Воспоминания японского дипломата

ГЛАВА 6. Потсдамская декларация

Рано утром 26 июля, на следующий день после возвращения премьер-министра Черчилля в Лондон для ознакомления с результатами всеобщих выборов в Англии, в Потсдаме была опубликована совместная декларация от имени президента Трумэна, Черчилля и генералиссимуса Чан Кайши. Привожу текст этой Декларации:

Когда я прочел текст декларации, записанный с передачи американского радио, мне прежде всего подумалось, что формулировка "Ниже следуют наши условия" с чисто лингвистической точки зрения, очевидно, не означала бескомпромиссного требования безоговорочной капитуляции. Складывалось впечатление, что пожелания императора все-таки были доведены до сведения США и Англии, и имели результатом смягчение их позиции. По всей видимости, было в какой-то степени учтено и экономическое положение Японии. В то время как в отношении Германии предлагалось применить драконовскую меру возмездия в виде "Плана Моргентау”, низводившего ее до уровня "пастушеского государства”, суть экономических положений Декларации состояла в признании роли Японии как государства производящего (это предусматривал госсекретарь Хэлл в ходе японо-американских переговоров) и в отказе от суровых репараций с нее. Естественно, я испытал особое облегчение, читая эти положения.

В свете Атлантической хартии территориальные условия декларации представлялись мне неудовлетворительными, ибо, не говоря уж о независимости Кореи, Формоза и другие наши территории должны были быть уступлены в соответствии с требованиями Каирской декларации, а наш суверенитет сохранялся практически лишь в отношении четырех главных островов Японского архипелага. Что касается оккупации, то на ее счет имелись недоуменные вопросы. Оккупации, по-видимому это было так, подлежали специально отбираемые пункты Японии, и, в отличие от того, как поступили с Германией после ее капитуляции, в данном случае подразумевалась оккупация “гарантии ради” без учреждения разветвленной администрации. При этом, однако, оставался вопрос, будут ли включены в список отобранных пунктов Токио и другие крупные города. Кроме того, на мой взгляд. Декларация содержала некоторые неясности относительно формы будущего государственного устройства Японии, а формулировки, касавшиеся разоружения и военных преступников, могли в дальнейшем привести к определенным осложнениям. Поэтому я поручил заместителю министра иностранных дел Мацумото[133]тщательно изучить правовые аспекты декларации.

Одновременно я считал желательным вступить в переговоры с союзными державами с тем, чтобы получить некоторые разъяснения и добиться, пусть и небольшого, пересмотра неблагоприятных для нас частей декларации.

Мацумото Сюнъити

Утром 27-го на аудиенции у императора я доложил о последних событиях, в том числе о переговорах с Москвой, о всеобщих выборах в Англии и о Потсдамской декларации. Я подчеркнул, что и на национальном, и на международном уровне к Декларации следует подходить с максимальной осмотрительностью. Я особенно опасался последствий, которые могла вызвать демонстрация Японией намерения отвергнуть ее. Я отметил далее, что усилия, направленные на привлечение СССР к посредничеству с целью добиться прекращения войны, пока не принесли никаких плодов и что нашу позицию в отношении Декларации следует определить в соответствии с результатами этих усилий.

В том же ключе было построено и мое выступление на состоявшемся в тот же день заседании Высшего совета по руководству войной. В этой связи начальник штаба Тоёда заявил, что рано или поздно о Декларации станет известно, и в случае нашего бездействия эта новость серьезно подорвет моральный дух нации. Поэтому, предложил Тоёда, на данном этапе следует выступить с заявлением о том, что правительство считает эту Декларацию абсурдной и не может рассматривать ее. Поскольку премьер Судзуки и я выступили с возражениями, было решено подождать реакции СССР на наше обращение, имея в виду определить затем наш курс. Во второй половине того же дня состоялось заседание Кабинета, на котором я доложил о переговорах г-на Хирота с СССР и о последних международных событиях вообще. Я подробно остановился на Потсдамской декларации и предложил реагировать на нее по выяснении позиции Советского Союза. Никто из членов Кабинета не высказал несогласия с таким подходом к Декларации, но вопрос о том, как и в каком объеме ее следует обнародовать, вызвал довольно бурную дискуссию. В конце концов было принято решение без каких-либо комментариев со стороны правительства передать документ компетентным органам для публикации в кратком изложении и поручить Информационному Бюро воздействовать на прессу, чтобы свести к минимуму неизбежную шумиху.

К моему изумлению, на следующее утро газеты сообщили, что правительство решило проигнорировать Потсдамскую декларацию. Я немедленно выступил с протестом на заседании Кабинета и указал, что это сообщение идет вразрез с нашим решением, принятым накануне. Как мне стало известно, произошло следующее. После заседания Кабинета 27-го в императорском дворце состоялось совещание по обмену информацией между правительством и высшим командованием — обычное, не слишком значительное еженедельное мероприятие, на котором я, будучи занят более важными делами, не присутствовал. Как мне сказали, один из военных участников совещания предложил отвергнуть Потсдамскую декларацию. Премьер, военный министр и министр военно-морского флота, а также два начальника штабов поспешно удалились для консультаций в отдельную комнату, и более воинственно настроенные элементы убедили премьера солидаризироваться с их позицией. Затем на пресс-конференции премьер заявил о решении правительства отвергнуть Декларацию, и именно это заявление пресса подала в сенсационном духе. Только после того, как события достигли этой точки, я узнал обо всем. Несмотря на мое крайнее недовольство, о взятии назад заявления премьера, разумеется, не могло быть и речи, и я вынужден был оставить все как есть. В результате американская пресса сообщила об отказе Японии принять декларацию, и президент Трумэн, принимая решение об атомной бомбардировке, и СССР, совершая нападение на Японию, в оправдание своих действий ссылались именно на этот отказ. Этот прискорбный инцидент затруднил наши усилия, направленные на достижение мира, и имел крайне неблагоприятные последствия для Японии.

