Воспоминания японского дипломата

ГЛАВА 1. Дипломатия военного времени

Императорский рескрипт об объявлении войны был обнародован в 11.40 утра 8 декабря 1941 года. Мне сообщили, что еще до этого часа начались бомбардировки и десантные операции наших сил в Перл-Харборе и в районе Котабару в Малайе, а затем — в Шанхае и Гонконге. Во второй половине дня я принял послов Германии и Италии и сообщил им об объявлении войны и о переговорах, касавшихся недопущения сепаратного мира, в Берлине и Риме. Я также вызвал на беседу советского посла и, разъяснив ему, какие события вынудили Японию объявить войну Соединенным Штатам и Великобритании, заявил о нашем намерении строго придерживаться своих обязательств, предусмотренных Пактом о нейтралитете, и о наших надеждах на аналогичное поведение со стороны СССР.

В первые дни войны японцы были опьянены победами. Широкое хождение получила вера в то, что годы страданий смогут быть навсегда преданы забвению. Многие из тех, кто сейчас, после войны, оказался в числе проповедников "либерализма”, в те дни лично или письменно поздравляли меня с военными успехами. Как я узнал, были и такие (в том числе и связанные с министерством иностранных дел), кто старался мне навредить, распространяя сообщения о том, что я выступал против войны. Когда такие сообщения доходили до моих ушей, я указывал, что для министра иностранных дел только естественно стремиться к сохранению мира, и я действительно делал все от меня зависящее, чтобы избежать войны. Но, с другой стороны, даже министр иностранных дел встанет и пойдет сражаться, когда под угрозой окажутся честь и само существование его страны.

После начала военных действий Совет по межведомственным связям собирался реже, чем прежде. С заключением в начале войны Договора с Германией и Италией о недопущении сепаратного мира и Договора о союзе с Таиландом важных дипломатических дел почти не оставалось, и после напряженных усилий предыдущих недель я ощущал себя каким-то безработным. В той атмосфере довольно часто в обществе и даже в самом МИДе можно было слышать, что, дескать, во время войны нет места дипломатии — мнение, явно обусловленное эйфорией непредвиденно грандиозных побед, которые создавали ощущение, что скорый мир будет, скорее, невыгоден, чем выгоден для Японии. Видя популярность подобных воззрений, я воспользовался церемониями по случаю Нового, 1942 года, и выступил перед сотрудниками министерства по указанной выше проблеме — о том, как соотносятся позиция министра иностранных дел и война, и о важности дипломатии в военное время. Я напомнил своим сотрудникам, что министерство обязано уже сейчас вести подготовку к прекращению войны, чтобы, когда представится такая возможность, она не была упущена.

В тот же день, 1 января, ко мне с новогодними поздравлениями прибыл директор Бюро по военным делам генерал Муто. Рассказав об общем ходе войны, он поделился со мной своей надеждой на что, что я буду работать в интересах скорейшего окончания войны, ибо, чем быстрее она закончится, тем лучше для Японии, и, добавил он, в этих целях необходимо заменить Тодзё на посту премьера. Уходя, он объявил, что направляется к адмиралу Окада[117] и собирается довести до его сведения те же соображения. (Вскоре стали поговаривать о том, что Тодзё, узнав о настроениях Муто, вознамерился перевести его из министерства на юг, что и произошло на самом деле). Муто действительно отвечал за деятельность милитаристов, но он был одним из тех милитаристов, кто обладал относительно неплохим политическим чутьем.

Тем временем продолжалось триумфальное шествие наших армий. 11 января наши войска высадились в Таракане (Голландская Индия), 15 февраля пал Сингапур, были захвачены нефтяные месторождения Суматры и Борнео. Не только солдаты на фронтах, но и все слои населения Японии восторгались победами и твердо верили в непобедимость Японии. Ни о чем ином, кроме как о разгроме противника, никто и не задумывался, а утверждения о ненужности дипломатии в военное время становились все более резкими. Мировая история знает много примеров того, как рост влияния военных во время войны, в конце концов, приводил к предательству дела нации, и это с особой силой проявилось в Японии, где высшее командование уже к началу войны играло главенствующую роль. Во время русско-японской войны 1904-1905 годов Япония имела в своем военном руководстве таких проницательных людей, как генералы Ояма и Кодама и адмиралы Ямамото и Того’, которые видели необходимость подготовки к скорому окончанию конфликта. Поскольку среди моих современников-военных найти столь мудрых государственных деятелей едва ли было возможно, я рекомендовал министру двора и другим, чтобы придворные круги были начеку и не допустили возникновения в Японии военного времени положения дел, угрожающего государству.

