Воспоминания японского дипломата

ГЛАВА 2. Служба в Швейцарии (с середины первой мировой войны до падения Германской империи)

НАША МИССИЯ В ШВЕЙЦАРИИ, куда я получил перевод, к тому времени только что открылась и представляла собой наблюдательный пункт, с которого следили за событиями в Европе. Когда я перед отправкой в Швейцарию прибыл в Токио, министр-посланник Миура спешно готовился к скорому отъезду, и мне было приказано немедленно следовать за ним. Поскольку, по мнению министерства иностранных дел, европейская война должна была закончиться в недалеком будущем победой союзников, я должен был срочно выехать в Швейцарию. Между прочим, к моему удивлению, Генеральный штаб армии считал, что, хотя война завершится достаточно скоро, победа будет на стороне Германии и Австрии.

Так или иначе, в июне 1916 года я покинул Токио и через Сибирь направился к новому месту службы. Во Владивостоке мой коллега Цубоками, сотрудник нашего Генерального консульства, рассказал мне о ситуации в Восточной Сибири. Во Владивостокском порту шла напряженная работа по приему приходящих с востока транспортов с боеприпасами и снаряжением, и все погранично-таможенные и прочие процедуры были весьма строги. Проехав через Северную Маньчжурию по Китайско-Восточной железной дороге, я проследовал далее на запад через Читу, Иркутск и Омск. Сибирь показалась мне пустынной и огромной: прошла целая неделя, прежде чем я пересек Уральские горы и въехал на территорию Европы. Еще через несколько дней я прибыл в Петроград (ныне Ленин- . град). Россия, с ее огромной территорией и богатыми ресурсами, действительно могла испытывать недовольство по поводу нехватки морских портов, но я не мог понять, почему она должна была проводить политику панславизма или стремиться аннексировать Маньчжурию.

В Петрограде наш посол Мотоно пригласил меня на обед и рассказал, что союзники завязли в войне, а положение в самой России нестабильно. Однако, по его словам, вскоре в войну должна была вступить Румыния и ситуация — коренным образом измениться. У меня уже несколько дней была температура, но, хотя посол Мотоно предложил мне немного передохнуть в Петрограде, я продолжил свой путь на запад. Из-за этой температуры мне потом пришлось на достаточно долгое время задержаться в Лондоне.

Поскольку путь через Центральную Европу, Балканские государства и Турцию, воевавшие на стороне противника, был для меня закрыт, мой маршрут в Швейцарию пролегал через Скандинавию и Англию. Из Петрограда я двинулся на север и, миновав Торнио и Хапаранду, которые в ином случае мне никогда увидеть бы не удалось, прибыл в Стокгольм, а затем из Бергена морем проследовал в Лондон. Это было всего неделю спустя после гибели фельдмаршала Китченера, и поэтому на Северном море соблюдались строгие правила осторожности. Пассажирам на случай атаки подводных лодок выдали спасательные средства. В эти дни я испытывал несвойственную мне сонливость и пересек Северное море, практически все время пребывая в состоянии ступора. По прибытии в Лондон через Ньюкасл у меня поднялась высокая температура, и доктор Цудзи (впоследствии он возглавил больницу Императорского университета в Киото) диагностировал тиф. Очевидно, я подхватил бациллы во Владивостоке, и доктор был удивлен, что в течение всего долгого пути я оставался на ногах. Меня немедленно госпитализировали. В течение нескольких дней я был без сознания. Благодаря заботе доктора Цудзи и английских врачей я постепенно выздоравливал, а посол Тинда, советник Хонда и сотрудники посольства Сигэмицу и Хориноути проявляли ко мне исключительное внимание. Как мне потом сообщили, некоторое время мое состояние было буквально критическим.