Тем временем, невзирая на мои неоднократные инструкции послу Сато в Москве добиваться от СССР быстрой реакции на нашу просьбу о посредничестве, ему никак не удавалось попасть на прием к кому-либо из советских официальных лиц за исключением заместителя наркома Лозовского. Наконец, Сато сообщил, что Молотов вернулся из Потсдама в Москву 5 августа и примет его 8-го в 17.00 (23.00 по токийскому времени). Однако, как мы узнали только после войны, эта беседа не имела никакого отношения к нашей просьбе, а преследовала совершенно иную цель — уведомить посла о том, что СССР начинает войну против Японии.

В 8.15 утра 6 августа самолет ВВС США сбросил на Хиросиму атомную бомбу, взрыв которой будет вечным эхом звучать в мировой истории. Согласно полученной мною информации, был нанесен огромный ущерб. Я немедленно потребовал от армии детальный доклад. По сообщению американского радио, в сброшенной бомбе использовалось расщепление атома. Если такое необычное взрывное устройство было действительно применено в нарушение международных правил ведения войны, следовало направить протест в адрес США. В ответ на мой запрос армейское командование сообщило лишь, что на Хиросима была сброшена высокоэффективная бомба и что детали исследуются. Развернув массированную пропаганду, США и Англия заявляли, что применение атомной бомбы коренным образом изменит характер войны и вызовет революцию в жизни человечества и что, если Япония не примет Декларацию трех держав, атомные бомбардировки будут продолжаться вплоть до полного уничтожения японской нации.

На заседании Кабинета после полудня 7 августа военный министр и министр внутренних дел доложили о бомбардировке Хиросима. Армейское командование, отстаивая необходимость подождать результатов начатого по его приказу расследования, было явно склонно не признавать подлинного характера атомной бомбардировки и приуменьшить ее последствия. 8 августа на аудиенции в подземном убежище императорского дворца я информировал императора относительно сообщения противника о применении атомной бомбы и сопутствующих ему обстоятельствах и отметил, что в данный момент тем более необходимо прекратить войну, для чего можно воспользоваться случившимся. Император одобрил мое мнение и сказал, что, коль скоро мы не можем продолжать борьбу, то сейчас, когда против нас использовано оружие такой разрушительной силы, нам не следует упускать возможности прекратить войну, продолжая попытки добиться более благоприятных условий мира. Поскольку на данной стадии попытки выторговать более выгодные условия имеют мало шансов на успех, сказал император, следует выработать согласованные меры по скорейшему прекращению военных действий. Он также добавил, что я должен передать его пожелания премьер-министру. Покидая императорский дворец, я рассказал лорду-хранителю печати Кидо о том, как прошла аудиенция, а затем проследовал к премьеру, чтобы немедленно сообщить ему пожелания императора и попросить созвать заседание членов Высшего совета по руководству войной.

На рассвете 9 августа радиослужба МИД по телефону информировала меня о том, что СССР объявил о начале войны против Японии и о крупномасштабном вторжении его войск в Маньчжурию. (Во время встречи с наркомом Молотовым в 23.00 по токийскому времени 8 августа посла Сато уведомили об объявлении войны. Несмотря на заверения русских о беспрепятственной передаче телеграммы посла с докладом об этой беседе и, соответственно, об объявлении войны, она так и не дошла до Токио). Рано утром я нанес визит премьеру и сообщил ему о нападении СССР. Я вновь указал, что войну следует прекратить немедленно, и адмирал Судзуки со мной согласился. Было решено, что присутствовавший на встрече шеф-секретарь Кабинета Сакомидзу созовет членов Высшего совета на срочное совещание. По пути в МИД я заехал в министерство военно-морского флота и повторил адмиралу Ёнаи свой доклад премьеру. В министерстве я встретил принца Такамацу[134] и объяснил ему, почему мы должны без дальнейших проволочек принять Потсдамскую декларацию.

Члены Высшего совета собрались в 11 часов утра. Открывая дебаты, я сказал, что война принимает для нас все более безнадежный характер. Ныне, когда она стала бесперспективной, необходимо незамедлительно заключить мир. Поэтому, отметил я, мы должны принять Потсдамскую декларацию, а условия ее признания должны быть ограничены только жизненно важными для Японии. Все члены Высшего совета уже сознавали трудности, связанные с продолжением войны. Теперь, после атомной бомбардировки и вступления русских в войну против Японии, никто в принципе не возражал против принятия Декларации. Никто не оспаривал и то, что мы должны настаивать на сохранении национальной государственности как на непременном условии принятия Потсдамской декларации.

Однако военные представители выдвинули дополнительные условия, настаивая, в частности, чтобы, по возможности, избежать оккупации Японии, а в случае ее неизбежности, свести ее к минимальным масштабам с исключением таких пунктов, как Токио; чтобы мы сами отвечали за проведение разоружения и чтобы делами военных преступников занималась Япония. Я возразил, отметив, что в свете занятой в последнее время позиции Англии, Америки, России и Китая приходилось очень и очень опасаться, что любое наше предложение, содержащее какое-то число условий, будет отвергнуто и все усилия, направленные на заключение мира, окажутся под угрозой провала. Следовательно, если только военное командование не видит перспектив победы в войне, любые наши предложения должны ограничиваться минимумом действительно жизненно необходимых условий. В то время, как остальные могут быть выдвинуты в качестве пожеланий, единственным условием, на котором нам следует настаивать, является неприкосновенность императорского дома. Затем я спросил, есть ли у военного командования какая-либо надежда на победу, если переговоры об условиях мира начнутся и закончатся неудачей.

