Все под контролем

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Осень 1996 г.

Сараево, Босния

— Что это? — спросил я, указывая на красный цветочный орнамент, который, казалось, был вписан в улицу Змая од Босне, центральный бульвар, ведущий из аэропорта в город. Он напоминал цветок с лепестками, расходящимися от центра.

— Это «сараевские розы», — ответил оператор, которого я заменял. — Места, куда попали минометные мины, и кто-то был убит. Местные заливают воронку красной смолой в качестве напоминания.

Я был ошеломлен. На пути в город, мы проехали, кажется, сотни таких «роз», и на дороге и тротуарах впереди я мог видеть еще больше. «Боже, кто-то просто выбомбил этих людей», — подумал я.

И дело было не только в дороге. Весь город выглядел как старый документальный фильм о Второй мировой войне в Германии, где каждое здание было изрешечено пулями, а целые кварталы разрушены артиллерийскими и танковыми обстрелами. Офисные и жилые здания разваливались, оставляя зияющие дыры, осколки оконных стекол или обнаженные интерьеры, лишенные целых стен. Каждая улица и тротуар, казалось, были связаны розами Сараево.

Я только что прибыл со своей группой, а также с другими подразделениями в составе миротворческих сил НАТО после четырех лет жестокой войны, включавшей осаду Сараево. Другим группам было поручено разыскивать военных преступников, обвиненных международным трибуналом, а моя должна была обеспечивать безопасность командующего силами НАТО, генерала США Монтгомери Каннингема Мейгса, а также других военных и гражданских лиц, посещавших город по официальным делам.

За почти два года, прошедшие с момента возвращения из Израиля и обнаружения отсутствия жены и пустого дома, я пережил множество перемен. Одна из них заключалась в том, что я уже женился снова, причем на той, кто была полной противоположностью Дебби практически во всех отношениях.

Бренди была стриптизершей, с которой я познакомился в начале 1995 года, вскоре после того, как Дебби ушла от меня. Я был на курсах усовершенствования сержантского состава в Форт-Брэгге, когда несколько солдат спецназа, приехавших на курсы из другого города, спросили, где можно найти стриптиз-клуб. Я вызвался показать им его.

Сидя в клубе, один из моих новых приятелей заговорил о том, как красива одна из стриптизерш, выступавшая на сцене, но, по его словам, он был слишком застенчив, чтобы подойти к ней.

Я сказал ему, что если он хочет узнать, «как это делается», то пусть смотрит на меня. Подойдя к сцене, я привлек внимание молодой женщины после того, как она закончила свой танец. После очевидного вопроса: «Почему ты здесь работаешь?» я добавил:

— Держу пари, ты получишь пятьдесят долларов чаевых еще до окончания своего выступления.

— Ты сумасшедший, — ответила она, кивая на молодых и малооплачиваемых солдат, которые составляли основную клиентуру клуба. — Никто здесь не дает таких чаевых. — Она улыбнулась. — А что ты получишь, если я проиграю?

— Ты позволишь мне пригласить тебя на свидание.

Бренди согласилась. Затем я достал из бумажника пятидесятидолларовую купюру и протянул ей.

— Похоже, ты проиграла, и я приглашаю тебя на ужин.

На этом наши ухаживания практически закончились. Прошло совсем немного времени, и мы поженились. Секс был прекрасным, и она любила веселиться, что соответствовало моему образу жизни. Я искал признания, и нашел его, женившись на красивой стриптизерше. К тому же, раздеваясь, она зарабатывала больше денег, чем я, будучи штаб-сержантом в армии.

Сам факт женитьбы на Бренди отражал некоторые изменения, через которые я проходил. Несмотря на все мои громкие заявления о том, что я покажу посетителям из спецназа, «как это делается», я никогда не был дамским угодником, или специалистом в том, что касается съема женщин. Несмотря на свой статус воина, я был не очень уверен в себе, находясь рядом с женщинами, и, возможно, именно поэтому я оставался с Дебби так долго, как это было возможно, уже после того, как все романтические чувства исчезли.

