Воспоминания японского дипломата

ГЛАВА 4. Вновь на посту министра иностранных дел

По завершении сессии парламента в марте 1945 года я покинул Токио, который в то время подвергался массированным воздушным налетам, и отправился в Каруидзава. 7 апреля губернатор префектуры Нагано сообщил мне по телефону, что адмирал Судзуки Кантаро[123] формирует новый Кабинет и хочет, чтобы я немедленно приехал в Токио. Чуть позже губернатор прибыл ко мне лично и уточнил, что адмирал Судзуки хочет назначить меня министром иностранных дел и что необходимо передать ему мой ответ. Я попросил передать, что не смогу ответить согласием до тех пор, пока сам не переговорю с адмиралом и пока мы не придем к согласию во мнениях. Я выехал в Токио поездом и вскоре после 10.30 вечера встретился с адмиралом Судзуки, который, покончив с формальностями по созданию нового Кабинета (где он временно принял портфель министра иностранных дел), находился в официальной резиденции премьера.

Я и раньше знал адмирала Судзуки, но наши отношения отнюдь не были близкими. Будучи министром иностранных дел в Кабинете Тодзё, я не имел случая общаться с ним на личной основе, но периодически мы встречались на заседаниях Тайного Совета, в котором он занимал пост вице-председателя. Когда на Тайном Совете обсуждалось предложение о создании министерства по делам Великой Восточной Азии, послужившее непосредственной причиной моей отставки, адмирал Судзуки, как он мне тогда говорил, выразил согласие с моей позицией и резко выступил против плана Тодзё.

Теперь адмирал сообщил мне, что, хотя он моряк и не слишком подходит для политического поста, на него, невзирая на возраст (ему то время уже исполнилось семьдесят семь лет), возложено тяжкое бремя премьера, и обстоятельства не позволяют ему уклониться от этого. Не имея опыта в дипломатии (как, впрочем, и в других сферах политики), он хотел, чтобы я без колебаний, как он выразился, занял в его Кабинете пост министра иностранных дел. В ответ на это предложение я, прежде всего, заметил, что он, как я полагаю, принял пост премьера, преисполнившись твердой решимостью, ибо управлять делами страны теперь, когда наши военные усилия сведены до минимума, отнюдь не просто. Далее я сказал, что, приложив в свое время огромные усилия к тому, чтобы избежать этой войны, я должен быть благодарен за возможность попытаться как можно скорее положить ей конец, но, поскольку и к руководству войной, и к ее прекращению следует подходить с учетом меняющихся условий, мне, прежде чем ответить, буду ли я работать под его началом, хотелось бы знать его мнение о военных перспективах. Адмирал Судзуки ответил: "Думаю, мы все-таки можем продолжать войну еще два-три года". На это я ответил, что, поскольку решения в современной войне зависят преимущественно от потребления материалов и возможности наращивать производство, я убежден, что продолжать войну будет чрезвычайно трудно и что Япония не сможет вести ее и еще один год. Поэтому я отклонил предложение принять портфель министра иностранных дел, добавив, что, даже если бы я и чувствовал себя способным взять на себя столь большую ответственность, как руководство нашей дипломатией, при наличии столь разных взглядов на перспективы войны мы с премьером просто не сумели бы сработаться. Беседа продолжалась еще некоторое время, но поскольку час был поздний и премьер выглядел усталым, я, попросив его еще раз обдумать свою позицию, откланялся.

На следующий день, 8 апреля, я посетил адмирала Окада, с которым мы время от времени обсуждали проблему прекращения войны и который, как я предполагал, должен был играть значительную роль в формировании Кабинета Судзуки. Я подробно рассказал ему о своем разговоре с адмиралом Судзуки прошедшей ночью, и он стал горячо убеждать меня войти в Кабинет. "Нам не следует исходить из того, — сказал он, — что политика адмирала Судзуки в отношении войны жестко определена, и Вы должны войти в его Кабинет и помочь сформулировать ее. Кроме того, Кабинет Судзуки, если Вы в него не войдете, окажется в очень трудном положении”. На обратном пути я заглянул еще к двум ветеранам, под чьим руководством начинал когда-то дипломатическую карьеру — к министру двора Мацудайра и бывшему премьеру Хирота и обсудил с ними возникшую проблему. И тот, и другой настойчиво советовали мне принять портфель министра иностранных дел и найти выход из тупика.

