странах существует тенденция к предоставлению народу только тех информационных материалов, которые выгодны данной стране, и затем навязывать ему односторонние выводы. Разумеется, это особенно справедливо в отношении тоталитарных государств, где имеется лишь одна политическая партия, действует единая коммуникационная система и где люди не имеют доступа к правдивой информации и становятся жертвами предрассудков.

Впрочем нацисты вызывали восхищение не только у немецкого народа, но и в соседних странах. В составе дипломатического корпуса в Берлине были послы и министры-посланники многих стран, в том числе Франсуа Понсе из Франции и Гендерсон из Англии (посол США находился в отпуске, а посол России Крестинский, также выехавший в отпуск, обратно не вернулся), и многие из них, казалось, находились под впечатлением энергии, источавшейся нацистской Германией, хотя одновременно испытывали страх перед возможными действиями ее в будущем. Один лишь посол Ватикана, дуайен дипломатического корпуса, возмущался, что нацисты зашли настолько далеко, что перестали считаться даже со свободой вероисповедания, да итальянский посол Аттолико опасался их экстремистских поступков. Впоследствии, когда возник вопрос об укреплении Антикоминтерновского пакта, т.е. о Трехстороннем пакте, итальянский посол в конфиденциальном порядке сообщил мне, что по поручению Муссолини он советовал Гитлеру и Риббентропу не заходить слишком далеко в отношениях с Россией, но что, к его огромному сожалению, его не послушали.

Вскоре после моего прибытия в Берлин начались новогодние каникулы, и я использовал это время для поездки через Брюссель в Лондон, где, следуя пожеланию министра иностранных дел Хирота, подробно рассказал послу Ёсида о внутренней ситуации в Японии и об озабоченности министра перспективами "Китайского инцидента”. Посол Ёсида сообщил мне об отношении Англии к Японии, а от Кано, руководителя отделения Иокогамского Спеши Банка, я узнал, как относится к Германии лондонский Сити. На обратном пути я остановился в Париже и впервые по прошествии многих лет встретился с послом Сугимура, который поделился со мной воспоминаниями о Штреземане и наблюдениями за перестройкой Германии.

В середине января я нанес визит канцлеру Гитлеру и вручил ему верительные грамоты. Я впервые видел этого человека, и его телосложение и наружность напомнили мне одну из фигур японской истории — Ода Нобунага. Его прямолинейность и апокалипсическая манера действовать, должно быть, усиливала это впечатление. После вручения верительных грамот у нас состоялась беседа, которая длилась минут двадцать. Поскольку в ответ на мои приветствия он стал настойчиво призывать к установлению близких отношений с Японией, я указал ему на необходимость прекращения военной помощи Германии Китаю. Гитлер ответил, что продажа оружия и боеприпасов Китаю необходима Германии для получения иностранной валюты. Благодаря его усилиям, сказал он, Германия восстала из пепла к нынешнему процветанию, и для поддержания этого процветания ей необходима иностранная валюта. Я же сказал, что слышал в Париже разговоры о войне между Японией и Германией в Китае. Канцлер, казалось, задумался и пообещал тщательно изучить этот вопрос. Когда он говорил о том, какие страдания пришлось пережить Германии, голос его перешел в крик, а лицо побагровело.

Впоследствии я неоднократно встречался с Гитлером. Последняя встреча состоялась на вилле в горах, в Берхтесгадене. Держался он любезно и, как всегда, не прибегая к дипломатическим экивокам, сразу переходил к сути дела. Он действительно часто впадал в крайности, но будучи, несомненно, натурой творческой и сродни гениальной, являл собой фигуру уникальную. Одна из его главных слабостей заключалась в том, что он не держал в своем окружении подходящих людей вообще и специалистов по международным отношениям в особенности. Когда однажды наша беседа коснулась Соединенных Штатов, он сказал, что американцы — корыстолюбивые материалисты, и поэтому ему нет нужды опасаться США. Но я указал ему на опасность столь поспешного суждения. По моим впечатлениям, подобные идеи возникали у Гитлера под влиянием рекомендаций таких подчиненных, как Риббентроп. Геринг, при всех своих недостатках, обладал многими достоинствами, и я считал его фигурой, уступавшей по калибру только Гитлеру. Он, казалось, относился к Гитлеру с большим уважением и однажды в разговоре заметил: "Я могу давать Гитлеру любые рекомендации, но решение всегда полностью зависит только от него самого”. Затем он развел руки в стороны и добавил: "Вот какая разница между моей позицией и позицией канцлера”.

