Все под контролем

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Октябрь 1993 г.

Невада, штат Айова

На улице было двадцать градусов тепла[28], стояла пасмурная погода, что вполне соответствовало настроению дня. Зима определенно надвигалась. Не обращая внимания на холод, я стоял на улице вместе с почетным караулом, глядя внутрь через открытые двойные двери, которые вели в спортзал средней школы. Через несколько минут мы, семеро из стрелкового отделения, сделаем три залпа в серое небо, чтобы навсегда попрощаться с нашим другом Мэттом Риерсоном.

В спортзале собрались родные, друзья и жители города, пришедшие отдать дань уважения парню из родного города, отдавшему все до конца. Большинство сидело на рядах складных стульев перед подиумом. Молодая вдова Мэтта, Триш, одетая во все черное, сидела в середине первого ряда, по обе стороны от нее расположились двое ее маленьких сыновей, а вокруг них — другие члены семьи.

На всеобщее обозрение были выставлены фотографии Мэтта и его семьи. Это был тот самый случай, который и можно было ожидать в маленьком американском городке: флаги США, школьный оркестр, забавные истории, рассказанные бывшими одноклассниками, и слезные прощания с друзьями и родственниками.

Все оставшиеся сотрудники эскадрона «С» прилетели в муниципальный аэропорт Эймса, а затем проехали десять миль до Невады на поминальную службу, которую отложили, чтобы мы могли на ней поприсутствовать. Это был единственный шанс побывать на похоронах или поминках одного из наших погибших товарищей.

К тому времени, когда эскадрон вернулся в Соединенные Штаты из Сомали, все погибшие в битве за Могадишо, как ее называли СМИ, были похоронены. Мэтта похоронили на главном кладбище Форт-Брэгга.

Как и остальных, его похоронили с полными воинскими почестями, включая накрытие флагом, который был вручен Триш «от имени президента Соединенных Штатов, Армии США и благодарной нации… за почетную и верную службу вашего любимого человека».

Во внутреннем дворике пункта постоянной дислокации Подразделения состоялась частная церемония — только операторы и члены их семей, — на которой имена вновь погибших были занесены на мемориальную стеллу вместе с остальными. Имена погибших рейнджеров и летчиков из 160-го авиаполка Сил специальных операций были добавлены к отдельному памятнику неподалеку. Церемония была простой. Она началась с молитвы и чтения Священного Писания, затем выступили представители командования, члены семей, а затем и те, с кем они служили. Завершилась церемония так же чтением Священного Писания.

После официальной церемонии операторы переместились в бар своего эскадрона — у каждого из них имелся в здании свой бар — для достойных поминок с рассказами смешных и пикантных историй, подкрепленных большим количеством алкоголя. Поминки затянулись до следующего утра.

В Айове в газете Des Moines Register появилась статья о Мэтте, в которой репортер Кен Фьюсон писал, что, вернувшись на авиабазу с колонной и пленными, Мэтт вернулся в город «в безумной попытке спасти погибших друзей или вернуть их тела». Он следовал кредо рейнджеров: «Никогда не подводить своих товарищей».

В статье приводились слова Триш: «Эти люди не были супергероями. Они были мужьями, отцами и обычными людьми, которые ходили в церковь по воскресеньям и записывались в Соседский дозор[29]. Они учили своих детей бросать крученый мяч и ловить рыбу. И вдруг они выходят на работу, и в них словно просыпается новая личность. Они были так уверены, что нельзя никого бросать, несмотря ни на что».

В статье отмечалось, что во время пребывания в Сомали Мэтту исполнилось тридцать три года. И что два его маленьких сына, Джейкоб и Калеб, «откладывали свой праздничный торт до его возвращения домой».

Прибыв в город Невада, штат Айова, я был поражен тем, как сильно он напомнил мне маленькие городки Индианы, где я вырос. Расположенный в самом центре Айовы и окруженный кукурузными полями, городок с населением в шесть тысяч человек запомнил Мэтта не как элитного солдата, а как легенду школьного спорта, женившегося на своей школьной возлюбленной. Люди, с которыми я познакомился перед церемонией, отличались дружелюбием, создававшим впечатление, что они действительно заботятся друг о друге и ценят то, что братья по оружию Мэтта проделали «весь этот путь», чтобы попрощаться с одним из их земляков.