Я часто удивляюсь тому, что до сих пор жив — ведь сколько раз мне удавалось избежать смерти: в 1919 году у меня на почве свирепствовавшей тогда испанки развилась пневмония; в Токио я попал в серьезную автомобильную аварию, а впоследствии, в своей общественной жизни, часто оказывался лицом к лицу с различными опасностями из-за политических пертурбаций. Я упоминаю об этих вещах, прекрасно понимая их очень личный характер, потому, что они обогатили меня опытом, который сильно помог мне в последующей политической деятельности, когда готовность рисковать жизнью была просто необходимой. Во время пребывания в Лондоне, где я провел два месяца в больнице и полтора месяца выздоравливая, я многое узнал о непреклонном и неутомимом духе британцев и об их практическом образе мышления. Часто приходилось слышать от англичан такие высказывания: "История Великобритании доказывает, что, даже терпя вначале поражение, в конце концов она все равно побеждает", "дело есть дело, даже во время войны", "на фронте или в тылу, каждый выполняет свой долг, так что нет нужды беспокоиться друг о друге". Хотя осенью 1916 года война принимала неблагоприятный для Англии оборот, люди работали как обычно. Это производило на меня большое впечатление, и я часто ловил себя на мысли о том, что именно так должна вести себя великая нация. Впоследствии, каждый раз, когда мне приходилось изучать действия Великобритании, я всегда вспоминал увиденное в те месяцы 1916 года. Все имеет свои плохие и хорошие стороны, и моя серьезная болезнь в Лондоне помогла заложить первые кирпичики в фундамент моих знаний о Великобритании.

В Ла-Манше было очень неспокойно из-за немецких подводных лодок, и нас предупредили, что во время переправы нужно быть в спасательных жилетах. Благополучно добравшись до Гавра, я поспешил в Берн. Министр Миура неоднократно просил меня приехать побыстрее, и я всего на одну ночь остановился в Париже, где Лувр и другие музеи из-за войны были закрыты.

Оставив позади воюющие государства и въехав на территорию Швейцарии, я с радостью ощутил царившую там мирную атмосферу. Однако в этой маленькой и довольно бедной ресурсами стране контролировался сбыт даже таких традиционных видов ее продукции, как масло и сыр, а белый хлеб могли получать только инвалиды и дипломаты.

Цель открытия нашей миссии в Швейцарии заключалась в наблюдении за европейской ситуацией, но в первое время наш штат состоял только из министра-посланника, меня и одного клерка. Миссия располагалась в маленьком номере отеля "Бернерхоф", где проживали посланник и я. В то время в Берне было довольно много японцев: те, кто обучался в Германии или ехал туда учиться, перебирались в Швейцарию, чтобы продолжить образование в университетах Цюриха или Базеля. Было и множество других, кто, находясь в Европе, переехал в Швейцарию, чтобы оттуда следить за развитием ситуации в центральных державах. Поэтому миссии приходилось постоянно отвлекаться на работу, связанную с визами и развлечениями для этих японцев. В дополнение ко всему их цели вызывали у представителей союзных держав изрядную подозрительность. Японцы вообще понимали и по сей день часто понимают международные отношения так, что, коль скоро их страна заключает союз с другой страной, граждане этой последней сразу же становятся для них чуть ли родственниками. Поэтому путешествовавших японцев, которые проявляли симпатии к странам Антанты, стали подозревать в сношениях с противником, а некоторые наши представители, например, командированные министерством внутренних дел, столкнулись с весьма оскорбительным отношением со стороны британских властей. Вплоть до самого последнего времени самые разные слои населения Японии были склонны полагать, что раз Япония вступила в союз, он будет вечным, и они должны работать на благо союзника, даже жертвуя при этом собственными интересами, Сейчас, когда мы испытали на себе различные международные ситуации, настало время отбросить столь незрелое представление о международных отношениях.

Главная задача миссии состояла в подготовке докладов о положении Германии и Австрии. Однако мои самые сильные впечатления от Швейцарии связаны с ее демократическим государственным устройством и красотами ее природы. Когда я по прибытии наносил обычные визиты вежливости высшим чинам Федерального правительства, я с удивлением обнаружил, что президент страны живет в ничем не примечательной квартире около Барен Грабен, а встретив его в трамвае, удивился еще больше. Приходилось только поражаться тому, насколько глубоко укоренилось в Швейцарии чувство всеобщего равенства. Меня также восхищал живой пример межрасовой гармонии, которая проявлялась в парламентских обсуждениях и в практической политике носителей немецкого, французского, итальянского и ретороманского языков. Демократическая система государственного управления в Швейцарии несколько отличалась от американской, с которой мне довелось ознакомиться позже, но та и другая служили для меня образцом при рассмотрении общемировых тенденций развития государственного управления.