В Берлине часто приходилось слышать, что Риббентроп и Гиммлер стремились вытеснить Геринга и упрочить собственные позиции. Действительно, в разговорах со мной они не раз высказывали критические замечания в его адрес. Как бы там ни было, это факт, что в нацистской партии шла серьезная борьба, и эти представители высшего нацистского руководства всеми силами старались угодить своему вождю. Риббентроп, например, в первые дни своего пребывания на посту министра иностранных дел говорил, что он желает Гитлеру завершить грандиозный труд по восстановлению страны до того, как ему, Гитлеру, исполнится пятьдесят лет. Возможно, именно эти проявления лести и угодничества, в конце концов, и привели Гитлера к серьезным ошибкам.

В те дни я сам и видел, и слышал, что немцы все более склонялись к тому, чтобы взирать на Гитлера как на сверхчеловека или приписывать ему качества полубога. Однако этим вирусом были заражены не только немцы. Многие проживавшие в Германии японцы, не говоря уж о наших военных, восхищались успехами Гитлера и превозносили преимущества сотрудничества с его страной. В то время Япония направляла за рубеж множество так называемых народных миссий с четко заданной целью разъяснять позицию Японии в отношении "Китайского инцидента". Одна из таких миссий прибыла в Берлин еще до моего приезда и задержалась там. Эти группы, смыкаясь с военными, занимались всякого рода деятельностью, которая наносила немалый вред в вопросах, связанных с германо-китайской торговлей или с Трехсторонним пактом. Со временем деятельность эта затронула и меня как посла и нанесла урон моему положению. Но что меня возмутило и показалось особенно неприятным, так это присутствовавшая в их интригах смесь из политических вопросов и личных интересов. Поскольку я тоже оказался втянутым в эти интриги, лучше привести высказывания тех, кто в те дни находился в Берлине и был непосредственным очевидцем происходивших событий. В этой связи я сошлюсь на показания этих людей на МВТДВ.

Во-первых, на письменное свидетельство торгового советника посольства Сюдо Ясундо, который ведал вопросами экономических отношений между Японией и Германией (Протоколы заседаний МВТДВ, № 335, 16 декабря 1947 г., от колонки 3d на стр. 11 до стр. 12).

Во-вторых, на письменное свидетельство о службе в Берлине Сакайя Тадаси, который в качестве старшего секретаря посольства принимал участие в его важных делах (Протоколы заседаний МВТДВ, № 335, стр. 13 до колонки 3d на стр. 14).

В-третьих, — на письменное свидетельство генерал-майора Касахара, который работал в аппарате военного атташе посольства и который повез в Токио предложенный Германией проект Трехстороннего пакта (Протоколы заседаний МВТДВ, № 335, стр. 10, колонка 3 до середины колонки 4)

В этих трех документах отражена общая картина моей деятельности в Берлине в течение одного года. О некоторых дополнительных или вспомогательных вопросах будет рассказано ниже.

Как уже отмечалось, я считал невыгодным для Японии установление слишком тесных отношений с Германией и стремился удерживать находившихся в Берлине японцев, опьяненных осознанием германского могущества, от попыток не допустить "опоздания на поезд”. В то же время, ввиду необходимости ускорить урегулирование "Китайского инцидента”, моя первостепенная задача состояла в том, чтобы побудить Германию к отзыву своих офицеров из Китая и прекращению поставок в эту страну оружия и боеприпасов. В то время многие японцы считали необходимым срочно добиться признания Маньчжоу-го, и еще до моего прибытия в Берлин германской стороне была высказана соответствующая просьба. Однако я занял позицию, в соответствии с которой Японии было ни к чему умолять Германию о признании Маньчжоу-го, поскольку в связи с закупками сои и других товаров немцам рано или поздно все равно пришлось бы сделать это, а на данном этапе надо было сконцентрировать усилия на том, чтобы заставить Германию прекратить военную помощь Китаю. Поэтому вскоре после прибытия в Берлин я начал обсуждать этот вопрос с министром иностранных дел фон Нейра-том и не оставлял попыток продолжать его обсуждение в ходе последующих бесед с ним.

Тем временем посол Риббентроп однажды довольно неожиданно пригласил меня на беседу. Ранее он был послом в Великобритании, но в то время находился в весьма своеобразных отношениях с министерством иностранных дел, располагая за его пределами собственным офисом. Риббентроп начал беседу с подробного рассказа о том, как он инициировал подготовку Антикоминтерновского пакта. Затем он заявил, что, будучи сторонником тесного сотрудничества между Германией и Японией, хотел бы периодически беседовать со мной tete-brtete, причем ему было бы желательно держать эти встречи втайне от германского министерства иностранных дел. Столь необычный подход мне не понравился, но я согласился на наши дальнейшие беседы.

