Воспоминания японского дипломата

ГЛАВА 3. Частное лицо

После выхода из Кабинета Тодзё я не занимал никаких официальных постов, если не считать места в Палате пэров, и до апреля 1945 года, когда я стал членом Кабинета Судзуки, в основном проводил время в сельской тиши Каруидзава. В этот период я несколько раз навещал свою престарелую мать на родине в Кагосима, а в конце 1944 года вновь наведался туда, чтобы оплакать ее кончину. Но так как из-за усиления воздушных налетов и нехватки продовольствия поездки становились Все более затруднительными, мне, в конце концов, пришлось делить свое время только между Токио и Каруидзава.

Став обычным частным гражданином, я, тем не менее, с неизменным интересом следил за ходом войны. Высадка американцев на Гвадалканале в августе 1942 года знаменовала собой начало их первой наступательной операции. В то время, убедившись в правоте своих частых рекомендаций о необходимости укреплять боевую мощь Японии, я вновь и вновь повторял свои аргументы Тодзё, на которые он обращал мало внимания. Высшее командование, по всей видимости, рассудило, что с вторжением на Гвадалканал можно легко покончить, но наши операции неизменно проваливались одна за другой, и 31 декабря было принято решение оставить остров. Дальнейшая хроника военных действий представляла собой сплошную череду наших отступлений. Причины их были достаточно просты. Именно из-за того, что военное командование недооценило противника, Япония в сражении у Мидуэя в июне 1942 года потеряла четыре из шести крупных авианосцев и большое число опытных летчиков. Именно из-за того, что военное командование считало само собой разумеющейся возможность заполучить достаточное количество транспортов, оно раскидало сухопутные силы по многим отдаленным островам за пределами нашей зоны притяжения, т.е. по периметру, явившемуся результатом многолетних стратегических штудий и представленному нам перед началом войны. Но противник не только в максимальной степени использовал достижения научного прогресса в сфере авиации, радиолокации, определения подводными лодками дистанции по звуковому методу и других областях, но и научно спланировал свое продвижение, медленно, но верно одерживая верх в столкновениях с нашими силами. Причину неудач с японской стороны я видел в том, что все рода наших войск, опьяненные первым успехом на Гавайях, полагались на безудержно безрассудные рывки, главную роль в которых играла просто личная храбрость.

После сентября 1942 года я не имел возможности получать официальные доклады о ходе войны или о нашей боевой мощи и не мог знать конкретных фактов во всех их подробностях, если не считать доступа к цифрам о потерях судов. Еще до начала военных действий, участвуя в работе Совета по межведомственным связям, я тщательно изучал проблему судоходства и, в конце концов, пришел к выводу, что ключом к победе в современной войне окажется, скорее, не количество мобилизованных солдат, а тоннаж транспортных судов. Именно поэтому я внимательно следил за данными о наших потерях. До сентября 1942 года эти данные, в общем-то, соответствовали изначальным оценкам военного командования, но с октября потери стали нарастать, опровергая прежние предположения об их сокращении. Этот факт вызывал у меня серьезную озабоченность, и летом 1943 года мне представился случай на каком-то приеме обратить на него внимание начальника Штаба ВМФ Нагано. Значительно позднее в Каруидзава принц Коноэ рассказал мне, что на обратном пути из Нагоя, куда он ездил осенью 1944 года на похороны Ван Цзинвэя, у него состоялся разговор с Тодзё, и, по мнению премьера, причина неудовлетворительного для Японии хода войны коренилась в прекращении поставок с юга, в надежности которых он, Тодзё, в начале войны был уверен.

Я не мог понять, почему Тодзё, имея доступ к статистике потерь судов, понесенных нами с конца 1942 года, по-прежнему, считал обеспеченным доступ к ресурсам юга. Как бы там ни было, в течение всего 1943 года боевые действия шли в основном в районах вокруг Рабаула, контрнаступление противника развивалось не слишком высокими темпами, и предполагалось, что американцам понадобятся годы для того, чтобы своими прыжками "от острова к острову" приблизиться к территории собственно Японии. Мало того, что широкая общественность, по-прежнему, испытывала оптимизм в отношении войны, но и правительство не прилагало никаких серьезных усилий для укрепления боевой мощи Японии или обновления ее международных отношений.