Военный министр ответил, что, хотя он не может гарантировать полную победу, Япония тем не менее может выдержать еще одно сражение. Я же настойчиво требовал ответа на вопрос, могут ли военные с полной определенностью гарантировать, что не допустят высадки противника на территории собственно Японии. По словам начальника штаба армии, при благополучном развитии событий мы сможем сбросить противника в море, хотя на войне и нельзя быть уверенным в том, что все пойдет хорошо. Но даже если допустить, сказал он, что какая-то часть вражеских сил сумеет захватить плацдарм, в нашей способности нанести им тяжелые потери можно не сомневаться. Я заявил, что это ничего не даст: судя по разъяснениям военных, по крайней мере, какая-то часть нападающих, даже понеся серьезные потери, все же сможет высадиться на нашей территории. И в то время, как очевидно, после не слишком успешной первой атаки последует новый удар противника, нам придется, отбивая первую атаку, пожертвовать большинством остающихся самолетов и других важных видов вооружения и боеприпасов. При отсутствии возможности быстро пополнить запасы оружия наши позиции после первых десантных операций противника (даже если оставить в стороне угрозу атомной бомбы) будут совершенно беззащитными. Мой вывод сводился к тому, что у нас не было иной альтернативы, кроме немедленного прекращения войны, и поэтому мы должны попытаться заключить мир путем сведения наших контртребований к предельному минимуму.

Дискуссия приняла довольно бурный характер, но решение все не приходило. Между тем время приближалось к часу дня и к назначенному заседанию Кабинета. Премьер сказал, что вопрос, бывший предметом обсуждения, следует вынести и на рассмотрение Кабинета, и члены Высшего совета разошлись, так и не согласовав наших дальнейших действий.

Кабинет собрался в 2 часа. Перед началом заседания я сказал премьеру Судзуки, что Кабинет также вряд ли придет к единому мнению, и в этом случае останется единственный выход: обратиться за решением к императору, но еще до этого шага премьеру необходимо позаботиться о том, чтобы Кабинет не был парализован, к примеру, отставкой военного министра. Также перед началом заседания ко мне подошел заместитель министра иностранных дел Мацумото и сообщил, что и в МИДе превалирует мнение о нежелательности выдвижения с нашей стороны многочисленных условий.

На заседании Кабинета я вновь подробно доложил о ходе переговоров с СССР, об атомной бомбардировке и о нападении на нас Советского Союза. Разногласия членов Кабинета были теми же самыми, — следует ли нам принять Потсдамскую декларацию лишь с одним непременным условием или добавить другие, предложенные военным министром условия относительно оккупации, разоружения и военных преступников. Министр военно-морского флота встал на мою сторону, заявив, что в случае продолжения войны нам нечего тешить себя какими бы то ни было надеждами. Последовали возражения военного министра, упиравшего на то, что, если дело дойдет до решающей битвы на японской территории, мы сможем, по крайней мере, в течение какого-то времени отбиваться от противника, а затем как-нибудь и “вырвать жизнь из когтей смерти” даже при отсутствии уверенности в победе. В ответ я заметил, что, согласно мнению верховного командования, высказанному на утреннем заседании членов Совета, перспективы сброса противника в море отнюдь не выглядят радужными, и даже если нам удастся сильно потрепать его во время высадки, в конечном итоге, наше положение по сравнению с теперешним значительно ухудшится. Казалось, дискуссии не будет конца. Заседание длилось уже много часов, настал поздний вечер. Премьер попросил членов Кабинета изложить свои выводы. Некоторые говорили уклончиво, некоторые согласились с мнением армейского командования, но большинство выступило в мою поддержку.

В этот момент премьер заявил о своем желании отправиться на доклад к императору, захватив с собой только меня. Оставив членов Кабинета заседать дальше, мы направились во дворец. Получив аудиенцию, премьер попросил меня обрисовать императору суть разногласий в Высшем Совете и в Кабинете министров, и я подробно изложил их. Затем премьер попросил санкции императора на немедленный, тем же вечером, созыв Высшего совета по руководству войной в присутствии императора. Император согласился, и совещание открылось незадолго до полуночи 9 августа. Совет собрался в полном составе: помимо премьера, министров родов войск, двух начальников штабов и меня, в качестве полноправного участника присутствовал председатель Тайного Совета барон Хиранума, а в качестве секретарей — шеф-секретарь Кабинета, начальник Объединенного планового бюро генерал Икэда, директор Бюро по военным делам в военном министерстве Ёсидзуми и директор Бюро по военно-морским делам в министерстве военно-морского флота Хосина.

Заседание Высшего совета по руководству войной в присутствии императора Хирохито

Открывая совещание, премьер сказал, что, поскольку на утреннем заседании Высшего совета не удалось достичь согласия по вопросу о принятии Потсдамской декларации, он попросил императора лично выслушать противоречивые мнения. После этого на рассмотрение были представлены следующие альтернативы: (1) принять Потсдамскую декларацию при условии, что она не будет содержать никакого требования, которое могло бы нанести ущерб установленному традицией статусу императора и (2) выдвинуть дополнительно три ранее упомянутых условия, на которых настаивало армейское командование. Я повторил свои аргументы, изложенные на заседаниях членов Высшего совета и Кабинета министров, и подчеркнул, что нам следует немедленно прекратить войну, приняв Потсдамскую декларацию с условием, сформулированным в первой альтернативе. Министр военно-морского флота ограничился выражением полного согласия с мнением министра иностранных дел. Однако военный министр Анами повторил свои доводы в пользу выдвижения дополнительных условий. Аналогичное суждение высказал и начальник штаба армии. Задав ряд вопросов, барон Хиранума предложил внести поправку в формулировку первой альтернативы. С учетом поправки формулировка гласила, что Декларация не "будет содержать никакого требования, которое могло бы нанести ущерб прерогативам императора как суверенного правителя”. Поправка была единодушно одобрена, и Хиранума поддержал первую альтернативу.