Вскоре после этой встречи, в середине февраля, мы с супругой присутствовали на ленче, который давал фон Нейрат. В то утро газеты опубликовали сообщение об увольнении военного министра Бломберга и самого министра иностранных дел. Нейрат казался весьма недовольным этим неожиданным увольнением, но его супруга просто кипела от возмущения. По ее словам, прежде, чем приступить к обновлению отделки официальной резиденции, она удостоверилась у канцлера, что никакой неожиданной замены министра иностранных дел не будет. В противном случае она просто не стала бы затевать работы. Поскольку канцлер сказал, что “министр не будет заменен, так что действуйте”, неожиданное увольнение было ей совершенно непонятным, и его, продолжала она, наверное, организовал кто-то, метивший в кресло ее супруга. Частное дело Бломберга послужило предлогом для реорганизации Кабинета в целях укрепления влияния партии посредством назначения на министерские посты чистых партийцев.

Уяснив, что методика ведения дел у берлинских властей часто бывает весьма своеобразной, я вскоре после вступления Риббентропа в должность министра иностранных дел предложил ему, чтобы в Берлине все важные вопросы политических и экономических отношений между Японией и Германией решались только между немецким министром иностранных дел и японским послом, либо с их одобрения, и Риббентроп со мной полностью согласился. Я проинформировал об этом разговоре военного атташе Осима и прямо заявил ему, что он должен воздерживаться от решения каких бы то ни было вопросов, кроме военных. Осима ответил: "Раньше я получал от Генерального штаба армии инструкции и по невоенным вопросам, что ставило меня в неловкое положение. Ваше указание основательно, и впредь я буду следовать ему”.

Вскоре Германия признала Маньчжоу-го, отозвала военные миссии из Китая и запретила продажу ему оружия и боеприпасов. Таким образом, моя изначальная цель была достигнута.

В мае я узнал, что Риббентроп обсуждал экономические проблемы Китая с японской экономической миссией, которая в то время находилась в Германии. Я не замедлил недвусмысленно указать ему на факт нарушения нашей договоренности и выразить свое неудовольствие. Однако спустя короткое время стало известно о его конфиденциальных консультациях по вопросам Трехстороннего пакта с нашим военным атташе. Договоренность, таким образом, лопнула, как мыльный пузырь. Германии, конечно, было очень удобно использовать любого, кто мог бы оказаться ей наиболее полезным, но предательство со стороны и Риббентропа, и Осима явилось для меня особенно неприятным.

Следующей крупной международной проблемой явился гитлеровский Anschluss Австрии, который произошел вскоре после реорганизации Кабинета. Германская пресса резко критиковала премьера Австрии Шушнига и в то же время восхваляла Гитлера, которому удалось осуществить бескровное слияние. Восхищение немцев Гитлером, казалось, достигло зенита. Однако зная, что Anschluss явился результатом принуждения Шушнига и заговора членов партии, я сожалел о неразборчивости Гитлера в средствах, к которым он прибегал и которые, на мой взгляд, в конце концов, должны были ему повредить. Примерно с этого времени мое неприятие нацизма начало все более и более усиливаться, о чем немцам, естественно, должно было становиться известным. Я стремился улучшать отношения Японии с другими державами и не видел причин делать исключение для Германии. Однако, по-моему, было жизненно необходимым улучшить отношения Японии с Соединенными Штатами, Великобританией и Советским Союзом, и я противился идее сближения с Германией за счет отношений с этими державами. Более того, поскольку политика Гитлера предвещала эвентуальную войну против Англии, Франции, Америки и СССР, то, с точки зрения сохранения мира во всем мире, поддерживать ее было бы недопустимо. При этом, пробыв в Германии много лет и изучив национальный потенциал этой страны, я не мог верить в ее окончательную победу. Поэтому я был убежден в том, что Японии не следует становиться союзником Германии и разделять ее судьбу. .

В такой обстановке возникла проблема Трехстороннего пакта Германии, Италии и Японии^ Хотя в Японии значение этой проблемы было сведено до минимума посредством отождествления ее с проблемой укрепления Антикоминтерновского пакта, из германского предложения ясно следовало, что суть нового пакта заключалась в создании союза против Англии и Америки. Именно поэтому, как показал генерал-майор Касахара, Риббентроп, опасаясь противодействия с моей стороны, обсуждал этот вопрос втайне от меня. Как только я узнал о переговорах в связи с германским предложением, я, о чем свидетельствуют упомянутые выше показания, стал одна за другой направлять нашему правительству рекомендации, в которых указывалось, что союз с Германией не соответствует интересам Японии. Тот факт, что я был против нацистского образа действий и что мою оппозицию предвидели, наглядно подтверждается вступлением министра иностранных дел Германии и военного атташе Японии в переговоры о союзе за моей спиной, несмотря на нашу четкую договоренность.