С целью побудить меня к принятию должности давление стали оказывать и из других источников. В тот же день ко мне приехал шеф-секретарь Кабинета Сакомидзу. Пытаясь убедить меня принять предложение, он, ссылаясь на мой разговор с премьером Судзуки, сказал, что тот не мог говорить о скором мире, ибо подобные слова из уст премьера в данных обстоятельствах могли бы иметь нежелательные последствия. Однако, по мнению Сакомидзу, мне следовало бы догадаться об истинных намерениях премьера и занять предложенный пост. Его доводы звучали не слишком убедительно. Казалось, что, если премьер разделяет мое мнение, то нет причин, мешающих ему доверительно сказать мне об этом в беседе с глазу на глаз. Если же он настолько мне не доверяет, то нам едва ли удастся обеспечить сотрудничество, которое потребуется в предстоящие критические дни.

На следующий день ко мне со своими убеждающими доводами явился шеф-секретарь лорда-хранителя печати Кидо маркиз Мацудайра. "Я не думаю, что взгляды премьера Судзуки на войну неизменны, — настаивал он, — и Вы, войдя в Кабинет, должны будете их корректировать. Во всяком случае, думаю, Вы можете не слишком беспокоиться, ибо император сам думает о прекращении войны”. Вечером того же дня он позвонил мне и сообщил, что доложил о нашем разговоре лорду-хранителю печати и что Кидо тоже считает мое согласие жизненно необходимым. Потом ко мне снова приехал Сакомидзу и попросил, по крайней мере, встретиться с премьером еще раз, что я и сделал, посетив его в официальной резиденции. На этот раз в ходе нашей беседы премьер откровенно сказал: "Что касается перспектив войны, то Ваше мнение представляется мне вполне удовлетворительным, а что до дипломатических вопросов, то Вам будет предоставлена полная свобода действий”. Затем я обсудил с ним ряд деталей о кадрах министерства иностранных дел и некоторые другие моменты, и он одобрил мои соображения. Обнаружив единство мнений, я сказал премьеру, что приму назначение.

К тому времени, когда я во второй раз стал министром иностранных дел, противник уже захватил Филиппины и Иводзима и высадил десанты на Окинава, где продолжались тяжелые бои. Кабинет Судзуки стоял перед лицом первоочередной проблемы увеличения производства боеприпасов, и на своих ежедневных заседаниях Кабинет или группы министров детально рассматривали как ее, так и имевшие к ней отношение проблемы снабжения продовольствием, транспорта, государственных финансов и социального обеспечения. Между тем положение на Окинава становилось все хуже и хуже. Воздушные налеты на территорию собственно Японии участились. Судоходство почти сошло на нет и каждый новый доклад того или иного министра со всей определенностью указывал на приближение катастрофы. С каждым днем связь с континентом становилась все более трудной, и полное прекращение поставок оттуда материалов казалось всего-навсего вопросом времени, причем времени недолгого. Каждый день в обращение вводились дополнительные денежные средства, и инфляция достигла такого уровня, что нельзя было далее игнорировать ее. Я высоко оценивал серьезность, с которой соответствующие министры (особенно отвечавшие за вопросы экономики), боролись с этими трудностями, но средств повернуть течение вспять не было ни у кого, а с ростом масштабов разрушений от воздушных налетов и общим параличом производства продолжение войны становилось явно невозможным.

Кабинет Судзуки

Моим первым заданием в Кабинете Судзуки было проведение в апреле 1945 года совещания послов стран Великой Восточной Азии. Хотя в сентябре 1942 года я оставил пост министра иностранных дел именно потому, что Кабинет Тодзё настоял на создании министерства по делам Великой Восточной Азии, я, войдя в Кабинет Судзуки, согласился одновременно возглавить и это министерство, намереваясь добиться его ликвидации, как только будут решены срочные вопросы. Уже к апрелю 1945 года министерству по делам Великой Восточной Азии делать было практически нечего. Его юрисдикция над оккупированными территориями выражалась не в руководстве административными делами, а просто в подготовке чиновников для отправки туда на работу.

