Все под контролем

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

31 октября 2003 г.

Рамади, Ирак

Когда вокруг меня в темноте собрались мои командиры групп и сам командир отряда, я посветил фонариком на карту, разложенную на капоте «Хамви». К нам присоединились командиры отделений и механики-водители нескольких боевых машин пехоты «Брэдли» из регулярного армейского подразделения, которые должны были отправиться вместе с нами на «удар».

Когда все сосредоточились, я изложил общий замысел операции и закончил словами: «Это общий план» — после чего отошел назад, чтобы позволить командирам групп взять на себя командование и точно определить, что будет делать каждая группа, а также обязанности подразделений на периметре и бронегруппы.

Надежные информаторы разведки отследили одного суданского джихадиста до четырех жилых комплексов на окраине Рамади, небольшого города на реке Евфрат в семидесяти милях к западу от Багдада. Суданец подозревался в организации тайной переброски иностранных боевиков в страну для нападения на войска коалиции, а Рамади являлся воротами для доставки денег, оружия и людей в Багдад. Река и открытая пустыня позволяли боевикам из Сирии незамеченными добраться до Рамади или Фаллуджи, откуда до столицы было рукой подать.

Отличительной особенностью этих разведданных было то, что до сих пор конкретных подтверждений того, что джихадисты — исламские боевики из других стран — в большом количестве проникают в Ирак, чтобы вести священную войну, не было; об этом ходили только слухи. При светском режиме Саддама большинство исламских экстремистов не приветствовалось в Ираке, и с ними жестко расправлялись; однако крах его режима и роспуск армии открыли им дорогу.

До этого момента бóльшая часть усилий Подразделения в Ираке была сосредоточена на ликвидации особо важных целей, которые являлись частью режима Саддама Хусейна. Среди них были члены арабской социалистической партии Баас, Революционного совета командования Саддама, бывшие военные, особенно из печально известной Республиканской гвардии, а также из военизированной просаддамовской группировки федаинов. Каждый день, пока Подразделение поднималось по лестнице армейской иерархии к следующей более важной цели, мы уничтожали лидеров и их помощников, людей с деньгами и ученых, которые, как считалось, работали над программами вооружений Саддама.

Теория заключалась в том, чтобы отрезать у змеи голову (или головы), и повстанческое движение погибнет. Чтобы помочь войскам выявить самых важных беглецов, если они с ними пересекутся, американские военные создали так называемые «Наиболее разыскиваемые иракские игральные карты» — колоду из пятидесяти двух карт с изображением традиционных мастей (червы, пики, бубны и трефы, а также их значения от туза до двойки) на одной стороне, и фотографией и биографическими данными разыскиваемого человека — на другой. Чем выше был ранг карты, особенно тузов и королей, тем важнее был беглец.

Сам Саддам Хусейн был тузом пик, его сыновья Кусей и Удей — тузами треф и червей соответственно, а последний туз был зарезервирован для секретаря президента Саддама Абида аль-Хамида Махмуда аль-Тикрити. Хотя в колоде было пятьдесят две карты, в «черном списке», который держался в секрете в надежде, что попавшие в него не станут скрываться, было еще больше людей.

К моменту прибытия наших войск в Ирак в октябре Удей и Кусей были уже мертвы — их убили в июле вместе с четырнадцатилетним сыном Кусея и телохранителем, когда они оказали сопротивление во время одного из рейдов Подразделения. Однако туз пик, Саддам Хусейн, оставался на свободе и являлся главной целью американских войск, особенно нашего Подразделения. Его захват или убийство положили бы конец любым надеждам его сторонников на послевоенное возрождение его режима.

Когда моя служебно-боевая командировка в Ираке только начиналась, я представлял, что эти бывшие лидеры режима будут окружены множеством вооруженных людей, готовых умереть за своего босса. Однако, работая с разведкой, я выяснил, что большинство людей, за которыми охотился мой отряд, жили в одиночестве или вместе с одним-двумя телохранителями, поскольку более крупные силы привлекли бы внимание.