Как показывает один из многих примеров, опьянение победой с не меньшей очевидностью проявлялось и в парламенте. В феврале 1942 года, на заседании бюджетной комиссии Палаты представителей член парламента Уэхара потребовал, чтобы министр иностранных дел представил свою позицию в отношении мира. Я ответил, что прекращение войны и восстановление мира есть дело естественное и необходимое, и, следовательно, я абсолютно готов и полон решимости действовать в интересах достижения этой цели. Это вызвало протесты со стороны членов комиссии, которые усматривали цели войны в разгроме противника, считали, что от министра иностранных дел не подобает слышать о подготовке к миру, и потребовали, чтобы я взял назад свое заявление. Я отказался на том основании, что для взятия заявления назад нет никакой причины, ибо сказанное мною есть лишь аксиома. Тем не менее, даже в Кабинете сложилось мнение о правоте парламентариев. Его сторонники заявляли, что, если Япония и дальше будет двигаться теперешними темпами, она вполне сможет занять Вашингтон. Поэтому премьер предложил найти какой-то компромисс, и, в конце концов, было решено изъять мое заявление из протоколов парламента. К такой практике в те дни прибегали довольно часто.

Сразу после падения Сингапура стали циркулировать слухи о том, что Великобритания предложила мир. Аналогичные слухи распространялись в некоторых кругах и перед окончанием войны. Поскольку в них до сих пор кое-кто верит, я хочу категорически заявить, что японское правительство в то время никаких подобных предложений не получало. Доказать отрицательное положение можно только косвенно, но, на мой взгляд, полная несостоятельность таких слухов становится достаточно очевидной в силу хотя бы того факта, что на протяжении всей Тихоокеанской войны британское правительство полностью солидаризировалось с замыслами Соединенных Штатов. Невозможно поэтому поверить, что оно стало бы пытаться заключить сепаратный мир с Японией. Думается, отсутствие любых оснований для слухов о британском мирном предложении подтверждается и следующим эпизодом. Когда посол Крейги вскоре после начала войны покидал Японию, я направил своего личного секретаря передать ему мои сожаления по поводу краха японо-американских переговоров и начала войны. Я также направил ему послание с просьбой, если он сочтет это возможным, передать британскому правительству, что сейчас, когда началась война, обе стороны только выиграли бы от ее прекращения в любой момент, когда одна из сторон потеряет надежду на победу. Как мне доложили, посол ответил, что в данное время, когда война принимает неблагоприятный для Великобритании оборот, он не может передать мое предложение своему правительству, но при этом ценит такое намерение министра иностранных дел Японии. В то время я принял слова посла за вполне естественное выражение неукротимой гордыни англичанина.

Как я уже отмечал, успехи на начальной стадии войны были поистине блестящими. Обзор ситуации на заседании Совета по межведомственным связям в феврале 1942 года показал, что в дипломатической сфере дела продвигаются гладко и в соответствии с планом: Япония, Германия и Италия подписали Договор о недопущении сепаратного мира, Япония заключила Договор о союзе с Таиландом, а СССР подтвердил, что будет и впредь сохранять нейтралитет. При рассмотрении положения на фронтах высшее командование доложило, что стратегические пункты на юге были заняты на три-шесть месяцев раньше запланированного срока, чем в огромной степени ускорены дальнейшие операции. На почве столь всеобъемлющих побед стала произрастать идея посылки наших армий против Бирмы, Индии и даже Австралии. Эта идея получила поддержку некоторых государственных старейшин и бывших министров, не говоря уж об отставных генералах и адмиралах. Но еще во время изучения вопроса о целесообразности начала войны я обогатился некоторыми знаниями о принципах тылового обеспечения и особенно о наших проблемах с судоходством. В результате у меня сложилось мнение, что наша стратегия должна, по преимуществу, быть удерживающей, и поэтому возражал против направления японских войск даже в Бирму, а уж тем более — в Австралию.

Я не соглашался с военными и по другому вопросу. Они настолько высоко оценивали успех в Перл-Харборе, что при обсуждении мер ведения войны на заседании Совета по межведомственным связям, который занимался этой проблемой с февраля по март, заявляли о неспособности Соединенных Штатов перейти в наступление до второй половины 1943 года. Я напомнил военным о размерах индустриального потенциала США и предсказал, что они оправятся от удара и смогут нарастить свою мощь гораздо скорее, чем это следует из приведенных оценок. В этой связи я вновь настойчиво призвал к продолжению дипломатических усилий в целях достижения мира между Россией и Германией и решения "Китайского инцидента”, о чем будет рассказано на следующих страницах.

