Все под контролем

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Ноябрь 2010 г.

Форт-Брэгг, Северная Каролина

— Остановитесь!

Лимузин затормозил, заскрипев по гравию на обочине одинокой дороги, проходящей через учебный полигон Форт-Брэгга. Я рывком открыл заднюю дверь и, пошатываясь, выбрался наружу.

Мы с Кристин и несколькими знакомыми парами из Подразделения ехали на ужин в Саузерн-Пайнс, который должен был стать праздником. Я только что официально уволился из армии после небольшой церемонии в штабе Подразделения и должен был с нетерпением ждать выпивки и стейка. Но меня внезапно затошнило.

Споткнувшись в высокой траве, по которой я ходил более двадцати лет во время тренировок, я нагнулся, и меня вывернуло наизнанку. Рвота была безостановочной и сильной, словно я пытался очиститься от какого-то темного яда.

В любое другое время мою тошноту можно было бы списать на то, что я слишком много выпил. Я был настоящим алкоголиком, но за весь тот день не выпил ни глотка. Полагаю, отчасти это могло быть связано с тем, что я весь день ничего не ел. Горстка таблеток, которые я принимал от боли, тревоги и депрессии, могла оказаться тяжелой на голодный желудок. Но дело было не в этом.

Настоящая причина заключалась в том, что у меня болело сердце. Это было предательство. Меня ранили до глубины души; казалось, что люди и организация, которым я отдал лучшие годы своей жизни, меня целенаправленно унизили и выбросили на помойку.

Мои друзья и семья остались сидеть в машине, недоумевая по поводу моего внезапного приступа тошноты. Уверен, они решили, что я тайно пил, но забравшись обратно в машину, я объяснил это «автомобильной болезнью».

Мы продолжили путь как ни в чем не бывало. Глядя в окно на Солнце, садящееся за соснами на западе, я никогда в жизни не чувствовал себя таким одиноким и потерянным.

Прошло почти ровно шесть лет с тех пор, как я вернулся домой после второй служебно-боевой командировки в Ирак, которая стала для меня повторением первой. Вы фантазируете о большом возвращении домой — все будут рады тебя видеть; будет много любви, «я так рада, что ты дома» и вот это вот всё. Вы играете с сыном в мяч; отдыхаете за коктейлем, флиртуете с женой, пока не приходит время ложиться спать. Вы думаете, что теперь, когда вы в безопасности, то можете расслабиться и выбросить все это дерьмо из головы. Заглушить призраков. Пусть все плохое выветрится, как воздух из воздушного шарика.

Это продолжалось около трех дней. У Кристин была работа на полную ставку и своя жизнь, а я был лишь раздражителем. Томас учился в школе и почти все время отсутствовал днем, а потом рано ложился спать. Это было вполне нормально. Я был для него чужим, и не знал, как общаться с шестилетним мальчиком. Мне хотелось играть с ним, но я уже не знал, как это делать. Я знал, что люблю его, но не мог этого показать. Я чувствовал себя мертвым внутри.

Устав бороться с болью, я наконец пошел и проверил свою спину. Магнитно-резонансная томография показала, что я получила обширный разрыв межпозвоночного диска, когда на меня упало снаряжение. Из-за этого у меня развилась «отвисшая нога»[54], которая и являлась причиной того, что я спотыкался и оступался.

Вдобавок к лопнувшему межпозвоночному диску в шее у меня теперь был еще и дефектный диск в спине. Правое плечо постоянно болело, но я списывал это на проблемы с шеей и просто продолжал двигаться вперед. Меня беспокоило то, что из-за моих физических недугов мне было трудно идти в ногу с молодыми ребятами. Поскольку я занимал руководящую должность, это было не так уж необходимо, но мне никто не мог этого сказать; я скрывал это как мог и тренировался столько, сколько позволяло мне мое тело, чтобы меня не уволили или не заменили.