В европейской войне наш союзник, Германия, по всей видимости, выпустила инициативу из своих рук. Фельдмаршал Роммель сперва одержал в Африке такие победы, что он, казалось, вот-вот оккупирует Каир и выйдет к стратегически важному Суэцкому каналу, но с высадкой Эйзенхауэра в Марокко и Алжире в ноябре 1942 года перспективы дальнейших операций Роммеля стали весьма туманными. Что же касается русско-немецкой войны, то, как я отмечал ранее, японское правительство в июне 1942 года отклонило просьбу Германии о вступлении в войну против России, и примерно в то время я начал подготовку к заключению мира между воюющими сторонами. Однако за день до моей отставки германские войска пробились к Сталинграду. Они следовали стратегии Гитлера, которая состояла в том, чтобы вместо повторения провалившегося годом раньше наступления на Москву на севере взять Сталинград, продвинуться в южном направлении на Кавказ, захватить нефтяные промыслы Баку и выйти к Персидскому заливу, открыв таким образом путь к соединению с японскими силами (как сообщалось, японский военно-морской атташе в Берлине попросил немцев о таком соединении). Однако Советская армия упорно защищала Сталинград от захватчиков, и, в конце концов, 31 января 1943 года четвертьмиллионная германская армия под командованием фельдмаршала Паулюса была ликвидирована как боевая единица, что явилось предтечей общего разгрома немецких сил.

После того как в мае 1942 года на заседании Совета по межведомственным связям предложение о посредничестве с целью заключения мира между Германией и СССР было отвергнуто. я считал, что нам следует склонить Гитлера к заключению мира до того, как станет очевидным успех или провал второго наступления, а затем предложить мир и Москве. Сдавая дела новому министру иностранных дел Тодзё, я обстоятельно изложил ему эту идею, а в течение зимы 1942-1943 годов часто говорил об этом с сотрудниками МИДа. Однако ничего не было сделано. Я много говорил о том, что глупо терять наилучшую возможность изменить общее соотношение сил на войне, но, поскольку решение этой задачи требовало исключительно серьезного к себе отношения, поскольку подходить к ней как к ординарному делу было нельзя (ведь результаты во многом зависели от того, кто именно занимался этой проблемой), оставалось лишь с сожалением констатировать, что соответствующие официальные лица ничего не предпринимали и, следовательно, из этой идеи ничего не вышло. Неудача была тем более достойна сожаления и осуждения, что, как я узнал впоследствии, после сталинградского поражения, когда Гитлер был полностью деморализован и даже не хотел продолжать войну, наш военный атташе превзошел самого себя, чтобы подбодрить его. Отступление германских сил продолжалось и достигло наибольшего размаха в сентябре, когда немцы оставили Брянскую область в центральной части европейской России. Тем временем очевидным стал надвигающийся крах Италии. 10 июля американские силы высадились на Сицилии, и их вторжение на полуостров стало неминуемым. 25 июля Великий фашистский совет постановил лишить Муссолини занимаемых постов, а 3 сентября, когда силы союзников высадились в Италии, новый глава правительства маршал Бадольо сдался командующему союзными войсками.

США и Великобритания воспользовались своими военными успехами и для начала дипломатического наступления. Поползли слухи о встрече глав правительств этих двух стран и СССР. Судя по прежнему курсу действий президента Рузвельта, я ожидал, что он, естественно, заплатит любую цену за доброе расположение русских. Поэтому, считал я, Японии следует активно продвигать собственные дипломатические инициативы до того, как состоится встреча глав трех союзных держав, после которой нам уже делать было бы попросту нечего. Действительно, использовав капитуляцию Италии, президент Рузвельт в ноябре 1943 года убедил премьер-министра Черчилля сначала встретиться с Чан Кайши в Каире и принять решения, нацеленные на разгром Японии, а затем даже отправиться в Тегеран,' находящийся на задворках России, на встречу со Сталиным. Так Рузвельт обхаживал русских. В октябре 1943 года, когда Япония наконец-то предложила Москве принять специального посланника, предложение было отвергнуто. Не составляло труда понять, что в то время, в преддверии встречи трех глав государств, оно было для Москвы неприемлемо. Насколько мне известно, предложение о направлении специального посланника выдвигалось еще раз при Тодзё и затем вновь Кабинетом Койсо, но каждый раз СССР его отклонял. Как поведал мне один из наших ведущих представителей, который занимался этой проблемой, хотя все сознавали, что Японии придется дорого заплатить за урегулирование отношений с СССР, к тому времени, когда встал вопрос о конкретной величине компенсации, возможность решить его так и не представилась. Во всяком случае, настала уже весна 1945 года, но никакие переговоры с СССР не начинались.