Главной темой на заседаниях Совета по межведомственным связям стало судоходство. До начала войны считалось, что большая часть судов, реквизированных армией и ВМФ, по завершении начальной фазы военных операций будет возвращена в гражданский сектор, где в дальнейшем их можно будет использовать для перевозок сырьевых материалов и продовольствия. Наступил март, но армия и флот не только не вернули реквизированные суда, но, напротив, шумно требовали новых. Гражданские участники Совета, и я в их числе, настаивали на выполнении начальной договоренности, поскольку в противном случае поставки продовольствия и одежды сократились бы, и даже производство военной продукции со временем оказалось бы под угрозой. Однако поскольку военные упорно стояли на своем, было решено передать этот вопрос на совместное рассмотрение министерству транспорта и командованию армии и ВМФ. Таким образом, он вышел из-под нашего контроля.

Тем временем на авансцене появился вопрос о военнопленных и проживающих в Японии иностранных гражданах. Впервые этот вопрос возник в самом начале войны, когда американское и британское правительство через Швейцарию и Аргентину, которые, соответственно, представляли их интересы, запросили японское правительство о том, будет ли Япония соблюдать Конвенцию об обращении с военнопленными, заключенную в Женеве в июле 1929 года. Япония подписала Конвенцию, но не ратифицировала ее. Получая этот запрос, я знал, что, хотя и ходили слухи о недисциплинированности японских войск в ходе "Сибирской экспедиции”, до того, и во время русско-японской войны, и во время кампании 1914 года в Циндао, гуманное обращение японских войск с военнопленными снискало восхищение всего мира. Хотя бы по этой причине Япония в ходе этой войны должна была не запятнать себя поведением, которое вызвало бы осуждение мирового сообщества. К тому же на территориях противника проживали несколько сот тысяч японцев, и в случае, если бы Япония нарушила свой долг по отношению к находящимся в ее власти гражданам враждебных государств, можно было ожидать, что пострадают и проживающие за рубежом граждане Японии. Именно ввиду этих соображений я поручил директору Договорного бюро Мацумото договориться с военным руководством о применении Женевской конвенции с необходимыми изменениями (mutatis mutandis) в целях обеспечения справедливого обращения с военнопленными и интернированными гражданами враждебных государств.

В ответ на мою просьбу заместители военного министра и министра военно-морского флота сообщили заместителю министра иностранных дел, что у армии и ВМФ нет возражений ни против применения конвенции о военнопленных mutatis mutandis, ни против надлежащего учета национальных обычаев военнопленных в связи с обеспечением их продовольствием и одеждой. Соответствующее уведомление об этом было направлено Соединенным Штатам и Великобритании. В дальнейшем, после консультаций с представителями военного командования, мы уведомили их о том, что принципы конвенции по мере возможности будут mutatis mutandis соблюдаться и в обращении с гражданскими интернированными лицами. Как мне докладывал в то время заведующий соответствующим сектором МИД, ни военное министерство, ни министерство военно-морского флота не выразили ни малейших возражений против гуманного обращения.

Однако вскоре я получил от Соединенных Штатов запрос и протест в связи с обращением с военнопленными и интернированными гражданами США на Гуаме. Я незамедлительно передал эти документы командованию ВМФ, а протест, полученный из Великобритании в связи со зверствами, якобы имевшими место в Гонконге, был аналогичным образом передан армейскому командованию. Затем я узнал, что, выступая на заседании парламента, министр иностранных дел Иден осудил японское обращение с военнопленными. Я направился к премьеру Тодзё, доложил ему об этом факте и попросил обеспечить строгое наблюдение за обращением с военнопленными.

Тодзё сразу же внял моей просьбе, и вскоре я узнал, что министр иностранных дел Иден заявил о существенном улучшении условий для военнопленных в Гонконге. Тем не менее, поскольку я рассматривал обращение с военнопленными и интернированными лицами как важную гуманитарную проблему, заслуживающую первостепенного внимания, я поручил заместителю министра Ниси взять этот вопрос под личный контроль и одновременно попросил советника Сато поддерживать тесный контакт с представителями держав, обеспечивающих интересы противника. Несмотря на принятые меры, до того, как я оставил свой пост в сентябре, пришло еще несколько протестов против неподобающего обращения с военнопленными в различных регионах.

