Воспоминания японского дипломата

ГЛАВА 7. Второй служебный срок в Берлине (включая работу на женевской конференции по всеобщему разоружению)

К весне 1922 ГОДА, когда меня еще не было в Германии, беспрецедентное падение курса немецкой марки вызвало колоссальную инфляцию. В обесценении валюты сыграло свою роль и пассивное сопротивление немцев, протестовавших против оккупации Рура Францией и Бельгией в январе 1923 года. Кроме того, проблема репараций, образовавшая сердце-вину инфляционной проблемы, так и оставалась нерешенной, ибо ни одна из заинтересованных стран не умеряла своих требований. С другой стороны, стимулируемое Францией движение за отделение Рейнской области, вызывало у немцев глубокое негодование. Однако с течением времени настрой общественного мнения изменился, а принятие "плана Дауэса” несколько смягчило даже проблему репараций. Во Франции бескомпромиссное высокомерие Пуанкарэ отошло на задний план, что создало условия для появления таких фигур, как Эррио и Бриан. В то время как Германия при Штреземане взяла курс на примирение, Франция в июле 1925 года завершила вывод своей оккупационной армии из Рура, а в октябре того же года был заключен Локарнский договор, который способствовал значительному оздоровлению международных отношений. Изменение ситуации привело к разительному улучшению повседневной жизни немцев. Ее и сравнивать стало нельзя с их жалким существованием в первые послевоенные годы. Бьющая через край энергия ощущалась во всех уголках Германии.

Ярмо Версальского договора тяжелым бременем давило на различные слои немецкого общества, и усиливавшееся в стране чувство возмущения приближалось к взрывоопасному уровню. Национальная экономика оставалась чрезвычайно слабой и неустойчивой. Вопреки американской мечте о вечном процветании, в Германии в октябре 1929 года разразилась экономическая паника, которая имела далеко идущие последствия. По прибытии туда я заметил, что многие немцы испытывают сильное беспокойство за будущее хозяйства страны. В мае следующего года банкротство банка "Кредит-Анштальт" вызвало финансовую панику, за которой последовал мораторий президента США на репарационные платежи.

Такой, вкратце, была ситуация в Германии и вокруг нее. Что касается германо-японских отношений, то никаких сколько-нибудь крупных проблем между двумя странами не имелось. Правда, часть немцев питала недовольство в связи с позицией, занятой представителями Японии в Лиге Наций по вопросу о принадлежности Верхней Силезии, но, как представлялось, народ в целом это совершенно не волновало. Если говорить о проблемах, стоявших на повестке дня непосредственно после моего прибытия в Берлин, то следует упомянуть проблему отмены столь неприятного для всех немцев военного надзора над Германией. Помнится, посол Нагаока вел среди дипломатического корпуса в Берлине большую работу в интересах отмены этого надзора. Вскоре посол отправился на родину, и в ожидании прибытия посла Обата я почти в течение года исполнял функции поверенного в делах. Отношения между нашими странами в этот период не требовали от меня какой-либо политической активности, и поэтому мои усилия были направлены в основном в сферу культуры, в частности, на организацию выставки японского искусства. Кроме того, в период исполнения обязанностей поверенного в делах мне довелось принимать принца и принцессу Такамацу.

В последующие месяцы поток японцев значительно усилился, и часть сотрудников посольства была загружена работой по приему и изучению заявлений, оформлению виз и решению прочих вопросов, которыми обычно занимаются туристические фирмы. Культурный обмен между Японией и Германией после войны снова оживился, и многие мои соотечественники приезжали туда изучать искусство, технику и различные научные дисциплины. Немцы также проявляли немалый интерес к Японии и всему японскому. Поэтому, получив предложение воспользоваться благоприятной возможностью для организации выставки японского искусства в целях пропаганды культуры страны, я вскоре после приезда вплотную занялся его реализацией. Из Японии были доставлены произведения искусства, и выставка, представленная вниманию немецкой общественности, имела успех. Кроме того, в Германию прибыли известные ученые-искусствоведы и деятели искусства, завоевавшие признание своими талантами. С их помощью мне удалось продемонстрировать самую суть японского искусства, что, на мой взгляд, было немаловажным достижением.