В Бирме, так же, как и на Филиппинах, которым несколькими месяцами раньше была предоставлена независимость, полевые командиры осуществляли не только военный контроль, но и административное руководство, которое было неотделимо от ведения войны. Поэтому, хотя наши послы в этих странах и осуществляли дипломатическую деятельность по указаниям министра по делам Великой Восточной Азии, там существовала и параллельная юрисдикция, исходившая от местных командиров. С теми же ограничениями сталкивался и посол во Французском Индокитае: административное устройство там было несколько иным, но посол также не мог делать ничего, что не совпадало с мнением командующего оккупационными силами. При такой ситуации было трудно понять, почему Тодзё и его сторонники подняли такую шумиху вокруг создания нового министерства. Помимо этого, ход войны делал невозможным пребывание наших послов в некоторых странах. Например, в Бирме часть оккупированной территории была отбита противником, и послу пришлось эвакуироваться из Рангуна вглубь страны, где не было почти никакой связи с Токио. Филиппины также оказались в руках противника, и наш посол был вынужден вернуться на родину.

Как отмечалось выше, после решения срочных вопросов я намеревался ликвидировать министерство по делам Великой Восточной Азии. Совещание представителей стран Великой Восточной Азии было запланировано еще до моего вступления в должность. В ноябре 1943 года, при правлении Кабинета Тодзё, в Токио состоялось первое совещание представителей стран Великой Восточной Азии, на котором было объявлено о создании "Великой восточноазиатской сферы совместного процветания”. Однако в некоторых кругах все еще сохранялось непонимание военных целей Японии, и эти недоразумения требовалось элиминировать. Кроме того, было необходимо предпринять контрмеры в ответ на план противостоящих нам союзников провести конференцию в Сан-Франциско и развернуть широкую пропаганду своих целей в этой войне. В силу этих причин и была запланирована вторая конференция представителей стран Великой Восточной Азии. Однако поскольку представители многих стран уже не могли добраться до Японии, было решено изменить планы и ограничиться проведением совещания послов, аккредитованных в Токио.

Совещание состоялось, после предварительных консультаций с соответствующими странами, 23 апреля 1945 года. По особому поручению своих правительств в его работе приняли участие находившиеся в Токио послы Маньчжоу-го, Китая, Бирмы, Таиланда и Филиппин. Участники вновь заверили друг друга в искреннем стремлении к сотрудничеству и приняли следующую официальную резолюцию:

"1. Основы нового международного порядка, который должен быть установлен, следует искать в идее сосуществования и совместного процветания Воплощая принципы политического равенства, экономической взаимности и уважения к культуре каждого народа, она нацелена на уничтожение всех форм дискриминации, основанной на расовых предрассудках и подобных им антагонизмах, а также на обеспечение взаимной дружбы и сотрудничества.

2. Всем странам, независимо от их государственного могущества, должно быть гарантировано политическое равенство, и всем странам должны быть предоставлены равные возможности для процветания и развития. Формы государственного устройства каждой страны должны определяться в соответствии с ее собственной волей без какого бы то ни было вмешательства со стороны других стран.

3. Народы, пребывающие в рамках колониального статуса, должны получить независимость и занять достойное место, что проложит путь к развитию гуманной цивилизации.

4 Исключительный контроль какой-либо одной страны над ресурсами, торговлей и международными коммуникациями должен быть ликвидирован с тем, чтобы обеспечить взаимное сотрудничество стран и таким образом выправить экономические диспропорции в мире, а также способствовать распространению экономического процветания в соответствии с самобытностью и предприимчивостью каждого народа.

5. Все страны должны уважать культурные традиции друг друга, а дружба между народами и процветание человечества будут прогрессировать посредством общения культур.

6. Вооружения, которые смогут создать угрозу другим странам, должны быть запрещены в соответствии с принципами отказа от угроз и нападения. Следует также ликвидировать препятствия, стоящие на пути международной торговли в целях предотвращения любого экономического угнетения или любой экономической угрозы, не говоря уж об угнетении или угрозе силой.