В 1943 году дела на тихоокеанских фронтах шли плохо. После всестороннего изучения ситуации военное командование определило крайний оборонительный периметр, прорвать который противнику не должно было быть позволено. Как я слышал, эти выкладки были представлены на утверждение Совета по межведомственным связям 30 сентября 1943 года. Насколько мне было известно, этот периметр проходил от Курильских островов через внутренние южные моря, Маршалловы острова, западную часть Новой Гвинеи, Яву, Суматру и далее через Андаманские и Никобарские острова до Бирмы. Однако, узнав о неуклонном росте потерь судов после октября 1942 года, я уже тогда пришел к убеждению, что, если ситуация будет развиваться в том же духе, Японии не избежать поражения. Осенью и зимой 1943 года я внушал некоторым государственным старейшинам мысль о неминуемости поражения, избежать которого можно было бы только при помощи радикальных перемен, и о возможности избавления в этих целях от Кабинета Тодзё.

Граф Макино[118] не согласился с моими серьезными доводами, ибо, на его взгляд, никто иной не мог держать армию под контролем. Принц Коноэ полностью согласился со мной, но добавил, что сделать ничего нельзя, ибо Кидо и пальцем не шевельнет. По мнению же адмирала Окада, я был прав, но возможность исправить ситуацию у нас отсутствовала. Министр двора Мацудайра считал, что, состоя на придворной службе, он не должен вмешиваться в дела правительства. Я настойчиво призывал его осознать всю серьезность и неординарность ситуации, ибо поражение, естественно, коснулось бы и Трона, однако Мацудайра никаких действий не предпринимал.

С наступлением 1944 года дела и на востоке, и на западе пошли еще хуже. В начале апреля немцы оставили Одессу. 8 апреля силы русских вышли к границе Чехословакии, а в июне объединенные силы Америки и Англии высадились на побережье Нормандии. 20 июля в Мюнхене[119] ^[120] было совершено покушение на Гитлера, а к августу-сентябрю почти все Балканы вышли из-под контроля Германии. Что касается Тихоокеанского театра, то в мае 1944 года пала Голландия на Новой Гвинее, и противник взломал крайний оборонительный периметр. Столкновения на Соломоновых островах обернулись для нас крупными потерями судов и материалов, а к концу июня сражение у Марианских островов также закончилось поражением наших сил. Военное командование рассчитывало разгромить противника посредством переброски в северном направлении флота, базировавшегося в Сингапуре, и консолидации имевшихся военно-воздушных сил, но низкое качество наших вооружений привело к серьезному истощению нашей боевой мощи, и 7 июля под натиском американских сил пал Сайпан. Остров стал для американцев мощным оплотом. Используя его как базу, они активизировали свои нападения на наши морские коммуникации, перерезая линии снабжения наших аванпостов и препятствуя получению материалов с юга. Япония оказалась в чрезвычайно опасных условиях при практическом отсутствии надежд на улучшение обстановки.

Все эти события, в конце концов, заставили Кабинет Тодзё уступить, и 18 июля он в полном составе подал в отставку. Наследником его стал кабинет генерала Койсо[121].

Я надеялся, что Кабинет Койсо, учитывая непрерывную серию наших военных неудач, будет работать в интересах достижения всеобщего мира, но, судя по всему, он ничего не делал на этом направлении. Никаких определенных шагов не предпринимал Кабинет и в сфере отношений с Россией. Сознавая свое бессилие, я с грустью заключил, что поражение Японии есть всего лишь вопрос времени, и, продолжая жить в Каруидзава осенью и зимой 1944 года, изучал историю поражений, в частности, на примерах России и Германии в первой мировой войне.