Поскольку раскол во мнениях сохранялся, премьер сказал, что он просит прощения за необходимость смиренно испросить императорского решения. Император спокойно ответил, что он одобряет мнение министра иностранных дел, ибо нельзя полагаться на уверенность родов войск в окончательной победе, так как их прошлые прогнозы часто шли вразрез с реальностью. Что же касается перспектив сопротивления вторжению, указал император, то, к примеру, даже строительство оборонительной линии Кудзюкурихама’ далеко от завершения. Сейчас, вынося невыносимое, он принимает условия Потсдамской декларации, с тем чтобы сохранить национальную государственность.

¹ "Пляж Лиги-99" на Тихом океане в 70 милях к востоку от Токио. Армия дала обещание и доложила императору, что на этом побережье, где ожидалась высадка союзников, к июню 1945 года будут построены новые укрепления и размещен гарнизон.

На этом, около половины третьего ночи, совещание у императора закончилось. Собравшись на заседание в 3 часа ночи, Кабинет единогласно проголосовал за решение в соответствии с высказыванием императора.

Я спешно направился в МИД, где на основе решения совещания у императора составил телеграмму с уведомлением союзных держав. Поскольку наши сообщения Соединенным Штатам должны были направляться через правительство Швейцарии — страны, представлявшей наши интересы, нижеследующее послание было отправлено министру-посланнику Касэ в Берн в 7 часов утра 10 августа. Идентичная нота была направлена министру-посланнику Окамото в Стокгольм для передачи через шведское правительство Великобритании и СССР. Кроме того, были предприняты шаги для доведения нашего решения (также через Швейцарию) до сведения правительства Китая. Текст ноты гласил:

Между тем 9 августа советский посол Малик обратился ко мне с просьбой о беседе. Я поручил своим подчиненным сообщить ему, что в тот день, будучи занятым на описанных выше совещаниях первостепенной важности, принять его не смогу, и если у него срочное дело, то он может встретиться с заместителем министра. Однако посол изъявил готовность подождать до следующего дня, и я принял его 10 августа. Малик сообщил, что в соответствии с инструкциями своего правительства он должен сообщить об объявлении войны.

Советский посол в Токио Я.А. Малик 10 августа 1945 года направляется на прием к Того Сигэнори с уведомлением об объявлении Советским Союзом войны Японии

Выслушав посла, я напомнил ему, что его страна напала на нас в то время, как пакт о нейтралитете между СССР и Японией остается в силе, а также высказался по поводу поведения СССР, который начал против нас войну, так и не дав никакого ответа на нашу просьбу об оказании добрых услуг в деле заключения мира. Более того, хотя в качестве официальной причины объявления войны Советский Союз выдвигал отказ Японии признать Потсдамскую декларацию, он фактически не предпринял никаких усилий для установления подлинной позиции японского правительства. Эта акция СССР, сказал я, будет осуждена историей. По сути Малику сказать было нечего, и он лишь в самой общей форме заявил, что в действиях СССР не было ничего предосудительного. Далее я сообщил ему, что японское правительство объявило о принятии Потсдамской декларации, и попросил передать эту информацию своему правительству.

На 3 часа дня была назначена аудиенция для высших государственных деятелей. До начала аудиенции я встретился с ними в официальной резиденции премьер-министра и рассказал о недавних переговорах. Отвечая на вопрос генерала Койсо о том, какое отношение Потсдамская декларация имеет к вооружениям Японии, я сказал, что мы должны ожидать введения строгих ограничений, ибо, хотя декларация конкретно и не предписывала разоружение, в ней говорилось о "ликвидации милитаризма в мире" и о запрете "перевооружения в целях войны”. Койсо возразил, что поддержание вооруженности на должном уровне предписано волей неба. Вмешавшись в разговор, генерал Тодзё заявил, что согласен с мнением Койсо, но сейчас, когда император принял решение, сказать ему нечего.

На следующий день, 11-го, принцы Такамацу, Микаса, Канъин, Асака, Хигасикуни, Кая и Такэда[135] собрались во дворце принца Такамацу, где в течение почти двух часов я обсуждал с ними последние события и наши действия, предпринятые в связи с этими событиями. Покидая дворец, я чувствовал, что принцы в полной мере понимают сложившуюся ситуацию.

В 0.45 12 августа мне телефонировали из МИДа, что по радио передан ответ Америки, Англии, России и Китая на японскую ноту. В записанном тексте ответа имелись некоторые неясности, и я поручил ответственным работникам министерства тщательно изучить его. Этим занялись заместитель министра Мацумото и директора Политического и Договорного бюро. В 5.30 утра они собрались в моем доме в Адзабу и доложили, что, судя по итогам проведенного ими анализа, союзники в общем согласились с условием, выдвинутым в нашей ноте. Ответ союзных держав, официальный текст которого, направленный государственным секретарем США Бирнсом через швейцарское правительство, поступил только ранним утром 13 августа, гласил:

Утром 12 августа, после ухода работников МИДа, я посетил премьера Судзуки и информировал его об ответе союзников, а затем, в 11 часов, проследовал в Императорский дворец на доклад к императору. Император счел ответ удовлетворительным и сказал, что нам следует принять его в неизменном виде. Император поручил мне передать его пожелание премьеру, и я, немедленно вернувшись в официальную резиденцию последнего, выполнил поручение.