Я часто бывал подавлен и зол, я также чувствовал себя неполноценным по сравнению с другими операторами, но не показывал этого. Какие бы доказательства обратного ни приводились на стрельбище или при оценке уровня моей физической подготовки, у меня внутри сидело растущее чувство «несоответствия». Нас всех предупреждали, что отбор в Подразделении не прекращается никогда; нас будут постоянно оценивать, и если кто-то не соответствовал требованиям, он выбывал.

Подразделение постоянно подвергалось обрезке. Слабые ветви должны были уходить. Боясь, что кто-то решит, что я не способен обеспечить требуемую силу, я еще усерднее старался быть лучшим, а потом, как и многие другие спецназовцы, справлялся с этим стрессом, употребляя алкоголь. Я заметил, что многие другие ветераны боевых действий, особенно те, кто участвовал в боях в Сомали, похоже, справлялись с этим таким же образом.

Конечно, среди операторов Подразделения были и семейные люди, которые в конце дня складывали оружие и шли домой к своим женам и детям. Но для большинства наша культура была связана с выпивкой и принятием множества неверных личных решений — будь то выпивать и садиться за руль в нетрезвом виде, или соблазнять женщин, будучи женатым. В результате многие парни из Подразделения получали штрафы за вождение в нетрезвом виде и обзаводились уже вторыми, третьими, а то и четвертыми женами, наблюдая за тем, как их зарплата исчезает в обязательствах по выплате алиментов на содержание детей и бывших супругов.

По сути, я был высокофункциональным алкоголиком. Я рано вставал, шел на работу и даже иногда задерживался допоздна. Чаще всего после ухода со службы я отправлялся в бар, а если шел домой, то начинал пить там. На следующий день, с похмелья, я возвращался на работу, но всегда с тревожной мыслью в голове, что «сегодня тот самый день», когда командование вызовет меня в свой кабинет и скажет, что я уволен.

Тем временем мир оставался опасным местом. В частности, росла угроза исламского экстремизма, хотя большинство американцев все еще оставались в неведении относительно грозовых туч, собирающихся в малоизвестных уголках мира.

В январе 1996 года мы вместе с Гэри К., сотрудником другой группы, были отправлены в Алжир на три месяца, чтобы обеспечить безопасность посла Рональда Э. Ноймана, американского эксперта по ближневосточным вопросам.

С 1992 года Алжир был охвачен жестокой гражданской войной между правительством и исламскими повстанцами, и служить там послом США было опасно. Хотя в Госдепартаменте есть подразделение по обеспечению дипломатической безопасности, в странах, где угроза была выше обычной, как это было с Нойманом, запрашивали операторов Подразделения.

Беспорядки в Алжире, враждебность по отношению к Соединенным Штатам, казавшаяся такой свойственной для мусульманского мира, повышали уровень угрозы, о чем свидетельствовали два события, предшествовавшие нашему отправлению в Сараево.

Двадцать пятого июня 1996 года у Хубарских башен, жилого комплекса в Эль-Хубаре (Саудовская Аравия), который использовался для размещения коалиционных сил, участвующих в операции «Южный дозор», — обеспечению бесполетных зон над Ираком, — взорвался заминированный грузовик. Девять военнослужащих ВВС США и один житель Саудовской Аравии погибли, около шестисот человек получили ранения. Ответственность взяла на себя спонсируемая Ираном террористическая организация «Хезболла»[32].

Затем, в августе 1996 года, малоизвестный исламский демагог по имени Усама бен Ладен опубликовал свою первую фетву. Он назвал ее «Декларацией войны против американцев, оккупирующих землю двух святых мест», имея в виду войска США в Саудовской Аравии.

Фетва не привлекла особого внимания. В то время бен Ладен все еще находился в розыске только в своей стране, Саудовской Аравии, и вряд ли был известен кому-то за пределами разведывательного сообщества. Однако одно из его высказываний, касавшееся американского участия в Сомали, привлекло внимание ветеранов Могадишо. «Вы ушли, унеся с собой разочарование, унижение, поражение и своих мертвецов», — насмехался он.