7. Что касается организаций, гарантирующих безопасность, то следует избегать произвольных решений со стороны крупных держав и единообразных схем для всего мира. Надо установить такой порядок, в рамках которого, наряду с приемлемой общемировой системой, существовала бы структура региональной безопасности, соответствующая реальному положению дел, и в то же время необходимо искать пути к реформированию международного порядка мирными средствами в соответствии с постоянными изменениями мира во всех областях”

Эта резолюция, составленная на основе моего предложения, была принята всеми участниками как выражение руководящих принципов мирового порядка. В то же время она представляла мое понимание военных целей Японии.

Что же касается перспектив Германии, то из нашего посольства в Берлине постоянно поступали доклады о нерушимости Западного вала и о высоком моральном духе германских войск, но было очевидно, что Германия вот-вот рухнет под натиском союзников с востока и запада, который явился дополнением к интенсификации воздушного наступления. К концу апреля нацистский режим пал, и ничего удивительного в этом не было. В начале мая Дениц был вынужден объявить о безоговорочной капитуляции Германии. Получив от германского посла в Токио Штамера разъяснение обстоятельств капитуляции его страны, я указал ему, что эта капитуляция является нарушением договорных обязательств Германии. К тому времени я уже решил аннулировать все существующие договора с Германией, в том числе и Антикоминтерновский пакт, и после беседы с послом стал предпринимать необходимые для этого меры.

Разумеется, после краха Германии американцы и англичане наверняка собирались сконцентрировать всю свою наступательную мощь против Японии. Помимо этого, возросла вероятность и российской переориентации мощи в восточном направлении. Перед нами, соответственно, стояла задача провести всесторонний обзор международных отношений. В войне, которую вела Япония, у нас не осталось никаких надежд: поражение на Окинава стало теперь неоспоримым фактом, и повернуть ситуацию вспять было невозможно. Поэтому я воспользовался поражением Германии, чтобы попытаться достичь соглашения о заключении мира до того, как наш военный потенциал полностью истощится (о результатах моих усилий будет подробно рассказано в следующей главе). Еще до капитуляции Германии, во второй половине апреля, когда ее военное положение резко изменилось к худшему, я представил свои соображения императору, подчеркнув при этом, что, поскольку наш союзник терпит фиаско, а воздушные налеты на нашу страну неуклонно усиливаются, нам следует прекратить войну. Император ответил, что его желание состоит в том. чтобы это было сделано как можно скорее.

При Кабинете Койсо Совет по межведомственным связям претерпел небольшую реорганизацию и к моменту моего вступления в должность министра иностранных дел превратился в Высший Совет по руководству войной, который осуществлял необходимую координацию между высшим командованием и правительством. Как отмечалось выше, в дни пребывания у власти Кабинета Тодзё все важные решения, принятые в Совете по межведомственным связям, от имени Кабинета докладывал императору только премьер, в результате чего у меня в то время складывалось впечатление, что император получает неполную или не вполне точную информацию. По этой причине, а также в соответствии с пожеланием премьера и лорда-хранителя печати, во второй срок пребывания на посту министра иностранных дел я непосредственно представлял императору самые доскональнейшие и исчерпывающие доклады по вопросам, относящимся к моей компетенции.

Прежде чем перейти к описанию своей борьбы за прекращение войны, следует рассказать об одном инциденте, который произошел вскоре после моего вступления в должность министра. 11 апреля, через два дня после того, как я приступил к работе, ко мне приехал бывший министр-посланник в Финляндии Сакая Тадаси и сообщил о следующих фактах. Давний знакомый Сакая, министр-посланник Швеции Багге, которому предстояло выехать из Японии на родину на следующий день, еще в конце марта сказал ему, что, хотя союзные державы публично потребовали от Японии безоговорочной капитуляции, они, на его взгляд, не придают большого значения проблеме сохранения системы императорской власти, т.е. проблеме, которая для Японии, по всей видимости, имела огромное значение. Багге сказал, что, по его мнению, не будет большого вреда, если Швеция прозондирует намерения Соединенных Штатов на этот счет, но ему хотелось бы знать точку зрения занимавшего в то время пост министра иностранных дел Сигэмицу. Как доложил мне Сакая, он в конфиденциальном порядке передал Сигэмицу слова Багге, и впоследствии состоялась встреча, в ходе которой, как узнал от них Сакая, Сигэмицу сказал шведскому министру-посланнику, что он будет признателен, если шведское правительство по своей собственной инициативе выяснит взгляды США на условия мира. Сакая попросил меня высказать свое отношение ко всему этому.