Еще одно сильное впечатление, полученное в годы службы в Швейцарии, о котором следует сказать хотя бы вскользь, связано с ее твердой приверженностью к постоянному нейтралитету. Находясь на стыке границ Германии, Франции и Италии, ей, естественно, было очень трудно сохранять нейтралитет, когда три соседние страны пребывали в состоянии войны, и искушение втянуться в нее было тем более сильным, что поставки различного сырья в Швейцарию зависели от воюющих государств. Затем, когда на западном фронте наступил застой, швейцарцы начали опасаться, что их нейтралитет будет нарушен либо Германией, либо Францией, ибо, атаковав противника через кантон Невшатель, любая из этих двух стран получала бы значительные преимущества. Не только швейцарское правительство, но и все жители страны страстно проповедовали политику, предусматривавшую сопротивление первому, кто вторгнется в страну, как врагу, и были преисполнены решимости проводить эту политику в жизнь. Я прекрасно знал, какое огромное внимание уделяло правительство Швейцарии поддержанию нейтралитета. Однако именно непоколебимая солидарность швейцарского народа, который, не дав сиюминутным политическим интересам ввести себя в заблуждение, объединился вокруг столь простой политики, рассматривавшей первого, кто вторгнется к ним, как врага, позволила этой стране сохранять нейтралитет на протяжении международного кризиса. Подобное единство народа было достигнуто не за один день. Оно представляло собой воплощение духа независимости и свободы, который передавался из поколения в поколение еще с давних времен Вильгельма Тел-ля. Любая страна, заинтересованная в поддержании нейтралитета, может многому научиться у Швейцарии. (Учитывая свой опыт в первой мировой войне, швейцарцы еще более внимательно подходили к соблюдению нейтралитета во второй).

Не меньший интерес вызывала у меня и природа Швейцарии. Ее красота восхитила меня сразу же, как только я прибыл в эту страну и с восторгом взирал на пики Бернских Альп с моста Корнхаус над долиной Аара. Позднее, когда я посетил Интерлакен и Юнгфрауйох, когда, оправляясь от болезни в 1918 году, ездил по побережью Женевского озера, в Церматт, Люцерн, на Фирвальдштатерзее, в Сен-Мориц и до итальянской границы, любуясь лазурным небом, снежными пиками, ледниками и зеленью деревьев и трав, я ощущал, что перед мной предстала непревзойденная красота гор. Закат над Индийским океаном лучится светом благодати, которая словно заключает в объятия мир и заставляет нас забыть о мирских бедах и печалях. Когда же мы находимся на альпийских вершинах и глядим на лежащий там, внизу, мир, все суетное становится незначительным, и мы возносимся ввысь, сливаясь в единое целое со вселенной. Как мне часто доводилось слышать, швейцарцы, которые долго прожили за границей, к старости начинают страдать от ностальгии, и на мой взгляд, именно так и должно быть. Я также думаю, что горный ландшафт страны оказал огромное влияние на формирование характера швейцарцев.

Благодаря вступлению Румынии в войну, осенью 1916 года ситуация на войне временно изменилась в лучшую для союзников сторону. Однако контрнаступление центральных держав подрывало надежды союзников. К тому же в марте 1917 года рухнул царизм в России, а в ноябре там была установлена Советская власть. Центральные державы ожесточенно бились на Балканском, Западном и Итальянском фронтах и в марте 1918 года навязали Советам Брест-Литовский мирный договор. Весеннее наступление этих держав в 1918 году напугало Антанту, но они испытывали серьезный и все более острый дефицит боеприпасов и продовольствия, и чем дольше затягивалась война, тем больше падал их моральный дух. В то время как вступление в войну Америки укрепило моральный дух союзников, Германия осталась единственной воюющей Центральной державой, ибо Болгария и Турция выбыли из строя, а Австро-Венгрия жаждала мира. В октябре Германия неожиданно предложила мир на базе ”14 пунктов” Вильсона, и 11 ноября военные действия прекратились. Одновременно в Германии пала императорская власть, а кайзер бежал в Голландию. Так закончилось общемировое потрясение, которое длилось четыре года и четыре месяца. Силы воителей были почти полностью исчерпаны, и весь мир. и победители и побежденные, испытывал огромную радость. Людям даже казалось, что это действительно была "война за изничтожение войн”, как ее окрестили англичане и американцы.

Крах Германской империи и успех советской революции в России способствовали активизации коммунистического движения в Европе. В Швейцарии даже поговаривали, что Германия находится на грани революции, а деятельность Гримма и его группы набирала силу. Коммунистические агитаторы появились даже на улицах Берна, и в какой-то момент ситуация, казалось, стала принимать угрожающий характер, но, благодаря решительным мерам Федерального правительства, мир и порядок были восстановлены за три дня.