В Токио министр иностранных дел Хирота, который поддерживал мою негативную политику в отношении Германии, в мае вышел в отставку. Давление со стороны военных явно усилилось, и меня заблаговременно уведомили о том, что переговоры с Германией начнутся в августе. Как показывают упомянутые выше показания, я продолжал направлять в Токио телеграммы с рекомендациями, в которых высказывал возражения против переговоров и указывал на нежелательность ведения столь важного дела офицером. В ответ министр иностранных дел решил перевести меня в Москву. Я телеграфировал свой отказ, но после его повторной просьбы согласился, и в октябре 1938 года был назначен послом в СССР.

Пока Япония и Германия вели переговоры о Трехстороннем пакте, Гитлер предпринял новую попытку поглотить Судеты. В сентябре лозунг "Одна раса, один рейх, один фюрер” и клич "Хайль Гитлер” стали звучать в этом районе все громче и громче, и взрыв мог произойти в любой момент. Под сильным напором Германии Англия и Франция проявили нерешительность и положились на ее заверение в том, что Судеты станут последним немецким территориальным притязанием в Европе, а чехи под руководством Бенеша, хоть и кипели возмущением, поделать ничего не могли. 29 сентября 1938 года на встрече Гитлера, Муссолини, Чемберлена и Даладье в Мюнхене было заключено соглашение об уступке этой территории. Соглашение, уже подписанное четырьмя державами, было зачитано чешским представителям, которые ожидали исхода встречи. Так удалось избежать кризиса, а от имени Чемберлена и Гитлера была опубликована совместная декларация, в которой говорилось, что Англия и Германия никогда не будут снова воевать друг против друга и будут решать все вопросы путем переговоров. Нет необходимости говорить о том, что эта декларация временно приободрила народы Европы, и, когда Чемберлен и Даладье вернулись в свои столицы 30 сентября, их встречали как генералов-победителей. Мюнхенская встреча явилась кульминацией так называемой политики умиротворения. Можно сказать, что она усилила самоуверенность Германии, вселив в нее веру в малодушие Англии и Франции, и побудила предпринять новые, еще более дерзкие шаги.

Как выяснилось в ходе МВТДВ, японский военный атташе в Германии телеграфировал в Токио о моей непригодности для роли посла в Германии, ибо я не поехал в Мюнхен, когда там проходила указанная встреча. В Токио из этого создали целую проблему. Я же в то время страдал от ревматизма и еще до Мюнхенской встречи отклонил приглашение поехать на съезд партии в Нюрнберге. По той же причине я отказался и от участия в конференции в Мюнхене. Послы дружественных Германии стран, естественно, должны были собраться в Мюнхене, ибо туда съехались их премьеры или министры иностранных дел, и встреча затрагивала их национальные интересы. Но, поскольку Япония не имела непосредственного отношения к этой конференции, японскому послу, в случае его приезда в Мюнхен, пришлось бы либо стать просто любопытным наблюдателем, либо отстаивать интересы Германии. "Офицерская дипломатия”, проводившаяся теми, кто не понимал даже эту альтернативу, причинила огромный вред Японии, а источником такой дипломатии являлось, конечно, высшее командование в Токио.

С окончанием Мюнхенской конференции кризис исчез подобно умчавшейся буре, и Европа радовалась, словно наступила весна. Я покинул Берлин, когда Германия была одурманена успешным поглощением Судетской области. Как раз в это время в посольство был доставлен подарок императора Гитлеру, и частью для того, чтобы вручить его, частью, чтобы попрощаться, я направился к канцлеру на виллу в Берхтесгаден. Из Берлина меня сопровождал специально прикомандированный шеф-секретарь канцлера Мейснер, а на вилле мне был оказан сердечный прием. Выразив глубокую благодарность за подарок императора, Гитлер произнес несколько теплых слов, сожалея о моем отъезде. Как при всех встречах со мной, так и на этот раз, он держался дружески, несколько раз выразил сожаление по поводу кратковременности моего пребывания и указал на важность моей работы в России, демонстрируя тем самым интерес к советской системе.

Коснувшись Мюнхенского соглашения, я сказал: "Прежде чем покинуть Германию, мне хотелось бы задать Вам один вопрос. Сохранится ли в Европе мир, как предусмотрено этим соглашением?” Гитлер, взглянув на присутствовавшего тут же Риббентропа, сразу стал серьезным и ответил, что все зависит от позиции Англии: до тех пор, пока Англия не предпримет акций, враждебных Германии, мир в Европе будет обеспечен. Продолжая эту тему, я спросил: ”Не означает ли это, что, если Англия не будет действовать в соответствии с намерениями Германии, мир сохранить не удастся?” Канцлер ответил, что именно так и надо понимать ситуацию. Я откланялся и, покинув виллу, стал спускаться вниз по горной дороге. Мышление Гитлера оказалось именно таким, каким оно мне и представлялось, и я понял, что будущее Европы, нет, — всего мира, наверняка будет богато событиями. Я выехал из Берлина в Москву 27 октября, чувствуя себя человеком, который, завидев первые всполохи пламени, спешит спастись от пожара.