Во время беседы с премьером в кабинет вошел барон Хиранума, который сообщил о своем несогласии с пунктами 2 и 5 американской ноты. Я вкратце рассказал ему о сути заявления, которое я собирался сделать Кабинету и о котором будет рассказано ниже, и оставил их вдвоем. Однако у меня сложилось впечатление, что премьер уже был информирован военным министром о некотором недовольстве ответом Бирнса, ввиду чего рассмотрение ноты обещало быть отнюдь не легким. Вопрос о сохранении национальной государственности был чрезвычайно деликатным. Было самоочевидно, что в СССР и Китае большим влиянием пользуются взгляды противников сохранения нашей императорской системы. Как показали события времен ратификации пакта Келлога - Бриана, не приходилось также надеяться и на сочувственное отношение со стороны США.

В 3 часа дня Кабинет вновь собрался специально для обсуждения ответа американцев. Для начала я выступил с заявлением, которое, поскольку оно отражало возобладавшую в конце концов точку зрения, стоит изложить здесь достаточно подробно. Отклик США на наше обращение нельзя рассматривать как беспредельно обнадеживающий. Мы подняли вопрос о суверенитете императора и в ответ услышали, что во время оккупации суверенитет Японии не будет неограничен и в целях выполнения положений Потсдамской декларации высшей властью будет обладать Верховный командующий. Это не было неожиданностью. При оккупации, осуществляемой “гарантии ради”, суверенитет государства неизбежно ограничивается в той степени, в какой это необходимо для выполнения условий капитуляции. Тем не менее статус императора в принципе остается целым и невредимым, и, следовательно, пункт 2 ответа не является неприемлемым. Пункт 3 предусматривает, что император обязан выполнить условия капитуляции, что вполне естественно. Пункты 4 и 6 о передаче военнопленных и о сроках оккупации говорят сами за себя и не представляют каких-либо трудностей. Проблемы ставит пункт 5.

Я напомнил присутствующим, что идея установления формы государственного устройства свободным волеизъявлением народа содержится в Атлантической хартии, идеи которой нашли полное отражение в Потсдамской декларации. Но именно положение, согласно которому форма государственного устройства Японии должна быть определена самими японцами, выбивает почву из-под любых предположений о неизбежности вмешательства извне. Во всех случаях, даже если союзные державы намереваются вынести вопрос на референдум, невозможно даже предположить, что абсолютно лояльное большинство нашего народа не захочет сохранить традиционную японскую систему. С другой стороны, имеются веские основания полагать, что в среде союзников имеют хождение резко отрицательные взгляды на японскую императорскую систему, но лидерам США и Англии, как свидетельствует ответ Бирнса, удалось в определенной степени удержать их в приемлемых рамках. Если мы сейчас потребуем пересмотра формулировок ответа, мы, как это произошло в случае с пактом Келлога - Бриана, ничего не добьемся, а если мы будем настаивать на дальнейшем обсуждении вопроса, то вполне возможно, что у союзников возобладает более жесткий подход, что выльется в требование ликвидировать императорский дом. В этом случае нам придется смириться с полным разрывом переговоров. Но, заключил я, коль скоро решение совещания у императора от 9 августа содержало признание того факта, что продолжение войны невыносимо, даже если и не невозможно, то, несмотря на любые риски, переговоры о капитуляции должны быть завершены на данной стадии.

Отвечая на мое длинное выступление, военный министр Анами выразил разочарованность двумя пунктами в ответе союзников: его не устраивали подчинение императора власти Верховного командующего и определение окончательной формы государственного устройства Японии свободным волеизъявлением народа. Его поддержали еще два-три члена Кабинета, которые высказались в том плане, что государственное устройство Японии существует со времен богов и не должно определяться волей народа, а также что у нас нет иного выбора кроме продолжения борьбы, ибо солдаты императора не вынесут насильственного разоружения. Я выступил против всех подобных суждений. Мою позицию разделил и министр военно-морского флота. Затем неожиданно последовало обескураживающее заявление премьера: если нам будут навязывать разоружение, продолжение войны будет неизбежным. Чтобы обойти трудности, к которым неминуемо привела бы эта новая постановка вопроса, я решил, что лучше всего прекратить заседание Кабинета и заявил: "Поскольку официальный ответ союзников еще не поступил, целесообразнее всего продолжить дискуссию после его получения”. И заседание было отложено до следующего дня.

Я немедленно прошел в кабинет премьера и укорил его, сказав, что не время поднимать вопрос о разоружении и что бесконечные словесные перепалки по поводу ультиматума противника совершенно бесполезны. Если мы не собираемся стать пассивными свидетелями провала мирных переговоров, подчеркнул я, нам остается лишь принять ответ противника в его нынешнем виде. Как известно самому премьеру, император не желает продолжения войны, и помимо того, что мнение императора как Верховного главнокомандующего, само собой разумеется, должно возобладать над остальными, на карту поставлен вопрос о существовании императорского дома. Я предупредил адмирала, что, если мнения премьера и Кабинета будут склоняться в пользу продолжения войны, то мне придется доложить императору свое особое мнение в индивидуальном порядке.

Затем я проинформировал о возникших осложнениях лорда-хранителя печати Кидо, но он заверил меня, что даже без нашего повторного доклада император, несомненно, намеревается принять ответ союзников без дальнейших обсуждений. Кидо вызвался сам поговорить с премьером и вечером сообщил мне по телефону, что после их беседы адмирал Судзуки все понял.

13 августа в 8.30 утра в официальной резиденции премьера собрались члены Высшего совета. Военные вновь стали настаивать на неприемлемости пунктов 2 и 5 в ответе Бирнса, на необходимости внести в них поправки, а также выдвинуть дополнительные предложения относительно оккупации “гарантии ради” и разоружения. Я вступил с ними в спор, повторив доводы, высказанные накануне на заседании Кабинета, и добавил, что предложение о новых требованиях абсурдно, так как на последнем совещании у императора его величество уже выразил желание отказаться от них. Меня поддержали премьер и министр военно-морского флота, но тем не менее дискуссия затянулась на несколько часов. Когда же в ходе обсуждения вновь встал вопрос о возможном продолжении войны, военный министр Анами и начальник штаба Умэдзу ограничились утверждением, что в случае разрыва переговоров мы можем провести еще одно сражение, но они не могут обещать окончательной победы. По завершении заседания я получил очередную аудиенцию, где доложил об официальном получении ответа союзников. Выслушав мой подробный рассказ о событиях прошедших суток, император сказал, что одобряет мое мнение, о чем мне следует сообщить премьеру.