В свете позиции армейского командования, о которой министерству иностранных дел было известно из контактов с ним, эти протесты вызвали у меня изрядное удивление, и, немедленно передавая их военным властям по мере поступления, я каждый раз настойчиво призывал их произвести быстрое расследование и представить ответы. В то время поднимался также вопрос о посещении лагерей военнопленных представителями Международного Красного Креста, и поэтому я поручил своим подчиненным договориться с военным министерством об обеспечении всех возможных условий для таких посещений. Согласно полученному тогда докладу, представители Красного Креста были удовлетворены тем, как Япония обращается с военнопленными. Во всяком случае, мне и в голову не могло придти, что до сентября, пока я оставался на своем посту, имели место какие-либо серьезные случаи зверств, и по всем протестам, которые поступали в мой адрес, министерство иностранных дел предпринимало оперативные меры. Разумеется, в министерстве ничего не знали о таких инцидентах, как "марш смерти" на полуострове Батаан, убийства спасавшихся с торпедированных судов членами экипажей подводных лодок или использование военнопленных на строительстве железной дороги в Бирме. Пока я продолжал работать, ни один протест в связи с этими инцидентами ко мне не поступал, и, естественно, я не мог даже вообразить, что такие зверства имели место.

Бомбежка Токио самолетами генерала Дулитла 18 апреля 1942 года вызвала в Японии серьезный шок, ибо вскрыла фальшь заверений военных о неприкосновенности столицы империи. Я узнал, что два самолета из эскадрильи Дулитла совершили посадку в Китае, что их экипажи были схвачены, и высшее командование намеревалось подвергнуть их суровому наказанию. Узнав об этом, я указал начальнику Штаба армии Сугияма, что в любом случае необходимо соблюсти требования международного права и что к тому же наказание, скорее, укрепит, чем подорвет боевой дух американцев. Впоследствии армейское командование уведомило соответствующий отдел министерства иностранных дел, что определит наказание для экипажей исключительно под свою ответственность, но при этом запросило мнение МИДа относительно обнародования этого случая. Я поручил своим подчиненным подготовить ответ в духе своей беседы с начальником Штаба Сугияма. Насколько мне известно, пока я оставался на посту, экипажи американских самолетов наказанию подвергнуты не были.

С началом войны защиту интересов и граждан Японии в Соединенных Штатах и Великобритании взяли на себя, соответственно, правительства Швейцарии и Испании. Однако вскоре США и Англия предложили нам провести взаимную репатриацию дипломатических и консульских работников, а также максимально возможного количества граждан, и я с радостью принял это предложение. Число проживающих в США японских граждан было очень велико, и помимо того, что репатриировать их всех было бы невозможно, многие не имели желания возвращаться в Японию. Поэтому была достигнута договоренность о репатриации не только американских и британских граждан, но и граждан других союзных держав, которые проживали в Японии, а также в Маньчжоу-го, Китае, Французском Индокитае и Таиланде, и о возвращении примерно эквивалентного количества японцев в Японию.

Претворение этого проекта в жизнь было поручено Ота Сабуро, заведующему Третьим сектором Европейско-Азиатского бюро. Задача была сложной и трудной: высшее командование, и особенно ВМФ не испытывало энтузиазма по поводу предложенного обмена, так как суда, занятые его осуществлением, должны были следовать через районы боевых действий, и кроме того, военным не хотелось отвлекать суда на эти цели, ибо спрос на них был весьма велик. Чтобы добиться выделения судов, мне часто приходилось вступать в переговоры с начальником и заместителем начальника Генерального штаба ВМФ. Император уделял этому обмену большое внимание и неоднократно требовал от меня ускорить дело. Наконец, ВМФ побудили к отзыву его последней просьбы о перенесении обмена на возможно более поздние сроки, и было принято решение в период между 25 июня и 10 августа 1942 года вернуть первую группу на "Асама-мару” и "Конте Верде", а вторую — на "Тацута-мару" и "Камакура-мару". Суда, погрузив репатриантов на борт в Иокогаме, Кобэ, Шанхае, Гонконге, Сайгоне и Сингапуре, должны были взять курс на Лоренцо Маркеш в португальской Восточной Африке, где был организован перевалочный пункт.