Стоя на траве перед спортзалом в ожидании окончания прощальных речей, я размышлял о том, что, если бы не милость Божья, для меня могла бы быть организована точно такая служба в таком же маленьком городке. Только скорбящей вдовой была бы Дебби — без детей — но в окружении моих родителей, брата и сестры, Стива и Шелли. Мои школьные приятели и родственники вспоминали бы забавные анекдоты и со слезами на глазах рассказывали бы, что им будет меня не хватать, после чего почетный караул произвел бы три залпа, а затем заиграли бы зарю. Но вместо этого я стоял в форме — большая редкость с момента вступления в ряды Подразделения — и ждал, когда отдадут почести моему другу Мэтту.

Честно говоря, я почувствовал облегчение от того, что не сижу с другими сотрудниками эскадрона рядом с семьей. Обремененный чувством вины за то, что выжил, когда некоторые из моих друзей и товарищей погибли, я бы не знал, кому что говорить. Точно так же, как я не знал, что сказать Дебби, когда вернулся домой и разрыдался перед ней несколькими днями ранее.

Пока я рыдал, она с недоумением смотрела на меня. Никогда раньше ей не доводилось видеть, чтобы я плакал или терял контроль над собой. Это длилось недолго. Я быстро взял себя в руки, вытер нос, прочистил горло, извинился за то, что «вел себя как тряпка», и больше эта тема не поднималась. В тот момент я понял, что никогда не смогу говорить о Сомали ни с кем за пределами Подразделения.

Джейк был единственным человеком, которому я упомянул о срыве — несколько дней спустя, когда мы тренировались на базе. Но даже тогда я минимизировал описание, просто сказав, что у меня случился один из тех моментов, о которых говорил психолог в Сомали, не вдаваясь в описание рыданий, как у ребенка: «Странно, правда?»

Джейк, который восстанавливал травмированную лодыжку, признал, что у него тоже было несколько моментов, которые его тревожили. Затем, словно забредя на запретную территорию, мы отбросили эту тему так же быстро, как она возникла, и вернулись к работе.

Отчасти нежелание говорить о последствиях Могадишо объяснялось нежеланием показаться слабонервным или «менее мужественным» в гипертрофированной альфа-самцовой культуре Подразделения. Столько сил было потрачено на то, чтобы доказать, насколько я крут и вынослив во время отбора и курса боевой подготовки операторов, что я был удивлен тем, что воспринимал как слабость, как «брешь в броне». В конце концов, разве вся суть моей подготовки не в том, чтобы подготовиться к войне?

Однако нежеланию обсуждать эмоции, которые я испытывал, способствовало не только личное смущение или то, что мои товарищи по группе могли счесть меня слабым звеном. Существовало негласное правило, что признание в наличии проблем с психическим здоровьем, особенно если они связаны со службой, может привести к тому, что оператора вышвырнут из Подразделения.

Я понимал причину этого. Командование в первую очередь обязано обеспечивать работу Подразделения как единой структуры, а не как отдельных солдат. Отчасти это объяснялось тем, что группа должна рассчитывать на то, что каждый ее сотрудник выполнит свою часть работы, не колеблясь и не совершая ошибок, а значит, не подвергая риску других сотрудников группы и саму задачу. Но было и нечто бóльшее.

Операторы Подразделения часто работали в отдаленных уголках мира без непосредственного руководства. От нас требовалось принимать молниеносные решения — будь то уничтожение террориста или наркобарона — в рамках международного права и полученного задания. Командование не могло допустить, чтобы высококвалифицированный, но психически неуравновешенный убийца съехал с катушек и совершил что-то незаконное или безумное.

В «увольнении» из Подразделения не было ничего злонамеренного или унизительного. Не было никаких сомнений в компетентности человека как профессионального солдата; напротив, оператора возвращали в другое армейское подразделение с благодарностью командира части. Конечно, это разбивало сердце человека, у которого, приложившего столько усилий, чтобы попасть к нам, разрушалась его мечта, когда ему говорили, что он больше недостаточно хорош, чтобы служить в Подразделении.