Вскоре после этого заявления нас отправили в Сараево. Ирония заключалась в том, что там мы защищали боснийских мусульман от сербских христиан.

При поддержке правительства Сербии и его мощных вооруженных сил этнические сербы-христиане в Боснии одерживали верх, в том числе и при осаде Сараево. Город, окруженный примерно тринадцатью тысячами солдат, расположенных на окружающих его, покрытых соснами, холмах, ежедневно утюжился тяжелой артиллерией и танками, подвергался уличным боям.

В разгар осады по городу было выпущено более трехсот артиллерийских, танковых и минометных снарядов. Сербы уничтожали не только военные объекты: они разрушали больницы и медицинские пункты и даже использовали зажигательные бомбы для уничтожения библиотек, где хранились древние, невосполнимые манускрипты.

Во время осады, которая длилась в три раза дольше Сталинградской битвы и на год дольше блокады Ленинграда во время Второй мировой войны, в результате военных действий, голода, болезней и нахождения в городе без электричества и водопровода погибло почти четырнадцать тысяч сараевцев. Из погибших 5 434 человека были мирными жителями.

Поначалу остальной мир почти ничего не знал о зверствах, совершаемых в бывшей Югославии, однако в 1993 году сообщения о массовых убийствах мирных жителей, в основном в ходе минометных обстрелов, стали появляться в заголовках новостей по всему миру.

Затем в июле 1995 года бойцы армии боснийских сербов под командованием Радко Младича уничтожили более восьми тысяч боснийцев, в основном мужчин и мальчиков, в городе Сребреница. Вслед за этим 28-го августа они нанесли еще один минометный удар по рынку Маркале в Сараево, убив еще сорок три мирных жителя.

НАТО ответило широкомасштабными авиаударами и артиллерийскими обстрелами позиций боснийских сербов, и, наконец, сербы понесли достаточное наказание. В сентябре авиаудары НАТО были приостановлены, чтобы дать сербам возможность отвести тяжелое вооружение из окрестностей Сараево. Двенадцать дней спустя стороны согласовали основные принципы мирного соглашения. Двенадцатого октября вступило в силу шестидесятидневное прекращение огня, а первого ноября начались мирные переговоры, после чего в тот же день было подписано мирное соглашение[33].

После прекращения огня в Боснию и Герцеговину были направлены восьмидесятитысячные силы НАТО под командованием генерала Мейгса, командира 1-й пехотной дивизии США. Меня определили в его охрану.

Я был потрясен, когда мы впервые въехали в город после приземления в аэропорту. Вспомнилось, как я смотрел зимние Олимпийские игры 1984 года, которые проходили в Сараево, тогда красивом, современном городе, расположенном в горах, поросших сосновыми лесами. Мы поехали посмотреть на место проведения Олимпийских игр 1984 года и обнаружили, что здания и места проведения соревнований заросли сорняками и покрыты граффити. Было ужасно видеть следы от пуль на сооружениях, где сербские «эскадроны смерти» выстраивали и расстреливали невинных мужчин, женщин и детей. Бобслейная трасса была превращена в артиллерийскую позицию, а также в место для публичных повешений.

Познакомившись с городом и его жителями, я увидел психологические последствия многолетней жизни в зоне боевых действий. В то время как многие полагались на мрачный, фаталистический юмор, чтобы пережить день, страх казался их постоянным спутником.

Многие из тех, с кем я встречался, жили в разрушенных зданиях. Лишь немногие из них имели электричество или водопровод, которых, как я знал, не было в большинстве жилых домов. Школы не работали, и дети бродили по улицам, подвергаясь опасности из-за мин и тысяч неразорвавшихся боеприпасов — некоторые из них можно было видеть застрявшими на деревьях, когда выходил на утреннюю пробежку с генералом Мейгсом.