Их императорские высочества принц и принцесса Такамацу совершали свадебное путешествие по миру, и, поскольку Германия находится на перекрестке дорог Европы, они заезжали туда несколько раз и знакомились как с духовными, так и с материальными аспектами жизни страны. Я дважды, один раз в Бремене, сразу по их прибытии в Германию, и затем в Берлине, накануне их отъезда, рассказывал их высочествам о послевоенной ситуации и современном положении Германии, а также о ее перспективах на будущее. Кроме того, мне довелось сопровождать их в поездке по стране. В Берлине у них было много встреч, в том числе с канцлером Брюнингом и министром иностранных дел Куртиусом. Президент Гинденбург оказал гостям особенно теплый прием и посетил их в японском посольстве. Визит президента был беспрецедентным событием. Он много вспоминал о прошлом и так увлекся беседой, что время летело почти незаметно. До сих пор помню исполненную достоинства и терпимости позицию президента, который, несмотря на свой весьма солидный возраст, горел страстным желанием внести вклад в восстановление своего отечества.

После заключения Локарнского договора международная ситуация, в которой пребывала Германия, похоже, несколько улучшилась, но выветрить из немецких сердец недовольство Версальским договором было чрезвычайно трудно. Коммунисты, вдохновляемые и поддерживаемые Советами, проникали в Германию с целью усилить влияние Социал-демократической партии, которая в то время была самой крупной политической партией страны. Оппозиционная социал-демократам Немецкая национальная народная партия возбуждала недовольство мирным договором и призывала немцев к его ликвидации. При таком положении дел приходилось констатировать наличие в стране серьезной политической смуты. В период волнений умеренные часто уступают позиции радикалам. В Германии партию большинства, т.е. Социал-демократическую партию, шаг за шагом теснили с двух сторон. В нее проползали левые элементы, а на всеобщих выборах 1932 года верх над центристами одержала правоэкстремистская нацистская партия.

Большинство союзных держав относилось к политической смуте в Германии с безразличием. Например, в 1931 году, когда министру иностранных дел Куртиусу удалось подписать германо-австрийский протокол о таможенном союзе, поднялся крик о нарушении Сен-Жерменского договора. В результате протокол был передан на рассмотрение в Международный суд, члены которого отменили его восемью голосами против семи. Это нанесло тяжелый удар по центристам и позволило нацистам обвинить Веймарское правительство в бессилии и укрепить свое влияние призывая к изменению status quo. С этого момента на первый план вышло острое соперничество между нацистами и коммунистами. Ежедневно в северной части Берлина происходили жестокие стычки между левыми и правыми, заканчивавшиеся обильным кровопролитием. Однако нацисты постепенно обретали все большее влияние и на всеобщих выборах в июле 1932 года набрали столько голосов, что стали крупнейшей партией в Рейхстаге. (В это время один журналист, друг Розенберга, передал мне его просьбу о беседе с ним. Однако я отказался, заявив, что встретиться с ним вне здания посольства не могу).

Тем временем прибыл новый посол, Обата. Он хорошо разбирался в делах Китая, и мы часто обсуждали с ним будущее Дальнего Востока. Я рассказывал ему о виденном и слышанном в Маньчжурии, и выражал пожелание о скорейшем урегулировании тамошних проблем. Однако в сентябре 1931 года мы получили сообщение об инциденте в Мукдене, и с тех пор думы о его дальнейшем развитии не давали нам покоя. Примерно тогда же на основе решения, принятого несколькими годами раньше Комиссией по всеобщему разоружению в Женеве, было достигнуто соглашение о проведении в феврале 1932 года в том же городе Конференции по всеобщему разоружению. Руководителем японской делегации на ней предстояло стать послу в Англии Мацудайра. Помогать ему должен был посол в Бельгии Сато. Они обратились ко мне с просьбой принять пост генерального секретаря японской делегации. За несколько лет до этого я имел честь присутствовать на сессии Лиги Наций и отметил недостаточно серьезное отношение участников к ее работе. Поэтому предложение об участии в Конференции по всеобщему разоружению вызывало у меня определенные колебания. Однако два упомянутых посла, да и сам посол Обата настойчиво меня уговаривали, и я, согласившись, выехал в начале февраля 1932 года в Женеву.