В начале 2005 года мне предложили стать главным сержант-майором эскадрона боевого обеспечения. Это означало, что я буду отвечать за всех «специалистов» Подразделения, которые обеспечивали работу штурмовых эскадронов в полевых условиях. В их число входили наши группы по работе с оружием массового поражения и особо мощными взрывчатыми веществами, которые по мере необходимости могли быть развернуты в боевых условиях. В эскадроне также были специалисты по проникновению на особо защищенные объекты, эксперты по обезвреживанию взрывчатых веществ, а также другие необходимые специалисты для обеспечения боевых действий.

Я был не в восторге от такого предложения. Это означало, что мне придется много заниматься кабинетной работой, и меня не отправят в служебно-боевую командировку. Как и любой другой оператор, я хотел попасть в штурмовой эскадрон. Знаю, это звучит как противоречие — с одной стороны, я ненавидел пребывание в Ираке и устал от убийств; но после нескольких недель, проведенных дома, я чувствовал себя неудачником и как отец, и как муж, но по крайней мере, знал, что умею воевать. Это было то, чему меня учили, и среди своих братьев по оружию я знал, что меня любят.

Однако командование настаивало. По их словам, это была важная работа, и они хотели, чтобы я взялся за нее. Я не знал, как относиться к подъему по карьерной лестнице — чем выше ты поднимался, тем меньше видел действий и тем больше времени проводил, сидя на заднице и печатая на машинке. Но это была та траектория, по которой я двигался, поэтому с неохотой согласился. 2005 год оказался тяжелым для Подразделения. Во взаимодействии с 6-й командой «морских котиков» и другими подразделениями регулярной армии и морской пехоты наши эскадроны участвовали в операции «Змеиные глаза», целью которой было уничтожение местных сетей боевиков, особенно «Аль-Каиды» в Ираке. Операция была направлена против «посредников» — системы финансовой поддержки, вербовщиков и производителей СВУ — по всей стране.

В мае, во время выполнения задания вблизи сирийской границы, был убит оператор подразделения Стивен Лангмак, что стало первой безвозвратной потерей в Подразделении со времен смерти Энди Фернандеса в 2003 году. Отряды, в том числе штурмовые группы подразделения, столкнулись с новым уровнем изощренности и жестокости противника, поскольку наряду с иранским влиянием, в Ирак проникало все больше иностранных боевиков, подготовленных в лагерях за рубежом.

Затем 17-го июня штурмовые группы Подразделения брали штурмом дом в Аль-Каиме, недалеко от места гибели Стива, нацелившись на боевиков «Аль-Каиды» невысокого уровня. Но враг оборудовал внутри здания бункер, и операторы попали в ловушку. Прежде, чем группа смогла отступить, двое из них, мои друзья Майкл Макналти и Роберт Хорриган, были убиты. На дом была сброшена высокоточная бомба, уничтожив повстанцев, но потеря еще двух парней стала катастрофической.

Затем, 25-го августа, еще три оператора подразделения и рейнджер погибли, когда их бронемашина была уничтожена противотанковой миной.

Слышать о гибели друзей и других операторов было ужасно. Теперь я понимал, насколько беспомощными чувствовали себя другие эскадроны Подразделения, когда узнавали о том, что происходит в Могадишо. Мне казалось, что я подвожу этих ребят, сидя в своем безопасном месте за столом.

Такое количество потерь оказалось катастрофическим для такого маленького Подразделения, как наше, не только с точки зрения оперативной численности, но и с точки зрения влияния на наше сообщество, особенно на семьи. Даже если вы не были близкими друзьями со всеми ребятами, вы все равно знали, кто они, видели их с женами и детьми. Это были люди со своей жизнью и потребностями. Люди, которые ушли навсегда.

У нас сплоченное сообщество, но мой гнев вернулся. Я хотел убивать террористов, но вымещал его на всех остальных.

В январе 2006 года, когда я служил сержант-майором эскадрона боевого обеспечения, меня отправили в Ирак, где я стал главным сержант-майором тактической группы. Когда в марте меня отправили домой, особого счастья я не испытывал. Знаю, это прозвучит странно, но я не чувствовал себя там в безопасности. Кристин и слышать не хотела ни об Ираке, ни о моих проблемах.