Это была действительно новость для меня: ни от своего предшественника Сигэмицу, ни от кого-либо еще я ничего подобного не слышал и был весьма заинтересован этим сообщением. По-моему, для Японии было бы очень удобно, если шведское правительство установило бы намерения США, тем более, что я испытывал горячее стремление покончить с войной как можно скорее, а предложенный ход казался весьма многообещающим. Поэтому я попросил Сакая передать шведскому министру-посланнику, что хотел бы, если возможно, встретиться с ним до его отъезда. Как сообщил мне впоследствии Сакая, когда он посетил Багге и сообщил о совпадении мнений нынешнего и бывшего министров иностранных дел, тот был чрезвычайно доволен и пообещал по возвращении на родину немедленно приступить к реализации этого плана. Относительно нашей встречи, Багге, по словам Сакая, сказал, что он не может отложить отъезд, ибо в сложившихся обстоятельствах при отказе от места в самолете, вылет которого назначен на следующий день, неизвестно, когда можно будет заказать билет на следующий рейс. Однако, добавил Багге, если его рейс будет отложен, он непременно нанесет мне визит. Как выяснилось, самолет вылетел следующим утром, и поговорить с министром-посланником мне так и не удалось.

Следующее сообщение в связи с этим планом поступило где-то в конце мая, когда наш министр-посланник в Швеции Окамото прислал мне телеграмму, в которой сообщал, что он встречался с министром-посланником Багге, и тот спросил, заинтересовано ли японское правительство в том, чтобы обратиться к правительству Швеции с просьбой о выяснении намерений Соединенных Штатов. Если по версии, изложенной Сакая, инициатива должна была исходить от шведского правительства, то из телеграммы Окамото, следовало, что нам следует обратиться к шведскому правительству с просьбой о такой акции. По ряду причин подобная процедура была для нас неприемлемой. Прежде, чем Япония смогла бы обратиться к правительству Швеции с подобной просьбой, необходимо было провести соответствующую подготовительную работу внутри страны. Более того, было вполне вероятно, что в ответ на любой официальный запрос Соединенные Штаты просто повторили бы свое требование о безоговорочной капитуляции. Кстати сказать, через графа Бернадотта в Стокгольме нам уже были известны слухи о том, что в связи с недавней капитуляцией Германии предложение о безоговорочной капитуляции может последовать и в адрес Японии. В то время я, воспользовавшись пожеланиями военных и других кругов об обращении к СССР в интересах подготовки к установлению мира, прилагал колоссальные усилия на этом направлении. В силу всех этих причин предложение Швеции, в том виде, как его представили на этот раз, приходилось отклонить, и я направил Окамото инструкцию с указанием воздержаться от каких-либо действий в связи с инициативой Багге.

5 апреля, в последний день пребывания у власти Кабинета Койсо, СССР уведомил нас о невозможности продления советско-японского Пакта о нейтралитете. Срок действия этого пакта истекал годом спустя, и в ответ на предыдущий запрос, сделанный министром иностранных дел Сигэмицу через посла Сато в феврале 1945 года, мы получили заверения в том, что на Ялтинской конференции никаких консультаций по поводу Японии между Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем не проводилось. Однако, поскольку Сталин в ноябре 1944 года назвал Японию агрессором и, особенно, поскольку в заявлении об отказе СССР от продления Пакта о нейтралитете в качестве причины был выдвинут тот факт, что Япония помогает противнику СССР — Германии и сражается с союзниками СССР — Америкой и Англией, избавиться от подозрений в отношении Советов не представлялось возможным.