В 4 часа дня Кабинет продолжил заседание, прерванное накануне. В тот период на заседаниях и Кабинета, и Высшего совета всегда присутствовал военный министр Анами — мой главный оппонент. Наши споры часто меня утомляли и вызывали досаду, но в той напряженной обстановке личные чувства не должны были вредить исключительно искреннему обсуждению проблем, которые поглощали нас целиком и полностью, и до самого конца ничто не омрачало моих личных отношений с генералом Анами.

Недовольство в рядах армии нарастало. С 12 августа стали поступать частые сообщения о планах совершения государственного переворота — например, путем захвата императора и его изоляции от Кабинета министров. Положение становилось весьма тревожным. Полицейская охрана моего дома резко усилилась. Я сознавал, что на военного министра известным образом влияют действия молодых армейских офицеров, которые несли ответственность за создание указанного положения. И на заседаниях Кабинета, и в других местах он то и дело разглагольствовал о необходимости и дальше торговаться об условиях капитуляции, поскольку, по его словам, мы можем провести еще одно сражение. В таких случаях я каждый раз с не меньшей решимостью выступал в пользу немедленного принятия Потсдамской декларации. То ли 12, то ли 13 августа военный министр попытался склонить на свою сторону премьера Судзуки, барона Хиранума и лорда-хранителя печати Кидо, но я блокировал его усилия с помощью постоянных контактов с премьером и бесед с Кидо, которые я имел всякий раз до и после своих частых аудиенций у императора.

О настроениях военного министра Анами в то время написано многое. В ходе наших встреч по разным поводам он часто говорил о том, чтобы “вырвать жизнь из когтей смерти”. По моим наблюдениям, он был одержим стремлением нанести противнику еще один тяжелый удар прежде, чем будет заключен мир. Как выяснилось впоследствии, он, в конце концов, перестал настаивать на этой идее. Существовала однако опасность того, что, если бы военный министр и другие члены руководства армии, не будучи психологически готовы к миру, испытали давление из любого источника в пользу его достижения, внутриармейская оппозиция могла бы взять верх, последовал бы взрыв насилия, и все мирные усилия оказались бы под угрозой. Разумеется, способность военного министра в тот период держать растущее недовольство своих подчиненных под контролем и успешно провести армию через величайший кризис смогла проявиться благодаря решению императора, но в немалой степени ее объясняет и тот факт, что в ходе длительных и серьезных дискуссий на заседаниях Высшего совета по руководству войной и других структур каждый член Высшего совета сумел утвердить в своем сознании генеральный курс на прекращение войны.

На послеполуденном заседании Кабинета 13 августа военный министр, казалось, то и дело предавался каким-то грезам и, хотя на утреннем заседании Высшего совета он нес основное бремя спора со мной, теперь его страсть к возбуждению противоречий приутихла. Некоторые, например, министр внутренних дел Абэ и другие министры, выступили за попытки дополнительного смягчения условий союзников и высказали намерение в случае необходимости продолжать войну. Я ответил, что, судя по положению, в котором пребывали союзные державы, дальнейшие подходы к ним с нашей стороны не только будут безрезультатными, но и заставят их усомниться в искренности нашего желания заключить мир. Ответ Бирнса, безусловно, представлял собой наименьшее общее кратное условий нескольких союзников, и коль скоро мы собирались заключить мир в интересах реконструкции Японии и благоденствия человечества, нам было крайне необходимо принять их в неизменном виде. Министр военно-морского флота Ёнаи разделил мою точку зрения, но кое-кто продолжал ее оспаривать. Тогда премьер провел опрос членов Кабинета. Министр вооружений Тоёда не определил свое мнение, министр без портфеля Сакураи делегировал решение премьеру; министр военно-морского флота Ёнаи, министр финансов Хиросэ, министр сельского хозяйства и лесоводства Исигуро, министр образования Ота, министр социального обеспечения Окада, министр транспорта Кобияма, министры без портфеля Ясуи, Сакондзи и Симомура наряду со мной высказались в пользу принятия Потсдамской декларации. Военный министр Анами, министр юстиции Мацудзака и министр внутренних дел Абэ выступили против. Перед лицом продолжающегося расхождения во мнениях премьер вновь прервал заседание.

Я не верил, что военный министр позволит использовать себя для какой бы то ни было попытки государственного переворота. Однако меня преследовали опасения, что мятежные настроения офицеров вынудят его уйти в отставку или что в противном случае могут возникнуть беспорядки. Эти опасения диктовали необходимость немедленного принятия решения, и я указал на это премьеру Судзуки сразу после закрытия заседания Кабинета. Он заявил, что направится во дворец за решением императора.