Некоторым гражданам вражеских стран были в свое время предъявлены обвинения в преступлениях, и дела их находились в стадии рассмотрения. Добиться их освобождения в целях репатриации было непросто. Поскольку судебно-правовые органы освобождать их не желали, мне пришлось обратиться за содействием к министру юстиции, чтобы он дал указание выпустить эти людей на свободу. Еще одно осложнение возникло из-за Соединенных Штатов, которые в последний момент стали угрожать удержанием двух японских граждан, подлежащих возвращению. Тем не менее, в августе, после всех этих волнений, мне, непосредственно перед отставкой, удалось принять в своей официальной резиденции первую группу репатриантов, в составе которой находился и посол Номура. Принять вторую группу я уже не успел. Согласно договоренности, обмены должны были продолжаться, но, насколько мне известно, после моей отставки состоялся еще только один, когда в сентябре 1943 года "Тэйа-мару" доставил группу в порт Гоа в Португальской Индии.

Я неоднократно указывал соответствующим сотрудникам министерства на необходимость следить за тем, чтобы граждане вражеских стран, и особенно их дипломатические представители, получали все необходимое, а также поддерживать связь с военными, министерством внутренних дел и другими органами с целью убедиться в осуществлении соответствующих мер. Когда я впервые узнал о жалобах, касающихся защиты, рациона и других правил обращения с сотрудниками дипломатических миссий Америки и Англии, я немедленно приказал принять необходимые меры для выправления ситуации. В итоге в течение своего первого срока на посту министра иностранных дел я больше не получал от кого бы то ни было почти никаких сообщений о жалобах аналогичного характера.

В самом начале войны правительство Маньчжоу-го выразило желание принять в ней участие. Я пытался убедить его отказаться от этой идеи. Во-первых, было бы предпочтительнее, если бы Маньчжоу-го оставалось в стороне и не осложняло отношений со своими соседями — СССР и Китаем. А во-вторых, я считал, что в интересах гуманности и скорого окончания войны целесообразно свести количество воюющих стран до минимума. Однако внешними делами Маньчжоу-го в течение многих лет руководило из Токио бюро по делам Маньчжурии, орган, находившийся под юрисдикцией военного министра. С этим бюро у меня не было никаких отношений, и поэтому я не мог помешать Маньчжоу-го стать участницей войны. Единственной внешнеполитической областью функционирования Маньчжоу-го, которая была оставлена в компетенции японского министерства иностранных дел, являлись переговоры с СССР. И здесь-то в августе 1942 года, наконец, завершилась демаркация (под эгидой Советского Союза и Японии) спорных участков границы между Маньчжоу-го и Монголией, которые обменялись соответствующими нотами. Так были решены последствия Номонханского инцидента, урегулирования которого мне, в то время послу в СССР, удалось достичь в 1939 году. Других достойных упоминания дипломатических дел в связи с Маньчжоу-го у нас не было, а отношения этого государства с СССР после начала войны оставались спокойными.

После заключения между Японией и Германией Договора о недопущении сепаратного мира у нас также не оставалось каких-либо крупных дипломатических проблем, и характер отношений в целом был удовлетворительным. Небольшая проблема все-таки существовала: те, кто поддался оптимистическому заблуждению насчет того, что первые победы Японии гарантируют ей полный триумф, казалось, стали видеть в Германии потенциального соперника и не очень-то старались снабжать ее оловом и хинином из региона Южных морей, вольфрамом из Китая и другим необходимым сырьем. В своих инструкциях нашим представителям в Нанкине и в других пунктах я указывал на необходимость следить за тем, чтобы Япония не создавала трений с союзником из-за этого необоснованного оптимизма.

Гораздо более серьезной проблемой, которая занимала мои мысли во время пребывания на посту министра, была проблема СССР и его отношения к войне. Соединенные Штаты и Великобритания оказывали СССР крупномасштабную помощь, а в мае 1942 года Англия заключила с ним договор о союзе, нацеленным на укрепление установленных годом раньше отношений взаимопомощи. С самого начала военные перспективы Германии вызывали у меня немалую тревогу, и я никак не мог отделаться от опасений, что эта война закончится для нее так же, как война 1914-1918 годов. В частности, я считал, что в текущем конфликте его участники вели дипломатическую битву за то, чтобы склонить Россию на свою сторону, и, по моим оценкам, этой битве суждено было стать дипломатическом Ватерлоо второй мировой войны. Далее, до тех пор, пока между Японией и Германией стоял СССР, а Германия воевала с ним, японо-германская взаимопомощь могла носить не более чем номинальный характер.