Общая атмосфера в преддверии конференции была поистине уникальной. Все отели в Женеве и ее окрестностях, квартиры и виллы были заполнены людьми, съехавшимися на это мероприятие. Японскую армию представлял генерал Мацуи, а флот — адмирал Нагано. Оба прибыли в сопровождении своей свиты. Каждая европейская страна была представлена делегацией во главе с премьером или министром иностранных дел. Делегацию США возглавлял Норман Дэвис, с которым приехали многочисленные помощники. Другие страны также направили представительные делегации.

Начиная с сентября 1931 года. Совет Лиги Наций часто собирался для обсуждения маньчжурской проблемы. Однако найти ее решение никак не удавалось. Поэтому на место событий для получения информации "из первых рук" выехала Комиссия Литтона. Затем договорились о проведении заседания Генеральной Ассамблеи Лиги, где предполагалось достичь окончательного решения проблемы Маньчжурии. Это заседание совпало по времени с созывом Конференции по всеобщему разоружению. Для участия в заседании Генеральной Ассамблеи прибыли господа Мацуока и Нагаока с множеством сотрудников, и штаб-квартира японской миссии, отель "Националь", превратилась в центр кипучей деятельности. При этом мне, как генеральному секретарю, прежде всего требовалось заняться четким разграничением обязанностей между теми, кто занимался Конференцией по всеобщему разоружению, и теми, кто прибыл решать маньчжурскую проблему. Я делал все возможное, чтобы одним и тем же людям не пришлось одновременно работать в двух ипостасях. Затем возникла еще одна проблема: представители армии и флота обратились с просьбой вывести их из-под контроля со стороны руководителя японской делегации. Однако после долгих дебатов нам удалось отклонить эту просьбу. Генерал-майор Татэкава возглавлял армейскую делегацию, а контр-адмирал Комаки (который во время перерыва в работе конференции скончался в Маньчжурии по пути в Японию) — делегацию ВМФ.

Конференция открылась в начале февраля под председательством министра иностранных дел Великобритании Гендерсона. Как раз в это время поступили сообщения о высадке японских сил в Шанхае, что, к нашему большому сожалению, усилило антияпонские настроения в Женеве. Осуждение Японии прозвучало и в выступлении господина Гендерсона по случаю открытия конференции. Затем выступили другие делегаты, каждый из которых представил позицию своей страны в отношении разоружения.

Проблема безопасности представляла собой наиболее трудный аспект проблемы разоружения. Послевоенная эпоха характеризовалась сильным стремлением к миру, и делегаты всех стран-участниц Женевской конференции горячо обсуждали пути и средства его сохранения. В ходе обсуждений участники конференции составили и приняли так называемый "Женевский мирный протокол”, в основу которого были положены три принципа — безопасность, разоружение и арбитраж. Однако Англия и ее доминионы выступили против этого протокола, и он так и не был претворен в жизнь. В наш век огромных достижений в развитии вооружений поиски абсолютной безопасности чрезвычайно затруднительны. Если утверждать, что не может быть разоружения без гарантии безопасности, то оно становится недостижимым. Тем не менее на Женевской конференции Франция заняла позицию, суть которой сводилась к тому, что она не может согласиться на разоружение, если сначала ей не будет обеспечена безопасность от германской угрозы.

Того Сигэнори с женой и дочерью в Женеве

Исходя из такой позиции, Франция выдвинула предложение о коллективной безопасности посредством создания международных вооруженных сил, но этот план едва ли был приемлем для других держав, в частности, для Англии и Америки, ибо они не проявляли склонности к ограничению своего суверенитета. На Конференции были образованы различные комитеты, и, например, в военно-морском комитете Англия и США стремились обеспечить свою безопасность на основе неукоснительного соблюдения Вашингтонского и Лондонского договоров, в то время как Япония пыталась добиться той же цели, предложив ликвидировать линкоры, тяжелые крейсеры и авианосцы, ибо эти типы судов, как заявляли японские делегаты, используются в наступательных операциях. Это всего лишь один пример, но чем более привлекательно звучали доводы каждой страны для нее самой, тем менее приемлемыми казались они представителям других стран, и споры, казалось, будут длиться бесконечно.