Но я чувствовал себя обязанным сделать все от меня зависящее в сфере отношений с СССР. Начал я с того, что на первом приеме, который я давал для дипломатического корпуса вскоре после вступления в должность министра иностранных дел, я заявил советскому послу о нерушимости обязательств СССР по Пакту о нейтралитете. Кроме того, я поручил послу в Москве Сато добиться от Советского правительства заверений, касающихся намерений СССР. Посол Сато доложил, что 27 апреля нарком иностранных дел Молотов заверил его, что позиция СССР в связи с сохранением нейтралитета остается неизменной. Тем не менее, начиная еще с последних чисел марта, наблюдались все более крупные переброски советских сил на восток. Вскоре после того, как я приступил к обязанностям министра, ко мне приехал заместитель начальника Генерального штаба армии генерал Кавабэ с подчиненными и, представив детали концентрации сил Красной Армии в Сибири, попросил сделать все возможное для того, чтобы предотвратить участие России в войне. Аналогичные просьбы поступили от заместителя начальника Генерального штаба ВМФ адмирала Одзава и начальника Генерального штаба армии генерала Умэдзу[124]. К тому же мне стало известно о критике в адрес посла Сато, но рассматривать вопрос о его замене я не мог, во-первых, потому, что найти лучшего кандидата на эту должность было довольно трудно, а, во-вторых, потому, что оставлять этот пост вакантным даже на месяц в столь критический момент нам было крайне невыгодно.

Дважды, осенью 1942 года и летом 1943 года, у нас была возможность выступить в роли посредника между Россией и Германией, но возможность эта была давно упущена. Последующие попытки улучшить отношения между Японией и СССР, как я уже говорил, оказались безрезультатными из-за бесконечных колебаний правительства по поводу решения о том, какую компенсацию следует предложить русским, а американцы тем временем усердно их обхаживали, и в Тегеране и Ялте состоялись встречи трех глав государств — наших противников. Время, когда мы могли бы прибегнуть к каким-либо остроумным приемам с целью склонить СССР на свою сторону, явно прошло. Но ведь полное и окончательное присоединение СССР к нашим противникам было бы для Японии фатальным. Нам было крайне необходимо помешать вступлению Советского Союза в войну против Японии. Более того, поскольку дальнейшее продолжение войны стало для Японии столь тягостным, к проблеме России следовало подходить уже не просто с точки зрения сохранения ею статуса невоюющей стороны, а с точки зрения прекращения войны. Я намеревался идти вперед к скорейшему заключению мира и был преисполнен решимости воспользоваться в этих целях пожеланиями военных. Многие из них, не понимая, что наши возможности предпринять позитивные меры в отношении СССР утрачены, требовали, чтобы мы обратились к нему за помощью в нашем противодействии США и Великобритании. Например, представители командования наших ВМФ выразили желание закупить у Советского Союза нефть и самолеты и в обмен были готовы отдать несколько крейсеров. Я отклонил это предложение и убедил их в том, что снабжение Японии военным снаряжением означало бы для русских нарушение нейтралитета, и пойти на это СССР смог бы только в том случае, если бы принял решение воевать на стороне Японии, а международный климат того времени начисто исключал такую возможность.

Победой над Германией СССР в немалой степени был обязан поддержанию Японией нейтральных отношений с ним, что высвобождало ему руки на востоке. Несмотря на это, позиция Японии и особенно японской армии в течение многих лет вызывала у русских сильнейшие подозрения и обусловила их твердую решимость нейтрализовать нашу страну. Поэтому Япония не только не могла питать реальных надежд на проявление какой-либо благосклонности со стороны СССР, но должна была понимать, что, когда истощение ее национального потенциала в ходе войны станет очевидным, он вместо переговоров с нею, вероятно, окончательно солидаризуется с Соединенными Штатами и Англией с целью принять участие в дележе плодов победы. В тот момент, когда СССР был связан тесными узами с Америкой и Англией, нам уже было слишком поздно строить какие-либо планы в попытке побудить его действовать в наших интересах. Даже наши усилия, направленные на то, чтобы убедить СССР придерживаться нейтралитета, могли быть вознаграждены только в том случае, если бы они прилагались в то время, когда Япония еще сохраняла какие-то резервы могущества, и если бы она была готова предложить щедрый quid pro quo за любые виды содействия. В тот момент важно было обеспечить достижение единого мнения по названным аспектам данной проблемы в самой Японии.