Швейцария всегда уважала свободу как основу своей государственной политики. Она предоставляла убежище политическим преступникам, и поэтому многие мыслители разной идеологической окраски то и дело оседали там на жительство. Во время первой мировой войны многие противники войны из воюющих стран, спасаясь от все более жестокого давления на родине, также находили убежище в Швейцарии. Вскоре после прибытия в эту страну я узнал, что в Швейцарию съехалась довольно значительная группа левых социалистов. Эти люди собирались в Кинтале или Циммервальде, а затем, с ведома германских военных властей, вернулись в Россию, где и предприняли успешную попытку свержения царского правительства. Сам я с этими революционерами не общался, но от тех, кто был с ними знаком, узнал кое-что об их идеологии и взялся за изучение большевизма по работе "Государство и революция”. Примерно с того времени, как в России произошла революция, труды Маркса, Энгельса и Ленина появлялись у книготорговцев довольно часто. Я обнаружил несоответствие между различными разделами марксовой экономической теории, испытывал сомнения в отношении большевистской революции посредством насилия, и был недоволен материализмом большевистского подхода к вселенной и к человеческой жизни. Я хочу сказать, что коммунистической политике прямого подхода к решению социальных противоречий следует, конечно, воздать должное, но меня не удовлетворяло игнорирование этой политикой противоречий в самой природе человека.

Коммунизм не решал проблемы имманентного противоречия — того, что буддисты называют "самостью”. Как мне думалось, без решения этого противоречия люди не могут достичь вечного счастья, а один из дефектов коммунистической теории заключался в игнорировании того факта, что человека не может удовлетворить одно только материальное счастье. Примечательно, однако, то, что научный социализм нацелен на сотрудничество человеческих существ, и в этом отношении он превосходит другие школы мысли. Однако поскольку масштабы сотрудничества ограничиваются интересами личности, одного только научного социализма недостаточно для достижения человеческого счастья. Счастье людей не есть производное от реализации интересов личности, а проистекает от взаимной любви. (Мать любит своего ребенка не потому, что он ее ребенок, а потому, что он сам способен любить). Более того, взаимная любовь в человеческой жизни превратилась в инстинкт. Это не нечто, данное Богом, а следствие развития человеческого существа. Отсутствие взаимной любви — величайший порок социализма и, особенно, коммунизма. Коль скоро человеческое общество понимается как механизм сотрудничества, ориентированный на регулирование личностных интересов, его цель должна заключаться в удовлетворении желаний. Но за удовлетворением одного желания немедленно следует другое желание, этот процесс бесконечен, и поэтому счастье недостижимо. Необходимо стремиться к счастью, которое лежит за пределами "самости”. Чувствуя, что большевизм окажется серьезной угрозой капитализму и демократии, ибо он проповедует определенный идеал будущего общества и воинственен в своих усилиях по претворению этого идеала в жизнь, я, переехав в начале 1919 года в Германию, занялся его специальным изучением.

Я еще находился в Швейцарии, когда в июне 1918 года министр-посланник Миура был внезапно отозван в Японию. Впервые в своей практике я столкнулся со столь неприятным инцидентом в кадровых делах министерства иностранных дел. Отзыв министра Миура явился результатом его стычки с военным атташе нашей миссии полковником Сато. Я прекрасно знал полковника со всеми его достоинствами и недостатками, ибо в период моей работы в генеральном консульстве в Мукдене он возглавлял местное отделение Южно-Маньчжурской железной дороги. В Берне у меня сложились отличные, искренние отношения с моим непосредственным начальником министром-посланником Миура, и я предупреждал его насчет того, чем занимается полковник. Тем не менее, в конце концов между министром-посланником и военным атташе возник конфликт в связи с работой миссии. Поскольку полковник Сато был знаком с новым министром иностранных дел Гото Симпэй, он довел это дело до сведения Генерального штаба армии и до министра иностранных дел. В результате министра-посланника Миура отозвали.

Как я слышал, министр иностранных дел Гото даже намеревался повысить полковника Сато и перевести его на место министра-посланника Миура, но в то время престиж министерства иностранных дел был достаточно высок, и даже Гото не сумел зайти столь далеко. На смену министру-посланнику Миура из Лондона прибыл советник Хонда. И на этом, и на многих других примерах я видел, что милитаристы пытаются осуществлять разного рода манипуляции, и обдумывал меры, которые помогли бы с ними справиться. Тем не менее, поскольку в последующие годы и, особенно, в период службы послом в Германии мне часто приходилось общаться с военными, я часто страдал от инцидентов, в общем-то аналогичных тому, который произошел в Швейцарии с министром-посланником Миура.