Более того, поскольку в соответствии с Версальским договором Германия была вынуждена разоружаться и разоружилась раньше других, то немецкие делегаты заявляли, что, если другие страны отказываются сокращать вооружения, то у нее есть право на перевооружение. Идя навстречу этому требованию Германии, английская и французская делегации рассматривали план, позволявший Германии перевооружиться в малых масштабах, но немцев, естественно, этот план удовлетворить не мог. Тем не менее, он все-таки был представлен — просто в пропагандистских целях, ибо план полного разоружения Германии, предложенный советской делегацией, был абсолютно нереален. Итак, англо-французский план ни в малейшей степени не способствовал успеху конференции. Американский делегат, памятуя о пожелании президента Гувера, довольно решительно предложил сократить вооружения на одну треть. Американцы также предложили, чтобы европейские страны попытались погашать свои долги Соединенным Штатам соразмерно с сокращением вооружений. Однако в то время Америка была слишком озабочена выработкой мер, направленных на прекращение экономической паники внутри страны, и с приближением президентских выборов ее интерес к разоружению постепенно сходил на нет. А избранному вскоре президенту Рузвельту пришлось заниматься не только излечением страны от экономической паники посредством "Нового курса", но и урегулированием различных международных проблем, таких, как "Маньчжурский инцидент" и признание Советского Союза. Никаких признаков интереса к проблеме разоружения в целом президент не проявлял.

Когда стало очевидным, что, вопреки атмосфере, царившей перед открытием Конференции, этот форум не завершится блестящим успехом, участники договорились оставить вопрос о военно-морском разоружении на усмотрение конференции стран-участниц Вашингтонского договора об ограничении военно-морских вооружений, которая должна была состояться на следующий год. Делегаты Женевской конференции испытывали все более сильное стремление попытаться сформулировать хоть какое-то соглашение о разоружении для армии и ВВС, а также о "моральном" разоружении, но ввиду множества сопряженных с этими вопросами трудностей было принято решение объявить перерыв в работе конференции, а затем собраться вновь. Внутри японской делегации также возникли острые разногласия между представителями министерства иностранных дел и военного командования.

По мнению представителей МИД, Японии следовало добиваться соглашения о запрещении воздушных бомбардировок городов и использования крупных танков. Послы Мацудайра и Сато очень хотели продолжить консультации по этому вопросу с токийским руководством и поручили мне по возвращении в Японию после объявления о перерыве в работе Конференции запросить его мнение. Как только заседания были прерваны, я через Россию отправился на родину. Моим попутчиком оказался посол в Италии Ёсида Сигэру, который возвращался домой из Лозанны, где он представлял Японию на конференции по репарациям. В Москве я встретился с послом Хирота, и он рассказал мне о недавно урегулированном вопросе о переводном курсе рубля и об общей ситуации в СССР. Пока я знакомился с городом, осматривал сокровищницы Кремля и Красную площадь, поступило сообщение о временном закрытии Северо-Маньчжурской железной дороги из-за разлива реки Сунгари. Тогда я решил изменить свой маршрут и сел на поезд "Москва-Владивосток". Поскольку я ехал вместе с господином Ёсида и его семьей, которая возвращалась из Рима, длительная поездка через Сибирь оказалась совершенно не скучной. Прибыв во Владивосток, я остановился в гостинице "Версаль”. Она считалась лучшей в городе, но поразила меня грязью. Владивосток процветал, будучи оживленным центром международного судоходства. Но теперь обстановка в нем и его окрестностях характеризовалась высокой бдительностью. Особенно поразила меня тишина в гавани. Однако мне удалось сесть на корабль Северо-Японского пароходства, которое все еще осуществляло регулярное сообщение с Цуруга. Из Цуруга я, не задерживаясь, проследовал дальше и 9 сентября добрался до Токио.