Конечно, в том, что наш брак увядал на корню, виновата не Кристин. Я был полным мудаком — легко выходил из себя, вспыльчивый, эмоционально отстраненный, постоянно пил. Но мне не с кем было поговорить о том, что я испытывал: ни с ней, ни с семьей, которая просто беспокоилась, ни с другими парнями в Подразделении, которые посчитали бы меня слабаком, ни с психологами подразделения, которые могли бы отметить меня перед командованием как непригодного. Сейчас я очень жалею, что у меня не было возможности поговорить с кем-то, не беспокоясь о том, что это поставит под угрозу мою карьеру или повлечет за собой клеймо, которое накладывается на психологические проблемы.

В 2007 году меня дважды отправляли в Ирак — на месяц в начале года и затем с апреля по август — снова в качестве главного сержант-майора тактической группы.

Я понимал, что это большая честь — стать главным сержант-майором тактической группы и получить это задание, пусть даже только в Ираке и пусть временно. Это был знак доверия со стороны командования, но для меня все это было неважно; мне хотелось снова оказаться в бою. Как ни странно, непосредственный бой был единственным событием, когда я чувствовал себя в своей естественной стихии; нигде более я не чувствовал себя в такой безопасности, как в случае, когда я ставил на кон свою жизнь.

В бою я должен был быть хладнокровным, и невозмутимым голосом по рации раздавать указания и перемещать людей, запрашивая средства для подавления огня противника. А дома я мог быть яростным зверем. Я закидывался таблетками, как будто это были конфеты M&Ms, и запивал их ромом «Капитан Морган» и «Спрайтом». Я был агрессивен в общении как дома, так и на службе. Я стал тем, с кем никто не хотел разговаривать; я знал это, но не мог выйти из режима мудака. Я чувствовал, что меня перестали уважать в Подразделении, хотя был уверен, что все еще могу справиться с работой.

Затем, осенью 2007 года, мне сообщили, что на меня возлагается большая ответственность — должность главного сержант-майора эскадрона. Но это будет не один из первоначальных трех; меня попросили создать четвертый штурмовой эскадрон, эскадрон «D». Влияние непрекращающейся войны в Ираке на Подразделение было таково, что три эскадрона были измотаны. Во время войны в Ираке Подразделение понесло реальные потери; уровень потерь у нас составлял 20 %, а половина операторов была награждена «Пурпурными сердцами».

Это была огромная ответственность и, как мне казалось, вершина моей карьеры. Кто-то проявил исключительное доверие ко мне, предоставив мне возможность работать над формированием совершенно нового эскадрона вместе с его командиром, офицером, которого я обучал, будучи инструктором на КБПО.

Весной 2008 года я пришел на медосмотр уже в возрасте «за сорок», который иногда называют «поцелуем смерти». Как обычно, меня проверили, взяли кровь, и я вернулся к работе, думая, что все в порядке.

Церемония ввода в строй нового эскадрона состоялась 6-го июня 2008 года, в годовщину дня «Д», дня вторжения в Нормандию. Эта дата казалась для эскадрона «D» подходящей — эскадрон, созданный для войны.

Я совсем забыл о медосмотре, когда меня вызвали в медпункт, где сообщили, что у меня «нулевой» уровень холестерина.

— Ну, это же хорошо, не так ли? — спросил я.

Оказалось, что нет. Нулевой уровень холестерина — это не нормально. Доктор спросил меня, какие лекарства, какие добавки или какие «иные» препараты я принимаю. Я объяснил, что, кроме рецептов, которые они мне выписали, я принимал практически все, что мог достать в магазинах питания, чтобы восстановиться после всех операций.

Об одном препарате, который я, не подумав, заказал через Интернет, я рассказал доктору. Он назывался «Нольвадекс», и, как мне сказали, он повышал уровень тестостерона, помогая организму восстанавливаться и наращивать мышцы без использования стероидов.