Пока шла война между СССР и Германией, склонить первый на сторону Японии* было бы, безусловно, трудно, но важно для победы в нашей войне. Более того, чтобы поскорее прекратить мировую войну, необходимо было начать с водворения мира на советско-германском участке. Именно в силу этих причин при обсуждении планов окончания войны (на случай, если представится такая возможность) на заседании Совета по межведомственным связям в середине ноября 1941 года я заявил, что задача Японии в дипломатической сфере состоит в содействии установлению мира между Германией и СССР. Когда советский посол Сметанин покидал Токио в январе 1942 года, я попросил его передать наркому по иностранным делам Молотову, что в мире, охваченном войной, советско-японские отношения подобны лучу солнца, который пробивается сквозь грозовые тучи, что я надеюсь увидеть, как этот луч озарит весь земной шар, и что, если в будущем у Советского правительства появится желание установить мир, Япония будет готова сделать все от нее зависящее в роли посредника.

Но мир между Россией и Германией мог наступить либо при дальнейших немецких победах и восприятия Россией идеи перемирия, либо в прямо противоположной ситуации. Поэтому, выступая в Совете, я предложил, чтобы мы побудили Гитлера заключить мир до летнего наступления 1942 года. Однако большинство военных участников заседания Совета были твердо уверены в победе Германии и на такой случай даже планировали нападение на СССР с востока, а начальник Генерального штаба армии сказал, что нам следует дать предложенный мной совет Германии, только если ее летнее наступление закончится неудачей. Японские представители в Берлине в своих рекомендациях возражали против каких бы то ни было усилий в интересах русско-германского мира, чем и воспользовались мои оппоненты на заседании Совета для того, чтобы отвергнуть мое предложение.

В этой обстановке Германия обратилась в июле к Японии с просьбой о проведении совместных операций против СССР. Это предложение было отвергнуто Японией на том основании, что мы не только не готовы, но и не способны вести войну на два фронта и что вторжение в европейскую Россию с востока — задача отнюдь не простая. Однако на мой "внешнеполитический” взгляд, причина, по которой было отвергнуто германское предложение, объяснялась тем соображением, что Японии следовало не ввязываться в войну против СССР, а, напротив, работать в интересах восстановления мира между ним и Германией, поскольку такой курс был бы наиболее перспективным средством приблизить всеобщий мир. Примерно в то же время я поручил послу Сато, который вместе со всем дипломатическим корпусом был эвакуирован из Москвы в Куйбышев, периодически наезжать в Москву и готовить почву для того, чтобы по получении соответствующих инструкций немедленно приступить к посредническим функциям. Посол Сато сообщил, что он уверен в возможности поддерживать нейтральные отношения межу Японией и СССР, но возможности осуществить посредничество между СССР и Германией у нас не имеется. Я чувствовал, что без безотлагательного налаживания российско-японских отношений поддержание их на основе нейтралитета окажется весьма затруднительным, если ход войны обернется против Японии. Поскольку японо-советские отношения были неотделимы от отношений между Россией и Германией, Япония стояла перед очевидной необходимостью сделать все возможное для установления мира между Германией и Россией. Я направил телеграмму такого содержания послу Сато, и он наконец-то со мной согласился.

Как я уже говорил, проблема мира между Советским Союзом и Германией была исключительно трудной для обеих сторон. Ее чрезвычайно важное значение для хода нашей войны становилось совершенно очевидным в свете того факта, что с самого начала войны между СССР и Германией Соединенные Штаты оказывали первому крупномасштабную помощь с целью усилить его способность к сопротивлению и что государственный секретарь США и британский министр иностранных дел, не останавливаясь ни перед чем, наносили визиты в Москву, чтобы завоевать расположение России. Поэтому Японии было крайне необходимо “подтолкнуть” Германию и, насколько это было возможно, попытаться побудить ее к заключению мира с Россией. В июле, непосредственно перед тем, как довести до сведения Германии наш отказ принять ее предложение о вступлении Японии в войну против СССР, я доложил о нашем решении императору. Император вновь повторил свое пожелание закончить войну как можно скорее и указал, что наш отказ должен быть передан правительству Германии не только через японского посла в Берлине, но также и по более надежному каналу.