Однако, несмотря на то, что это объяснялось защитой Подразделения в целом, это также означало, что солдаты, которые боролись со сложностями того, что они видели или делали во время боя или выполнения боевых задач, не могли говорить об этом с психологом Подразделения из-за страха быть отмеченными. Рассказать психологу о супружеских проблемах или других бытовых вопросах было нормально, но если вы упомянете, что у вас появлялись суицидальные мысли, что вы много пили, чтобы забыться или справиться с тем, что вас угнетает мысль, что вы забирали жизни других людей, или что вам трудно пережить смерть друга, то вы можете оказаться перед командиром эскадрона и, возможно, будете переведены в другое подразделение. Если бы я чувствовал, что могу обсудить эти проблемы с психологом, то, возможно, смог бы справиться с ними лучше.

Я, конечно, испытывал все эти симптомы и даже больше. Кошмары о том, что я оказался в ловушке — как на боевой службе, так и в повседневной жизни, — выбивали меня из колеи. Образы из снов воспроизводились в моем сознании как ужасающее слайд-шоу с кровью, взрывами и лицами погибших.

Последствия Могадишо проявлялись не только ночью или во время сна. Несмотря на то что я ежедневно тренировался на стрельбище и постоянно отрабатывал навыки ближнего боя, неожиданные громкие звуки заставляли меня содрогаться как физически, так и внутренне. Звук лопастей вертолета, шлепающих по воздуху, мог вызвать воспоминания о Сомали и привести к чувству надвигающейся гибели. Если я просыпался от того, что Дебби стирала белье и использовала отбеливатель, то я мгновенно вспоминал запах смерти жарким октябрьским утром в Могадишо, когда заглядывал в кузов залитого кровью «Хамви».

Иногда я смотрел на фотографии павших на мемориальной стелле и испытывал глубокую печаль, пытаясь вспомнить их голоса и то время, что мы провели вместе, будучи молодыми людьми, полными жизни и уверенными в своем месте в мире. Никто никогда не говорил о «чувстве вины выжившего» или о том, что делать, когда звук их голосов и воспоминания о них начинают угасать.

Когда я стоял на поминальной службе по Мэтту и ждал окончания церемонии, я задавался вопросом, я один прохожу через этот ад, или нет. Я заметил, что настроение в штабе было гораздо более мрачным, чем до нашего отъезда, но я приписал это процессу восстановления после самой долгой и кровопролитной битвы со времен Вьетнама.

Поэтому я держал язык за зубами и посвятил себя еще более упорным тренировкам, чтобы стать лучшим оператором Подразделения. Неважно, какие переживания были у меня внутри, я не собирался подводить свою группу или Подразделение.

Бóльшая часть 1994 года ушла на восстановление эскадрона «С». Новые ребята, только что пришедшие с КБПО, конечно же, хотели поговорить о том, «как это было» в Могадишо. В Подразделении ветераны боевых действий воспринимались молодыми ребятами с благоговением, особенно когда вручались благодарности.

В соответствии с секретным характером нашей части, в которой наши подвиги редко упоминались и никогда не предавались огласке, большинство сотрудников Подразделения были не из тех, кто особо заботился о медалях и благодарностях. Награды имели значение только тогда, когда нужно было соревноваться с солдатами из других частей за повышение по службе.

Лес Аспин, министр обороны в октябре 1993 года, вручал многочисленные медали ветеранам боевых действий на большой церемонии в штабе Подразделения, на которой присутствовали сотрудники и их семьи. Он не пользовался особой популярностью на этой должности, поскольку перед битвой отклонил просьбу генерала Монтгомери о предоставлении танков и ганшипов AC-130 «Спектре», которые, по мнению многих, могли бы спасти жизни американцев[30].

Мэтт Риерсон был посмертно награжден Серебряной звездой за «выдающуюся доблесть и неустрашимость в действиях против враждебных сил противника во время службы в составе 1-го оперативного отряда сил специальных операций в ходе боевых действий в Могадишо, Сомали».

Дэн Буш также был награжден Серебряной звездой, согласно наградному листу, за «доблестную защиту экипажа сбитого вертолета MH-60 “Черный ястреб” от численно превосходящих сил противника… Его действия соответствовали самым высоким традициям Вооруженных сил и отражают высокую репутацию его самого, Командования Сил специальных операций и армии Соединенных Штатов».