Доктор ничего особенного не ответил, и я отправился домой, размышляя, что же все это значит. Поздно вечером мне позвонил командир моего эскадрона. Мы были друзьями и хорошо сработались, и нам обоим не терпелось ввести наш новый эскадрон в строй. И все же было странно, когда он сказал, что хочет приехать ко мне домой, чтобы поговорить. Он сказал, что врач сказал ему, что мои показатели холестерина вызваны приемом стероидов.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал командир.

Это означало только одно — у меня проблемы.

— Ты можешь просто сказать мне по телефону все, что сочтешь нужным, — ответил я. — Просто сделай это; я не возражаю.

Однако он настаивал на том, что нам нужно переговорить с глазу на глаз. Он уже собирался в дорогу.

В ожидании его приезда, я попросил у Кристин «Ксанакс»[55]. Я чувствовал, что качусь по спирали вниз, и подумал, что это может помочь. Я не принимал никаких стероидов и не знал, откуда взялась эта информация.

Когда прибыл командир, мы сели, чтобы он мог сообщить мне плохие вести. Командир Подразделения снимает меня с должности главного сержант-майора эскадрона из-за употребления стероидов. Я был шокирован, но не стал спорить. Это было бессмысленно. Если заговорил сам командир Подразделения, значит, так тому и быть. Мой командир эскадрона просто сообщал новости.

Помните, как в детстве ко мне подходил хулиган, обзывал меня, бил по лицу, по яйцам, а я просто стоял и плакал? Это было похоже на то. Я не плакал, по крайней мере, не при нем, но был близок к этому. В остальном я чувствовал себя так, словно меня только что обозвали обманщиком, лжецом, а потом дали по яйцам. А когда он ушел, я рыдал несколько часов.

Позже я узнал, что «Нольвадекс» часто принимали те, кто принимал стероиды, чтобы нейтрализовать некоторые побочные эффекты, в том числе негативное влияние стероидов на уровень тестостерона. Увидел ли доктор что-то в моем приеме «Нольвадекса», на который я должен был получить рецепт, или это была лабораторная ошибка, я тогда не знал. Однако несколько месяцев спустя, попросив знакомого врача из Армейского медицинского центра Вомака помочь мне разобраться в случившемся, он сказал, что это точно была лабораторная ошибка. Ни у кого, сообщил он, не бывает нулевого уровня холестерина. Я стал жертвой быстрого принятия решений, а идти против решения командира, будь оно основано на фактах или на необоснованной информации, — это не то, что сделало бы большинство. Поэтому решение осталось в силе, и я был снят с должности главного сержант-майора.

Другого наказания не последовало, и в звании меня не понизили. Но это был конец моей человеческой сущности. Я стеснялся ходить на работу, а если и ходил, то избегал столовой, чтобы не думать о том, что все смотрят на меня и задаются вопросом, почему меня отстранили. Я стал банкротом. Неудачником.

Поначалу мои друзья защищали меня. Но, хотя они и поддерживали меня за глаза, я не помню, чтобы кто-то за меня заступился. Кто захочет рисковать своей карьерой или подвергнуться остракизму за то, что поддержал меня?

В конце концов даже поддержка сошла на нет. Мои друзья продолжили жить своей жизнью в Подразделении, а я исчез. И по сей день я не могу описать свою боль от этого.

Я не знал, что с собой делать. У меня не было работы, но, когда до пенсии оставалось всего два года, мне нужно было оставаться на службе. Я согласился на то, что предложило Подразделение, — специальную миссию в Ираке. О ней я до сих пор не имею права рассказывать, разве что скажу, что это была «разведывательная миссия». В любом случае, длилась она недолго.

Перед отъездом в Ирак мне сделали магнитно-резонансную томографию плеча. Примерно через месяц после отправки мне позвонил врач Подразделения, и сообщил, что я должен вернуться домой: мое плечо оказалось более серьезной проблемой, чем можно было представить. Он сказал, чтобы я не брал в руки ни рюкзак, ни что-либо еще тяжелое — у меня была разорвана суставная губа, которая почти полностью исчезла, и мне срочно требовалась операция.