По прибытии в столицу я тут же запросил о встрече с соответствующими официальными лицами министерства иностранных дел и доложил им об исходе Женевской конференции. Кроме того, я довел до их сведения мнение наших делегатов, стараясь при этом не упустить ни малейшей детали, чтобы наше правительство могло определить свою позицию по данному вопросу. Поскольку я сознавал необходимость убедить наших военных, у меня состоялись совещания с министрами армии и ВМФ, результатом которых явилась встреча этих двух министров и министра иностранных дел. Однако никто из участников не проявлял интереса к работе Женевской конференции, ибо внимание их было поглощено развитием "Маньчжурского инцидента”. Тем не менее, министры договорились разработать политику в вопросе о разоружении с учетом пожеланий посла Мацудайра и других участников Женевской конференции. Но прежде чем это совещание успело осуществить свои планы, граф Утида обратился ко мне с просьбой принять назначение на должность директора Европейско-Американского бюро, ибо моему предшественнику господину Мацусима предстояло сменить господина Ёсида на посту посла в Италии.

Выше я говорил, что граф Утида был министром иностранных дел и человеком, которого я глубоко уважал как старшего коллегу еще в пору моих активных занятий российскими проблемами. Поэтому мне было бы весьма неудобно отказаться от его предложения. К тому же я сознавал, что надежд на успешное завершение Женевской конференции нет, да и в Японии я довольно давно не работал. Новое назначение я принял, но, учитывая тот факт, что ранее мне доверили пост генерального секретаря японской делегации на крупной конференции и что я приехал для проведения консультаций с центральным аппаратом МИД, взять и остаться в Токио мне было бы чрезвычайно трудно. Поэтому я сказал, что до вступления в новую должность, мне необходимо еще раз съездить в Европу и доложить результаты консультаций послам Мацудайра и Обата. Министр иностранных дел согласился с моими доводами.

Я решил вернуться в Европу через США и 26 октября отплыл из Иокогама в Сиэтл. Хотя осень только начиналась, волны на севере Тихого океана оказались довольно бурными, и корабль очень сильно качало. В общем, плавание было крайне неприятным, но мне все же удалось благополучно добраться до Сиэтла и продолжить свой путь через Чикаго в Нью-Йорк. Я впервые путешествовал по северу Соединенных Штатов, и поездка мне понравилась, ибо пейзажи разительно отличались от увиденного на юге. Путешествие доставило мне огромное удовольствие. Я поражался обилию яблок: тогда как раз наступил сезон сбора урожая. В Нью-Йорке наш генеральный консул Хориноути оказал мне теплый прием. Оттуда я направился в Вашингтон, где не был три с половиной года. Во главе нашего посольства стоял поверенный в делах господин Сайто. Благодаря его гостеприимству, я прожил в посольстве два дня. Было начало ноября, и вся столица была охвачена предвыборной лихорадкой. О результатах президентских выборов и победе Рузвельта мы с Сайто узнали, находясь в кинотеатре. На обратном пути в посольство мы обсуждали возможную внешнюю политику новой администрации. Как считал господин Сайто, она будет поддерживать Россию и попытается предотвратить дальнейшее проникновение Японии в Маньчжурию.

Потом я вернулся в Нью-Йорк, оттуда морем добрался до Саутгемптона, проследовал далее в Лондон и через Голландию — в Берлин. Представив краткий доклад послу Обата, я поехал в Женеву, сообщил нашим делегатам о позиции Токио, а они с пониманием отнеслись к моему новому назначению в министерстве. Женевская конференция по всеобщему разоружению так и не достигла никаких существенных успехов. 11 ноября появилась Декларация пяти держав, а в марте 1933 года было представлено "предложение Мак-Дональда”. Без каких-либо ощутимых результатов заседания длились до ноября 1933 года. В октябре 1933 года, когда Германия официально прекратила свое участие в конференции, мир окончательно расстался с надеждой на пришествие новой, мирной эпохи. Я был поражен эгоистическими позициями стран-участниц конференции и крайне разочарован отсутствием нравственных основ, необходимых для успешного исхода столь гуманного и преследовавшего мирные цели предприятия.