«Он сказал мне, что его подразделение отправится куда-то позже тем летом, но не мог сказать куда, — рассказывала позже его мать, Вирджиния Джонсон, журналисту-администратору сайта, посвященного сражению. — Он просто сказал мне, чтобы я не волновалась: “Я знаю, что эта работа опасна, но помни, что она держит меня рядом с Богом. Христианский солдат на такой работе находится всего в одном шаге от небес”».

Дэн планировал уволиться из армии в сентябре 1995 года, как рассказала его жена Трейси для той же статьи. Он хотел, чтобы их грудной сын Митчелл «рос в атмосфере, не связанной с армией и постоянными командировками». Незадолго до сражения он написал письмо своему будущему сыну, в котором призывал его быть человеком «с высокими моральными принципами и ценностями».

Тим «Гриз» Мартин и Эрл Филлмор были посмертно награждены Бронзовыми звездами, наградой, которая вручается за «героические или выдающиеся достижения».

Я тоже был награжден Бронзовой звездой с дополнительным знаком «За доблесть». Но мне было неприятно получать эту медаль. Я не чувствовал, что совершил что-то особенно героическое в ту ночь, кроме работы, которой меня обучили. И попытки выжить.

Многие другие ветераны Могадишо получили награды, в том числе «Пурпурные сердца»[31] для моих друзей Джейка и Брэда, моего товарища по Колумбии, который потерял ногу, находясь в «Черном ястребе», оказавшемся над местом крушения второго вертолета. Оба потом вернулись в наше Подразделение.

Когда новые ребята заводили разговор о Могадишо, я старался придерживаться тех же уроков, которые были выучены в ходе тех боевых действий. Не забывайте об очках ночного видения, достаточном количестве еды и воды и всегда носите с собой запасные боеприпасы. Мне не нравилось говорить о том, что они хотели услышать, — о «военных историях», — и я старался не вдаваться в подробности.

Я также не говорил об этом ни с женой, ни с семьей. Испуганная и одинокая Дебби призналась Шелли, что не понимает, что со мной происходит. Еще до Могадишо наши отношения стали похожи на отношения соседей по дому, у каждого из которых есть свой круг друзей и интересов — мои были сосредоточены вокруг Подразделения. Но она призналась моей сестре, что с тех пор, как я вернулся, я стал особенно холоден к ней и проводил свободные часы, выпивая с приятелями из Подразделения.

Шелли думала, что знает, почему. Она была дома вечером, когда позвонила Дебби и попросила ее включить телевизор на канал новостей. Сцена, когда толпа ликующих сомалийцев тащит по улицам обгоревшее тело американского солдата, привела ее в ужас. Она испугалась за меня и молилась, чтобы со мной все было в порядке. Затем снова позвонила Дебби и сообщила, что получила от меня весточку и я в безопасности, что стало для них обоих большим облегчением.

Однако Том, ушедший на войну, оказался не тем человеком, который оттуда вернулся. После поступления в Подразделение я был уверен в себе и с нетерпением ждал возможности испытать свои силы, но я по-прежнему оставался нежным младшим братом своей сестры, который любил пошутить и был любящим по натуре, будь то друг или член семьи. Однако после Сомали я словно надел маску на лицо другого человека и похоронил свое сердце, свое сочувствие к другим и свои эмоции. Но я не хотел говорить об этом — ни с ней, ни с Дебби, ни с родителями; и никто из них не понимал, как достучаться до меня.

Шелли посоветовала Дебби дать мне свободу. «Просто будь рядом с ним. Это безумие, через что он прошел, и он, вероятно, испытывает чувство вины». Все они надеялись, что со временем я выберусь из своей скорлупы.

Предсказание генерала Г. о том, что тактическая группа «Рейнджер» «выиграет перестрелку, но проиграет войну», оказалось верным. Шестого октября 1993 года, в тот же день, когда погиб Мэтт Риерсон, президент Клинтон приказал прекратить все боевые операции против Айдида, за исключением случаев самообороны. После угроз, которые привели к возвращению из плена Майкла Дюранта, американские военные в основном оставались на базе и на своих кораблях.