После того как я немного восстановился после операции, никто не знал, что со мной делать. Поэтому меня назначили офицером по связи и координации в школу, расположенную чуть дальше по дороге, где бойцов спецназа обучали стрельбе и тактике ближнего боя. Ребята, с которыми я работал, были первоклассными операторами спецназа. Я по-прежнему любил преподавать, и это, вероятно, стало моим спасением.

После работы я превращался в затворника. Напивался до беспамятства каждый вечер, перестал отвечать на личные телефонные звонки. У меня даже не было домашней жизни; я был просто человеком, который жил в одном доме с Кристин и Томасом, ночуя в свободной спальне.

Наконец, в 2010 году пришло время уходить на пенсию. По правде говоря, меня вполне устраивало получить документы и больше никогда не переступать порог Форт-Брэгга, поэтому мне не хотелось устраивать церемонию ухода на пенсию, я хотел просто раствориться в новой жизни. Однако командир эскадрона «С», который также был одним из моих курсантов на КБПО, попросил меня провести церемонию в старом классе моего эскадрона.

Я возражал. Мне было горько, мне просто хотелось покончить с этим. Но он считал, что мне нужно такое завершение карьеры, и не переставал давить на меня. Наконец я сдался, и в тот знаменательный день приехал на стоянку Подразделения вместе со своей семьей.

Дело в том, что я уже знал, что что-то случилось. Последний нож в спину. Накануне я зашел в отдел кадров, чтобы подписать кое-какие бумаги, и заметил, что во время церемонии мне будет вручена награда. Я был представлен к награждению орденом «Легион почета», который вручается за «исключительно достойное поведение при выполнении выдающихся заданий», и полагал, что заслужил его, однако судя по всему, мне не доведется его получить, а вместо него мне вручат менее значительную награду, которых у меня было уже пять.

Поэтому, увидев стоящего на парковке сержант-майора, я спросил его об этом.

— Мы не хотели представлять тебя к столь высокой награде после того, что произошло, — ответил он.

— Вот как? Не хочешь пояснить? — спросил я. Это был парень, с которым я служил в одной группе на протяжении многих лет. Мы вместе воевали в Сомали. Тогда я разложил матрасы вдоль стен, и один из них не дал осколкам и обломкам попасть в него, когда в дом попала граната от РПГ. Мы вместе проливали кровь.

Он ответил, что не знает, что мне сказать. Он просто стоял с неловким видом.

— Так я и думал, — произнес я и пошел внутрь на церемонию, которой мне не хотелось. Но они еще не закончили пинать меня по яйцам.

В комнате было полно народу. В основном это были сотрудники Подразделения, несколько старых друзей и моя семья. Мне сказали, что на церемонию прибудет генерал Остин «Скотт» М., командир наземных сил во время битвы за Могадишо, а ныне заместитель командующего Силами специальных операций в Афганистане.

Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, откуда последует следующий удар. На столе были разложены мои награды и грамоты, а также памятная табличка, которую я получу. Но кое-что отсутствовало, кое-что очень заметное, то, что значило для меня больше всего на свете — вымпел моего подразделения.

Вымпел подразделения — это маленький флажок, который выносит личный состав вместе с другими флагами во время торжественного построения. По традиции при выходе сотрудника в отставку, вымпел помещают в рамку под стекло, и дарят уходящему. Теми, кто служил, вымпелы ценятся так же, как и любая награда, но, судя по всему, получать мне его не придется.

Я снова поинтересовался у главного сержант-майора, что происходит.

— Последние два года, Том, — ответил он, затаив дыхание.

— Последние два года я делал то, о чем вы меня просили, — сказал я, — не говоря уже о восемнадцати предыдущих.

Но он просто остался стоять на месте, не зная, что сказать.

Я не мог поверить в происходящее. Это было прямое нападение на мою жизнь, на все, что я сделал для Подразделения, на мою преданность. Подобное унижение стало моей наградой за двадцать пять лет службы в армии, за звание солдата года, за службу в парашютно-десантных частях, в спецназе и за двадцать лет службы в Подразделении.