Обычно моральный дух народа бывает высок на начальной стадии войны и сохраняется на высоком уровне, пока война развивается в благоприятном для данного народа направлении, но по мере того, как начинает ощущаться нехватка продовольствия, одежды и топлива, в последующие два-три года начинает нарастать недовольство. Если с этой ситуацией должным образом не справляются, она вызывает, после поражения, не только политическую, но и социальную революцию. С окончанием войны народные массы испытывают чувство освобождения, вне зависимости от победы или поражения, и на этой стадии следует ожидать лишь резкого усекновения остатков феодальных обычаев, институтов и привилегий и роста власти простого народа. Однако в случае Японии было крайне необходимым сохранить национальную систему императорской власти. Именно поэтому я считал исключительно важным достичь мира как можно скорее и желательным обеспечить такой мир, который, в общем-то, был бы аналогичен миру, заключенному Германией после первой мировой войны.

Соединенные Штаты давно проводили политику, в основе своей нацеленную на вытеснение Японии с азиатского континента. Эта политика нашла четкое отражение в ноте Хэлла. Каирская декларация недвусмысленно повторила ее. Поэтому естественно было ожидать, что в случае поражения Японии Соединенные Штаты, невзирая на последствия, будут настаивать на ее полном изгнании с континента. Но для блага восьмидесяти миллионов японцев требовалось, чтобы индустрия страны оставалась в неприкосновенности и чтобы любая система изъятия репараций отличалась от той, что была навязана Германии после первой мировой войны. При успешном решении этой задачи средства, которые раньше тратились на вооружение, в послевоенный период можно было бы переключить на общегосударственные цели, особенно на такие, как социальное обеспечение, образование и экономическое развитие, что позволило бы повысить уровень национального благосостояния. То, что Япония в будущем должна воздерживаться от войны, было ясно без слов. Следовало изменить Конституцию с тем, чтобы искоренить концепцию независимости высшего командования, а для дальнейшего сдерживания неистовства военных — культивировать идеи международного сотрудничества и мирного развития.

Таковы были мои главные выводы, к которым я пришел, изучая историю. Очевидно, что, когда страна терпит поражение в войне, внешнее давление на нее усиливается. В частности, следовало ожидать, что давление с востока и с севера будет чревато возникновением конфликтов в Японии. Однажды осенью 1944 года я в течение нескольких часов обсуждал эти проблемы с принцем Коноэ. Суть сказанного ему мною сводилась к тому, что Японии необходимо начинать все сызнова, избрав в качестве отправного пункта концепцию уважения прав человека, рожденную культурой Возрождения, концепцию уважения человеческой личности, как своей, так и окружающих. При признании этого жизненно важным, поражение создало бы возможности для мобилизации народа на самовосстановление, не попадая в зависимость от благорасположения или помощи иностранных государств, что позволит укрепить дух самостоятельности, отвергая иностранное вмешательство и в то же время пестуя моральность мирного сотрудничества с другими странами. Что беспокоило меня в этой связи, так это последние тенденции международного сообщества, не дававшие оснований для оптимизма в отношении будущей безопасности Японии в послевоенном мире, где доминировала бы свободная торговля, которую во время японо-американских переговоров предрекал госсекретарь Хэлл. Скорее, следовало ожидать, что в международных контактах все более активную роль будут играть политические, а не экономические или правовые отношения, что механизмы безопасности будут ликвидированы или подорваны политическими требованиями великой державы или группы держав или даже просто в силу обстоятельств и что идеал свободной торговли окажется несбыточным. Я считал возникновение такого положения дел неизбежным процессом, находящимся вне контроля со стороны чрезвычайно бедной природными ресурсами Японии, не говоря уж о ее поражении.

С течением войны надежды на победу Японии убывали. В октябре 1944 года волна американского наступления докатилась до острова Лейте на Филиппинах. Представители высшего командования говорили мне, что для восстановления утраченных позиций будет сделано все возможное, и я, разумеется, всем сердцем надеялся на успех. Однако защитников наших рубежей сминала превосходящая воздушная мощь противника, мы теряли множество судов, и наши операции не приносили успеха. Надежды, связанные с новым Кабинетом, гасли день ото дня. Американские силы провели стремительную серию десантов: в начале 1945 года они высадились на главном острове Филиппин Лусоне, 19 февраля — на Иводзиме и 1 апреля — на Окинаве. Наступление на собственно японскую территорию представлялось неминуемым. Кроме того, с начала 1945 года усилились воздушные налеты на Японию, которые наносили серьезный ущерб промышленности и транспорту.