В тот вечер я давал небольшой давно запланированный обед в честь двух бывших послов высокого ранга. Неожиданно мне передали сообщение от начальников штабов армии и ВМФ с просьбой о немедленной встрече. Ответив, что приму их в официальной резиденции премьера, я покинул своих гостей и направился на беседу, которая длилась с 9 до 11 часов. Мы не продвинулись ни на шаг и лишь пережевывали доводы, которые высказывались на утреннем заседании Высшего совета. Во время беседы в кабинет ворвался заместитель начальника штаба ВМФ Ониси[136] и с жаром стал доказывать двум начальникам штабов, что приемлемость или неприемлемость американского ответа — вопрос несущественный, а главное состоит в том, что вооруженные силы утратили доверие императора, их Верховного главнокомандующего. Поэтому "необходимо представить императору план, позволяющий одержать победу, и попросить его пересмотреть принятое решение” Нас не победить, кричал он, если мы решительно рискнем жизнями двадцати миллионов японцев, сведенных в отряды камикадзэ. Поскольку даже начальники штабов никак не комментировали эти заявления, Ониси повернулся ко мне и потребовал: "А что думает министр иностранных дел?" Я ответил: "Если бы только у нас была хоть какая-то реальная надежда на победу, никому даже на мгновение не пришла бы в голову мысль о принятии Потсдамской декларации, но выигрыш одного сражения не выиграет нам войну”.

Покинув резиденцию, я на обратном пути зашел в МИД и просмотрел телеграммы наших посольств и записи зарубежных радиопередач, которые показывали все возраставшую серьезность наших бедствий. В автомобиле по дороге домой я размышлял о том, что даже если мы пойдем на жертву двадцати миллионов японцев, они станут легкой добычей вражеской техники и артиллерийского огня. Мы могли вынести все что угодно, если бы это обещало хоть какую-нибудь отдачу, но стрелы и бамбуковые копья, на которые уповали наши военные, не обещали ничего. Их невежество в отношении характера современной войны не укладывалось в моем сознании. В любом случае тянуть больше было нельзя, и, думал я, было совершенно необходимо, как и планировал премьер, уже утром принять окончательное решение.

14 августа я присутствовал в официальной резиденции премьера на чрезвычайном заседании Кабинета. Сразу по прибытии премьер отвел меня в сторону и сообщил о своем намерении немедленно провести в присутствии императора совместное заседание Кабинета с высшим командованием и решением императора раз и навсегда покончить с проблемой капитуляции. К тому же, добавил он, тема эта уже навязла в зубах, ничего нового сказать нельзя, и император в полной мере информирован о проблеме в целом. Поэтому премьер хотел, чтобы на совещании у императора были бы представлены лишь аргументы, идущие вразрез с моим мнением. “Отлично”, — сказал я, полностью с ним согласившись. Вскоре все члены Кабинета были вызваны во дворец (нас уведомили, что, поскольку вызов на аудиенцию был неожиданным, официальная форма одежды не обязательна, но министрам, которые в разгар лета были даже без галстуков, пришлось одолжить их у секретарей, что позволило соблюсти минимум требуемого в такие случаях приличия). Все мы — министры-члены Кабинета, начальники штабов и другие участники совещания у императора 9 августа, собрались в бомбоубежище.

Появился император, и премьер заявил, что после всестороннего рассмотрения ответа союзников на наше обращение от 10 августа ни члены Высшего совета, ни Кабинет не смогли придти к единому мнению. Охарактеризовав позицию министра иностранных дел и противостоящие ей взгляды, премьер попросил моих оппонентов выступить в присутствии императора и предоставил слово сначала генералу Умэдзу, а затем адмиралу Тоёда и генералу Анами. Представители армии утверждали, что нам следует продолжить переговоры с Соединенными Штатами, так как принятие Потсдамской декларации на условиях, изложенных в американском ответе, создало бы угрозу нашей национальной государственности, а при отсутствии уверенности в ее сохранении у нас нет иного выхода, кроме продолжения борьбы даже ценой сотни миллионов жизней[137]. Мнение начальника штаба ВМФ было более умеренным: он лишь сказал, что, коль скоро невыносимо, поступаясь чувством собственного достоинства, принимать американский ответ в его нынешнем виде, было бы целесообразно еще раз поставить на обсуждение наши взгляды. Другим участникам совещания премьер слова не дал.

Затем выступил император: "Хоть это было и нелегко, но по зрелом рассмотрении условий внутри страны и за ее пределами, и особенно учитывая ход войны, я твердо решил принять Потсдамскую декларацию. Моя решимость не поколеблена. Я выслушал споры по поводу недавнего ответа союзных держав, но считаю, что в общем они подтверждают мое понимание ситуации. Что касается пункта 5 Потсдамской декларации, то я согласен с министром иностранных дел в том, что этот пункт не имеет в виду подрыв национальной государственности Японии. Однако если в настоящий момент войну не прекратить, боюсь, что национальная государственность будет уничтожена и народ погибнет. Именно поэтому мое пожелание состоит в том, чтобы мы вынесли невыносимое, приняли ответ союзников и таким образом сохранили бы государство как государство и избавили моих подданных от дальнейших страданий. Я хочу, чтобы все вы действовали в соответствии с этим пожеланием. Военный министр и министр военно-морского флота сообщили мне о наличии оппозиции в армии и на флоте. Я хочу, чтобы все рода войск также побудили к пониманию моих пожеланий”. Слушая эти разумные и исполненные милосердия слова и понимая чувства императора, все присутствующие плакали. Сцена была невыразимо торжественной и трогательной. Возвращаясь по длинному коридору к машинам и затем, продолжая заседание Кабинета, каждый из нас снова и снова проливал в душе невидимые миру слезы.

Во время заседания Кабинета после совещания у императора я вызвал своего заместителя и поручил ему составить уведомление о капитуляции в адрес союзников. Рассмотрение членами Кабинета проекта Императорского рескрипта, подлежавшего публикации, завершилось только вечером, когда он и был представлен императору (рескрипт обнародовали в И часов вечера 14 августа). По завершении заседания Кабинета, когда мы еще сидели за столом, ко мне подошел военный министр Анами и, приняв строго официальный вид, сказал: "Я видел составленный министерством иностранных дел проект сообщения союзным державам относительно оккупации и разоружения. Не могу выразить, как я Вам признателен. Если бы я знал, что вопрос будет решаться таким образом, я не счел бы необходимым так горячо выступать на совещании у императора”. Я ответил, что, хотя и был против выдвижения этих пунктов в качестве условий принятия Декларации, у меня, о чем я неоднократно говорил, нет возражений против того, чтобы выразить их в качестве наших пожеланий. Анами вновь суховато поблагодарил меня: “Я весьма обязан Вам за все, что Вы сделали". Я ощутил поверхностный характер его вежливости, но во всяком случае все мы расстались с улыбками и выражениями взаимного удовлетворения по поводу того, что дело закончено.