За то, что я заслужил пять Бронзовых звезд, две из которых — за доблесть: одна — за участие в самой продолжительной перестрелке в армии США со времен Вьетнама, другая — за участие в поимке Саддама Хусейна. И за все остальные награды и благодарности, которые мне были вручены за эти годы. Я никогда не обращал на них особого внимания, думаю, и Подразделение тоже.

По-видимому, после многочисленных командировок в Ирак в качестве командира группы и сержант-майора отряда и сотен боевых задач по выслеживанию террористов и повстанцев, проходя через двери, за любой из которых могла оказаться смерть, вымпел моего подразделения оказался слишком непомерной наградой. Не говоря уже о службе в качестве сержант-майора эскадрона и, наконец, главного сержант-майора, самого высокопоставленного военнослужащего в самой элитной воинской части страны.

Возможно, было бы лучше, если бы меня застрелили на входе в дверь. Тогда я бы наверняка получил вымпел, а также сложенный флаг, переданный моей вдове.

Я брал на себя другие опасные и тайные задачи в таких уголках мира, о которых большинство американцев никогда не слышали и тем более не знали, что люди там замышляют их убить. И останавливал их.

Моя жизнь была поставлена на кон больше раз, чем я могу сосчитать. Мое тело было изранено, в голове царил бардак. Моя преданность службе стоила мне двух браков, а третий трещал по швам. Я отдалился от сына, почти не общался с родителями, братьями и сестрами, друзьями. Я скорбел о тех, кто не вернулся домой с поля боя, а также о тех, кто вернулся, но был так же сломлен, как и я. И вот такую я заслужил благодарность? На самом деле это было мое наказание. Отбор действительно продолжается, до того дня, когда ты уходишь. Тогда вы остаетесь судить самих себя, помня все свои промахи и ошибки и не помня ничего хорошего.

Когда меня отстранили от работы в эскадроне «D», я пытался продолжать быть хорошим солдатом. Я говорил себе, что это просто Подразделение защищает себя. Что, наконец, после двадцати лет командование решило, что я больше недостаточно хорош. Я ожидал, что когда-нибудь это произойдет, но не таким образом.

В тот день мне пришлось сдерживать слезы, слушая, как генерал Миллер рассказывает о моем героизме в Сомали, Ираке и других местах, а также личные истории о том, как мы все тренировались и развлекались по всем Соединенным Штатам. Это было очень приятное и личное посвящение, но, в конечном счете, для меня все это казалось просто бессмысленными словами. Я знаю, что он имел в виду, и что они были приятным свидетельством того, как он меня оценивал и воспринимал, но я был опустошен.

После речи генерала Кристин подарили цветы, а моему сыну Томасу, — ленточку с какой-то фигней, чтобы приколоть к моей форме. Мне вручили традиционную простую треугольную деревянную памятную табличку с эмблемой Подразделения и единственным словом: «Спасибо».

Когда все закончилось, я наклеил на лицо дежурную улыбку и пожал руки. А затем уехал сразу же, как только смог.

Кристин арендовала лимузин, чтобы отвезти нас и наших друзей на ужин. Когда мы проезжали через ворота Подразделения, я молчал, пытаясь справиться со всеми своими эмоциями, которые крутились в моей голове, сжимали сердце и когтями впивались в мое нутро. Кто-то принял сознательное решение не рассказывать мне об ордене «Легион почета», и особенно о вымпеле подразделения, чтобы я все равно приехал на церемонию и был унижен. Внезапно меня затошнило.

— Остановитесь.

Я стоял в темноте и вытирал со рта горькую слюну. Мне казалось, что Подразделение использовало меня, а теперь, когда я был сломленным солдатом, завернуло меня в тряпку и выбросило, как кусок мусора. Я всегда любил своих братьев из Подразделения и гордился тем, что служил своей стране. Но Подразделение и те, кто не хотел портить мне настроение и заступаться за меня, ранили меня сильнее всего.

Если бы мне довелось в тот момент умереть, лежа там в траве, где я так упорно трудился, чтобы стать лучшим из лучших, то я бы предпочел такой исход своей жизни.