Когда я был послом в Берлине, мне приходилось слышать от итальянского посла Аттолико, что Муссолини обеспокоен беззаботностью Гитлера в отношении России. Поскольку Муссолини был единственным, кто мог повлиять на Гитлера (если это вообще было возможно), я подумал теперь, что было бы очень полезно направить в Италию специального посланника и попытаться добиться ее сотрудничества в усилиях, направленных на установление мира между Германией и Россией. Я избрал для этой миссии отставного адмирала Кобаяси Сэйдзо и в августе через министра военно-морского флота Симада обратился к нему с просьбой отправиться в Европу. Однако утром 1 сентября, в день моей отставки, Симада сообщил об отказе Кобаяси от этой миссии. Итак, я покинул свой пост, не успев предпринять каких-либо мер для реализации плана достижения мира между Россией и Германией или всеобщего мира таким путем.

Китайская проблема была еще более сложной, чем европейские. Несколькими годами ранее был создан Совет развития Азии, в полномочия которого входили все вопросы политики, экономики и культуры, связанные с Китаем, после чего министерству иностранных дел была оставлена только сфера "чистой дипломатии" (странная формулировка!), защита японских граждан, проживающих на территории Китая, а также другие консульские функции. Премьер являлся президентом этого Совета (его местные отделения располагали полномочиями вести переговоры с региональными китайскими режимами), а военный министр и министр военно-морского флота, министр иностранных дел и министр финансов — вице-президентами. Масштабы влияния министра иностранных дел как вице-президента Совета развития Азии можно легко представить себе по тому факту, что сам Совет создали именно потому, что либеральная позиция министерства иностранных дел в отношении зарубежных государств была анафемой для милитаристов, и они стремились изъять китайские дела из зоны компетенции министерства и передать их органу, находящемуся у них под контролем. Но подобно тому, как японским силам, размещенным в Китае, не удавалось в должной мере поддерживать порядок и обеспечивать безопасность, так и Совет развития Азии оказался неспособным к успешному функционированию.

В частности, Совет много критиковали за захват различных материалов в Китае; поступали и сообщения о жалобах китайцев, связанных с закупкой продовольствия нашими гарнизонами. Я указывал Тодзё, который одновременно являлся и военным министром, и президентом Совета, что неспособность армии и Совета удовлетворить запросы китайцев даже в этой сфере делает для Японии невозможным успешное проведение генерального курса в отношении Китая и что необходимо предусмотреть в бюджете ассигнования для создания закупочных фондов, чтобы не вызывать враждебного отношения со стороны китайцев. Тодзё отвечал, что в Токио составляются необходимые планы, а злоупотребления допускают местные органы, которых он пообещал должным образом проинструктировать.

Положение с оккупацией Китая обстояло наиболее неудовлетворительно. Я понимал, что необходимо, по крайней мере, урегулировать "Китайский инцидент", даже невзирая на вспышку войны еще большего масштаба, и на заседании Совета по межведомственным связям в марте 1942 года предложил изучить пути такого урегулирования. Сейчас, когда Япония достигла таких военных успехов, а чунцинский режим пребывает в трудном положении, заявил я, появилась возможность урегулировать "Китайский инцидент" на разумной основе. Сторонники постоянного присутствия наших войск в Китае и сохранения прибыльных предприятий под защитой наших штыков выдвинули разные доводы в противовес моей позиции, но, в конце концов, по моему настоянию было решено выработать меры в отношении чунцинского режима. В развитие этого решения договорились о том, что следует поискать средства оказания усиленного военного давления на Чунцин и, если таковых не обнаружится, попытаться найти компромисс. В заключение было принято решение поручить высшему армейскому командованию рассмотреть все возможности, а затем продолжить обсуждение этого вопроса.

В ликованиях по поводу наших военных триумфов и в сопутствовавших им представлениях о непобедимости Японии и об отсутствии у нее причин для беспокойства был еще один тревожный аспект. Речь идет о начале в то время разработки таких долгосрочных программ, как перестройка предприятий, реформа системы образования и расходование материалов на строительство заводов, которые могли бы вступить в эксплуатацию только через десять лет. Идея состояла в том, что война против США будет долгой и Япония должна ковать свою боевую мощь на двадцать-тридцать лет вперед. Когда планы реформы системы образования и перестройки предприятий были представлены Кабинету, я высказал свои возражения, заявив, что на такие начинания можно пускаться только по окончании войны, а сейчас необходимо сконцентрировать все усилия на достижении победы, ибо в противном случае мы ее, конечно, проиграем. Однако ни премьер, ни другие министры меня не слушали.