Самой очевидной из причин провала Женевской конференции была упорная оппозиция немцев Версальскому договору. В связи с этим достойна упоминания позиция английской делегации в отношении Германии. Англичане предпочитали иметь дело с волевой нацистской Германией, чем со слабым режимом центристов. Этот прагматичный образ мышления британцев пробудил у меня глубокий интерес.

Прежде чем завершить женевский сюжет, следует коснуться еще одной проблемы, а именно проблемы "Маньчжурского инцидента". Весь мир с немалым вниманием следил за ее развитием, но в Женеве, где эта проблема должна была быть окончательно решена на Генеральной Ассамблее Лиги Наций, интерес к ней был настолько велик, что он заслонял, оставлял в тени работу Конференции по всеобщему разоружению. Прибытие японской делегации во главе с Мацуока еще более накалило обстановку. Американскую делегацию возглавил господин Стимсон, который, по-видимому, задался целью испытать возможности введения санкций против Японии. Естественно, что японская делегация, находившаяся в эпицентре тайфуна, с пристальным вниманием следила за ходом и результатами заседаний Генеральной Ассамблеи. Как отмечалось выше, я, будучи генеральным секретарем японской делегации на Конференции по всеобщему разоружению, делал все возможное, чтобы избежать смешивания разоруженческих и маньчжурских дел. Однако в силу обстоятельств мне приходилось следовать по пути, на который меня увлекали потребности заинтересованных лиц. Мне довелось три раза совещаться с Мацуока, и я особенно хорошо помню наш разговор примерно в конце ноября после моего возвращения в Женеву из краткого отпуска.

Когда он сказал, что японцы будут боготворить его, независимо от того, удастся ли Японии остаться в Лиге Наций, добившись признания ее требований, или ей придется раз и навсегда выйти из нее, я понял одно: Мацуока намерен всеми силами обеспечивать успешный исход "Маньчжурского инцидента", даже невзирая на риск выхода Японии из международной организации. Поэтому однажды я пришел к нему и сказал, что не следует чрезмерно форсировать продвижение своей страны слишком быстрыми темпами и что в США антипатии к Японии в связи с маньчжурской проблемой сильнее, чем в Европе, а после вступления Рузвельта на пост президента они еще больше усилятся. Однако Мацуока, считая себя большим знатоком американских дел, полагал, что. если США захотят применить к Японии силу, им должен быть противопоставлен мощный фронт. По мнению Мацуока, Японии следовало потребовать от США как минимум признания ее позиций в Маньчжурии. Однако, на мой взгляд, подобный жест с его стороны был обусловлен главным образом заботой о личной репутации в Японии. Если же говорить о международно-психологическом климате вокруг маньчжурской проблемы, то я был поражен жесткой позицией США, которая, в частности, ощущалась в стремлении господина Стимсона к установлению строгих экономических санкций против Японии. Это создавало основания для беспокойства: ведь при администрации Гувера подобные стремления так или иначе сдерживались. В отличие от Америки, Англия, в силу различных причин, проводила в отношении Японии более умеренную политику.

Вскоре я покинул Женеву и вернулся в Берлин. Уладив свой дела и взяв с собой семью, которая ждала меня там, я двинулся в обратный путь на родину. Проехал Швейцарию, провел Рождество в Риме и в Неаполе сел на пароход. Я плыл на восток тем же маршрутом, по которому три года назад плыл на запад. Освежив в приятном путешествии свои полученные ранее впечатления и знания, я 28 января 1933 года прибыл в Токио. За пять месяцев, прошедших с августа 1932 года, я несколько раз пересекал океан и совершил полтора кругосветных путешествия. Немного утомился от поездок, но плавание по Индийскому океану было настолько приятным, что мне удалось преодолеть усталость и вернуться домой вполне отдохнувшим.