Поздним вечером 14 августа правительствам США, Великобритании, СССР и Китая через правительства Швейцарии и Швеции было сообщено о том, что император обнародовал Рескрипт о принятии Потсдамской декларации и готов в этой связи принять необходимые меры. В ночь с 14-го на 15-е в Токио возникли беспорядки. Часть дивизии Императорской гвардии, расквартированная на территории дворца, намереваясь захватить пластинку с записью Рескрипта об окончании войны, которую император подготовил для выпуска в эфир 15 августа, восстала против старших офицеров, в результате чего пролилась кровь. Были совершены нападения на частные резиденции премьера Судзуки и барона Хиранума. Рано утром нам доложили о самоубийстве военного министра, и его поведение прошлым вечером стало мне понятным. В ту ночь и в последующие дни многие покончили с собой.

Сообщение, которое так тронуло генерала Анами, было через швейцарское правительство направлено Соединенным Штатам рано утром 15 августа. В нем говорилось:

Во второй половине дня 15 августа наш министр-посланник в Швейцарии доложил мне, что министр-посланник США потребовал от него передать союзникам собственность и архивы японских посольств и консульств в нейтральных странах. Я ответил, что он не должен выполнять это требование, поскольку оно не содержится ни в одном из положений Потсдамской декларации.

Официальное совещание Тайного Совета было назначено на 10 часов утра 15 августа, но ввиду ночных беспорядков во дворце его пришлось отложить, и оно началось в присутствии императора лишь в половине двенадцатого. Я подробно доложил о прекращении войны. Ровно в полдень был сделан перерыв, чтобы прослушать по радио Императорский рескрипт о капитуляции. Слушая слова, свидетельствовавшие о несказанном добросердечии и бескорыстии императора, я мысленно видел, как им внимает весь народ, потрясенный, подобно всем нам, до глубины души. Затем совещание продолжилось, и тайные советники задали несколько вопросов. Генерал Хондзё[138] высказал опасение по поводу продолжительности оккупации, но, похоже, успокоился, когда я объяснил, что с учетом ее характера (оккупация “гарантии ради”) и в свете последних прецедентов она едва ли слишком затянется. Меня глубоко тронул советник Фукай, который сказал, что, хотя он был крайне озабочен исходом войны и ныне рад ее окончанию, что, хотя, разумеется, этим результатом мы обязаны восхитительной добродетели императора, при всем при том он чрезвычайно благодарен правительству и, особенно, министру иностранных дел за их неустанные усилия и благодарен настолько, что, невзирая на болезнь, пришел на эту встречу, чтобы выразить свою признательность.

Перед заседанием Тайного Совета премьер советовался со мной об отставке Кабинета, и я сказал, что считаю это меру абсолютно целесообразной. В 2 часа дня, сразу после заседания Тайного Совета, премьер собрал Кабинет и предложил всем составом подать в отставку на том основании, что для принятия решений в момент кризиса, связанного с капитуляцией, пришлось дважды побеспокоить императора и что нас должны сменить люди помоложе, которые лучше справятся с восстановлением страны. Все министры одобрили это предложение, и премьер представил отставку Кабинета императору.

Приказ императора о прекращении военных действий был объявлен в полдень 16 августа. Учитывая нарушения линий связи, было подсчитано, что потребуется два дня, чтобы приказ был получен всеми войсками на территории собственно Японии, шесть дней — в Маньчжурии, Китае и в Южных морях, и двенадцать дней — в Новой Гвинее и на Филиппинах. Это расписание было передано союзникам.

Затем напряжение спало. Принц Хигасикуни, которому было поручено формирование нового Кабинета, попросил меня остаться на посту министра иностранных дел, но я отказался. Я не чувствовал никаких угрызений совести из-за участия в проведении в жизнь решения о капитуляции. Я действовал только в соответствии с желанием императора и как японец ничем не нарушил его волю. Однако выдвинутые премьером Судзуки причины отставки в полной мере относились и ко мне. Более того, хотя я и работал над мирным решением американо-японского конфликта в 1941 году, теперь, когда мы потерпели поражение, я мог быть признан военным преступником, поскольку являлся министром иностранных дел в момент начала войны. Поэтому я не хотел своим присутствием ставить новое правительство в неловкое положение.

Того Сигэнори в отставке (сентябрь 1945 г.)

Кабинет Хигасикуни приступил к исполнению своих обязанностей, и министром иностранных дел в нем стал Сигэмицу. 18 августа я передал ему принятые в свое время от него же дела министерства иностранных дел и министерства по делам Великой Восточной Азии, выступил перед сотрудниками двух министерств с рассказом о том, как было достигнуто решение о капитуляции, и навсегда ушел из общественной жизни.

Я унес с собой и до сих пор храню неискоренимые воспоминания о том времени. Когда ныне я думаю о тех днях, перед моим взором встает тот эпизод на совещании у императора, когда Его Величество принял решение о капитуляции, и я вновь испытываю те же чувства, что испытывал тогда: хотя будущее Японии бесконечно, следует считать неоценимым благодеянием прекращение самой ужасной из войн, положившее конец агонии нашей страны и спасшее миллионы человеческих жизней. Дело моей жизни сделано, и то, что теперь выпадет на мою долю, не имеет значения.

Рукопись закончена 14 марта 1950 г.