Был созван Парламент, состоявший из депутатов, которые были избраны на "Выборах по рекомендации"’ и которые, кроме изъявления восторгов по поводу побед, ничем иным практически не занимались. Был сформирован Совет по созданию Великой Восточной Азии, который под предлогом изучения проектов, не связанных с военными и дипломатическими целями, и их рекомендаций правительству, принимал разнообразные поверхностные и своекорыстные резолюции, готовившиеся заинтересованными группировками. Премьер Тодзё предложил принять многие из этих резолюций в неизменном виде в качестве решений Кабинета, но я воспротивился на том основании, что Кабинет должен принимать решения о политике, которые с достаточной вескостью можно рассматривать как осуществимые, в то время как большинство из представленных нам проектов выглядели нереальными. Подспудная идея этих резолюций заключалась в распространении системы, олицетворяемой Советом развития Азии, на всю "Великую Восточную Азию" и создании в этих целях какой-то постоянно действующей организации. После того, как я выступил против принятия резолюций в качестве решений Кабинета, они обсуждались только для протокола. Но как раз примерно с того времени часть членов Кабинета и Совет развития Азии начали подготовку к созданию министерства по делам Великой Восточной Азии, в результате чего вскоре возникли серьезные разногласия по поводу политики, которые привели к моей отставке.

Что касается моей надежды на урегулирование "Китайского инцидента" (о чем говорилось выше), то я неоднократно призывал армейское командование представить доклад о результатах обещанного им изучения ситуации, но начальник Второго (разведывательного) Управления Генерального Штаба извинялся за задержку, утверждая, что доклад, дескать, не завершен ввиду особой сложности одного только военного аспекта урегулирования с Чунцином. В то время как решение все еще пребывало в подвешенном состоянии, бывший посол

¹ Всеобщие выборы 1942 года были на деле однопартийными выборами, поскольку считалось непатриотичным голосовать за каких-либо других кандидатов, кроме "рекомендованных” новой тоталитарной “политической партией", те "Политической ассоциацией помощи трону"

в СССР Ота Тамэкити доложил мне, что в ходе поездки в Китай он получил в Нанкине от Ван Цзинвэя предложение о немедленном прекращении военных действий и о заключении всестороннего мира между Японией и Китаем. Я понимал (и сказал о том Ота), что в данный момент, когда мы воюем с Соединенными Штатами и Великобританией, в силу оперативных причин вывести немедленно все японские войска из Китая будет трудно, но реалистические методы такого вывода можно было бы проработать. Соответственно, я попытался ускорить урегулирование "Китайского инцидента”, представив полученное предложение для совместного изучения на упомянутом выше заседании Совета по межведомственным связям. Тодзё не оказывал мне особого сопротивления в этом вопросе, но так как Генеральный штаб армии противился идее вывода войск, любой план, включавший такую меру, немедленно отвергался, и возможности прорыва к решению проблемы не предвиделось. По этой причине в первый срок моего пребывания на посту министра иностранных дел никакого прогресса в решении китайской проблемы достичь не удалось. Поскольку сложившееся положение послужило питательной средой для появления более позднего плана создания министерства по делам Великой Восточной Азии, нельзя считать случайным, что при вынесении его на рассмотрение Тайного Совета политика правительства по отношению к Китаю была подвергнута критике и что император, утверждая законопроект о создании нового министерства, указал, что отношениям с Китаем следует уделять надлежащее внимание. В результате правительство решило скорректировать прежнюю политику в отношении Китая, но это произошло уже после того, как я покинул кресло министра.

Районы "Великой Восточной Азии”, не считая Китая, больших дипломатических хлопот не доставляли. Единственной сколько-нибудь важной акцией в связи с Французским Индокитаем было заключение с ним военного соглашения 9 декабря 1941 года. Однако, поскольку оно было подготовлено и подписано армейским командующим на месте, министерству иностранных дел заниматься им не пришлось. Что касается Филиппин, то Япония в январе 1942 года объявила о своей готовности предоставить им независимость. Этой мерой выполнилось унаследованное нами американское обещание о независимости Филиппин, но в то же время я поддерживал эту политическую акцию еще и по другим причинам. Я намеревался подчеркнуть отсутствие у Японии территориальных притязаний на юге, одновременно показать филиппинцам, что Япония проводит в отношении них политику, идентичную политике США, и таким образом удалить препятствия на пути дальнейших усилий, нацеленных на достижение мира между Японией и Америкой.