Несмотря на быстрое ослабление нашей мощи, народ в целом все еще верил в победу и терпеливо сносил лишения и трудности. 10 марта, сразу по завершении очередной сессии парламента, я сел в поезд на вокзале Уэно, чтобы вернуться в Каруидзава. В то утро после массированной ночной бомбежки Токио поезд был переполнен пострадавшими с чемоданами и узлами. Многие из них, по-видимому, потерявшие мужей, жен или детей или пытавшиеся найти родных, отправлялись к родственникам в деревню. Эти люди являли собой грустное зрелище. Я слышал, как многие говорили, что, хотя у них все сгорело и они покидают Токио, не унося ничего, кроме собственной жизни, с их уст не сорвется ни слова жалобы, если Япония выиграет войну. Я не мог удержаться от слез, видя благородную стойкость этих людей и думая о том, как искренне они лелеют веру в победу, все надежды на которую уже сметены безжалостным ходом событий. В то время такие сцены приходилось наблюдать довольно часто. Увы, чистый и светлый патриотизм был бессилен перед материальной силой, и под натиском противника наши солдаты были вынуждены шаг за шагом продолжать свое горькое отступление.

В феврале 1945 года президент Рузвельт, несмотря на свое слабое здоровье, вместе с премьер-министром Черчиллем отправился в дальний путь на юг России, в Ялту, на совещание со Сталиным. Конференция длилась целую неделю, после чего эта троица приняла коммюнике с изложением их согласованной политики в отношении Германии. Как выяснилось впоследствии, они также договорились и о том, что не позже, чем через три месяца после поражения Германии СССР вступит в войну с Японией, и в награду за это ему будет возвращен Южный Сахалин, пожалованы Курильские острова и предоставлены концессии в Южной Маньчжурии.

После внезапной кончины президента Рузвельта 12 апреля его место занял вице-президент Трумэн. Положение Германии на фронте быстро ухудшалось, и 21 апреля советские войска вошли в Берлин. 30 апреля Гитлер покончил с собой в своей канцелярии, а 7 мая главнокомандующий германским флотом и назначенный преемником Гитлера Дениц отдал приказ подписать в Реймсе документ о безоговорочной капитуляции Германии Соединенным Штатам, Великобритании и СССР. Европейская война, которая длилась пять лет и восемь месяцев, закончилась.

Выше я говорил о том, что с ослаблением Японии СССР вполне мог отказаться от отношений нейтралитета. К концу 1943 года стало ясно, что русские уже приняли решение по этому вопросу, а высказывания Сталина в речи по случаю очередной годовщины Октябрьской революции в 1944 году, в которой он заклеймил как агрессора не только Германию, но и Японию, следовало воспринимать как недвусмысленное предупреждение нашей стране проявлять огромную осторожность. Никаких сомнений в этом у меня не осталось после того, как министр иностранных дел Сигэмицу[122] поручил послу Сато выяснить у советского правительства подробности Ялтинской конференции, и 26 февраля 1945 года нарком иностранных дел Молотов заявил ему, что о Японии в Ялте речи не было.

Сигэмицу Мамору

Однако, как я уже отмечал, договоренность о вступлении России в войну была достигнута именно на этой конференции. В ходе той же встречи с Сато Молотов уклонялся от ответа на вопросы о состоянии Пакта о нейтралитете, а впоследствии под предлогом большой занятости вообще отказывался принимать нашего посла.

Но вот 5 апреля он пригласил посла Сато к себе и заявил ему, что продление советско-японского Пакта о нейтралитете стало невозможным, поскольку Япония помогает Германии в войне против СССР и ведет войну с Соединенными Штатами и Великобританией, которые являются союзниками СССР. Поэтому, сказал Молотов, советское правительство не намерено продлевать этот Пакт после истечения срока его действия в апреле следующего, 1946 года.

В этот день пал Кабинет Койсо.