В каком-то смысле разрушения в Сараево оказались даже более шокирующими, чем опустошенные войной улицы Могадишо. Я догадывался, что отчасти это связано с тем, что страны Африки всегда казались втянутыми в жестокие и разрушительные конфликты. Но, кроме того, хотя в колониальном прошлом Могадишо когда-то был процветающим городом Африканского Рога, он все еще оставался преимущественно городом с грунтовыми дорогами, скромными домами и даже лачугами без водопровода. Там было всего несколько современных зданий, и те, похоже, были построены с расчетом на эффективность, а не на стиль.

С другой стороны, Сараево представлял собой сочетание современной и красивой многовековой архитектуры времен Османской империи. До войны город мог похвастаться большими многоквартирными домами; кварталами, окруженными деревьями, хорошими дорогами, современной инфраструктурой, прекрасными отелями, а также ночной жизнью и удобствами, которые можно было найти в любом европейском городе.

То, что случилось с невинными людьми в обоих городах, было одинаково трагично. Но разрушения в Сараево стали для меня тревожным звонком о том, что ужасы войны могут обрушиться на любой народ, в том числе и на мою собственную страну.

Несмотря на то что было заключено соглашение о прекращении огня, напряженность и уровень угрозы оставались высокими. Хотя лимузин, который я вел, когда перевозил Мейгса или американских высокопоставленных лиц, был бронированным, нельзя было рассчитывать на то, что одна только машина сможет защитить моих пассажиров. Движение в Сараево было затруднено. В городе не было ни электричества, ни водопровода, ни правоохранительных органов; не было светофоров, которые могли бы регулировать движение, отсутствовали даже полицейские. Поэтому я ехал как черт из преисподней, чтобы никто не смог предугадать мои передвижения. Всегда существовала вероятность угроз или того, что кто-то взорвет СВУ с помощью дистанционного управления, если я остановлюсь на перекрестке, — а значит, останавливаться было нельзя, и неважно, кого при этом мне придется сбивать с дороги.

Куда бы ни отправился генерал Мейгс, наша группа была там. Никто не знал, что мы операторы Подразделения, потому что у нас были удостоверения Госдепартамента. Но нас можно было опознать как группу охраны генерала по нашей «униформе» — жилетам для фотожурналистов, в которых можно было носить фотооборудование и пленку, боеприпасы и гранаты; винтовкам M4 наготове и вечно скрывающими глаза очками «Окли».

Бóльшая часть времени, проведенного мной в Сараево, прошла без происшествий. Но один инцидент будет преследовать меня, вечно всплывая в леденящих душу кошмарах.

Однажды ночью мы с Джейком сидели в доме, в котором располагались, когда кто-то зажег свет на крыльце. Когда такое повторилось в следующую ночь, мы начали беспокоиться, что кто-то «на той стороне» выбирает нас в качестве мишени, возможно, подготавливая нас к снайперской атаке.

Мы решили попытаться поймать того, кто это делает. Так, однажды ночью Джейк поднялся наверх с портативной радиостанцией, а я ждал у входной двери с пистолетом наготове.

Не прошло много времени, как в эфире появился мой товарищ.

— На улице какой-то парень с винтовкой, целится в дом.

Не задумываясь об опасности, я распахнул входную дверь и выбежал на террасу. Увидев убегающего человека с винтовкой, я бросился в погоню, к которой присоединился Джейк. В какой-то момент человек на мгновение остановился в темноте, и я едва не выстрелил в него, прежде чем он снова бросился бежать.

Наконец, догнав его, мы выяснили, что это был всего лишь подросток с «воздушкой». Судя по всему, мальчик со своими друзьями баловались, пока их родители были на каникулах.

Это напомнило мне о том, как мы с друзьями проказничали в Индиане. Разница заключалась в том, что эти дети жили в городе, где за ношение оружия их могли застрелить. Я был бы опустошен, если бы мы убили мальчика, и боялся, что наступит день, когда у меня не будет выбора.