В феврале 1994 года Совет Безопасности ООН проголосовал за прекращение своей деятельности в Сомали. Президент Клинтон приказал вывести все американские войска, хотя гуманитарные цели и задачи по обеспечению безопасности так и не были решены.

Опасаясь ввязаться в другие дела, подобные сомалийским, администрация также свернула другие гуманитарные мероприятия в регионе, которые могли потребовать военной поддержки США. Битва за Могадишо была названа критиками ключевой причиной того, что Соединенные Штаты не вмешались в геноцид в Руанде, в результате которого погибло от пятисот тысяч до миллиона человек.

«Призраки Сомали продолжают преследовать американскую политику, — заявил в интервью Государственной службе радиовещания США бывший заместитель специального посланника США в Сомали Уолтер Кларк. — Отсутствие нашей реакции в Руанде было вызвано страхом снова ввязаться в нечто подобное Сомали».

Пройдет еще два года, прежде чем это станет общеизвестным, но пиар-успех сомалийцев в борьбе с американскими войсками и последующий бесславный вывод войск воодушевил Усаму бен Ладена и «Аль-Каиду». Теперь он считал, что у него есть схема того, как победить американских военных, поколебав их политическую волю, и схема эта приведет к невообразимым последствиям в будущем.

Чтобы насыпать соль на раны американских ветеранов сражения, командиры Айдида, включая Атто и двух захваченных 3-го октября функционеров, были освобождены в рамках соглашения об освобождении Дюранта. Бойцы Подразделения горько сетовали между собой: хотя они и были благодарны за освобождение летчика, они сражались с ожесточением, теряли друзей, и в итоге — ради чего? Да ни за что.

Однако они были солдатами и, в конце концов, должны были оставить политические решения политикам. К сожалению, военная жизнь такова, что политики продолжают вмешиваться в планирование боевых операций и принятие решений, зачастую с непредвиденными и опасными последствиями.

Первая годовщина битвы за Могадишо стала для бойцов эскадрона «С» очень эмоциональной. Мы собрались в баре эскадрона, чтобы проникнуться и выпить за наших погибших собратьев. В этой комнате было много любви, а также много алкоголя. Но воспоминания все еще жгли, и я задавался вопросом, как долго мне придется бороться с последствиями.

Вскоре после юбилейной вечеринки мой эскадрон был отправлен в Израиль для обучения мобильным действиям в пустыне.

Вернувшись в Форт-Брэгг в ноябре, я сложил все свое снаряжение и отправился домой, усталый, но счастливый. Так было до тех пор, пока я не вошел в свой дом.

Он оказался совершенно пуст. Никакой мебели, никаких картин на стенах, ни одной личной вещи, которые я годами собирал по разным уголкам мира. Исчезли даже стиральная машина и сушилка.

Зайдя в спальню, я увидел, что Дебби забрала кровать, но оставила водяной матрас, сложив сверху мою одежду. Я обнаружил, что она даже забрала мое обручальное кольцо, которое я оставил ей при отбытии, и мою любимую пару ковбойских сапог из кожи питона, которые я прикупил в Боготе. Она даже не оставила мне ложку для еды.

Меня полностью застигли врасплох. Я знал, что дистанцировался от Дебби как физически, так и эмоционально, но такого не ожидал. Она также не оставила никакой записки с объяснениями.

Потом я понял, что мне уже все равно. У меня больше не было сильных чувств к ней. Я практически жил ради Подразделения, а она превратилась в кого-то, кто оставался в нашем доме, готовил, стирал и в остальном жил отдельно от меня. Правда, не по своей воле.

Я вышел на задний двор и вытащил из сарая кресло, поставил его в гостиной и лег спать. Когда поутру я проснулся и снова вышел на улицу, то заметил, что Дебби забрала еще один предмет. Это разозлило меня настолько, что я позвонил Джейку.

— Дебби меня бросила, — сообщил я. — Но знаешь, что бесит меня больше всего? Даже больше, чем то, что она забрала мое обручальное кольцо и сапоги? Она забрала даже черепицу, которую мы с тобой ободрали с крыши!

Джейк рассмеялся и рассказал, что это он убрал черепицу, которую мы сложили с одной стороны дома после того, как перестелили крышу, прямо перед нашим отъездом.