Хотя высшие «карты» в колоде наиболее разыскиваемых лиц поощряли и финансировали повстанцев, сами они бойцами, как правило, не являлись. Это были люди, которым нравились деньги и власть, которыми владели привилегированные члены режима. По оценке разведки, эти люди скорее сбегут или сдадутся, чем будут сражаться.

Конечно, это не всегда являлось правдой, и операторы Подразделения должны были подходить к каждому «удару» так, словно он мог перерасти в полноценную перестрелку. К сожалению, я по личному опыту знал, что все может пойти не так в доли секунды, и нужно быть готовым к этому или заплатить цену.

Хотя продолжительных перестрелок не было, мы пережили множество беспокоящих обстрелов и схваток лицом к лицу в тесном пространстве во время специальных мероприятий. Пока мы их выигрывали, но я был начеку, стараясь не допустить ошибок, которые могли бы стóить человеку жизни.

Пока что повстанцы были в основном националистами, а не религиозными фанатиками, как в Афганистане. Мы также столкнулись с несколькими иностранными боевиками, но как правило, их среди иракских повстанцев было один-два человека.

Если последние данные подтвердятся, это может означать значительное повышение уровня угрозы для американских войск. Джихадисты сражались не за деньги и не ради создания правительства — если только это не был исламский халифат. Как заявил Усама бен Ладен и другие, их долг как мусульман заключался в убийстве и изгнании неверных с мусульманских земель.

Американские военные уже видели такое в Афганистане. Иностранные боевики не прятались, чтобы избежать американских войск, они искали стратегические возможности выйти с американцами в схватку один на один. Их целью было просто убить как можно больше американских солдат, пока американцы, которых они считали слабыми, не насытятся кровопролитием и не отправятся домой с поджатыми хвостами. С другой стороны, для джихадистов смерть за такое дело являлась верным билетом в рай.

Увеличение числа вражеских боевиков привело бы к увеличению интенсивности боевых действий для американских войск. Через месяц после развертывания наш отряд проводил от одной до трех операций в сутки, обычно поздно ночью, что означало, что наш режим сна так и не стабилизировался, и нам приходилось перестраиваться химическим путем.

Перед каждой операцией кто-то включал музыку в стиле дет-металл, и каждый доводил себя до исступления от злости и ненависти к врагу.

— Давайте раздавим этих ублюдков! — кричал кто-то.

— Кей-Эф-Си! Убийство за Христа![37]

Мы должны были избавиться от сочувствия к врагу и расчеловечить его. Наша кровь закипала. Наши глаза пылали, а челюсти сжимались. Именно это заставляло нас быть бдительными и оставаться в живых.

Мы выпивали «Рип Итс», энергетический напиток с высоким содержанием кофеина, который поставлялся в армию как вода, и, по моему приказу, направлялись к машинам или вертолетам, заряженные энергией и готовые к бою.

Что касается наших операторов, то после ночи, на протяжении которой мы вскрывали ворота, выбивали двери, вытаскивали людей из кроватей, преследовали и захватывали свои цели, а иногда и перестреливались с плохими парнями, мы возвращались в дом, глотали «Амбиен» и, возможно, пиво, и пытались уснуть в течение нескольких часов. Ранним вечером мы опять поднимались и проделывали все это заново.

Я почувствовал облегчение от того, что первый месяц моей службы прошел без ранений и гибели кого-либо из моих людей. Я говорил себе, что, по крайней мере внешне, держу себя в руках. Но ответственность, которую я чувствовал за своих людей, была постоянной, и стресс от этого сказывался. Спать удавалось все меньше и меньше, меня мучила тревога, а кошмары, связанные с Сомали, стали проявляться все чаще.

Лежа ночью на койке без сна и глядя в потолок, я думал о том, что с каждым удачным «ударом», с каждой поданной мной командой: «Все под контролем!» — мы становимся все ближе к тому, что что-то пойдет не так. Это была игра чисел. Я знал это и с ужасом ожидал этого.

Однако я не мог рассказать об этом своим людям. Об этом не с кем было поговорить, поэтому я держал это в себе и вместо этого сосредоточился на боевых задачах, тщательно планируя их, постоянно проверяя донесения разведки, стараясь не упустить ни малейшей детали. Я также много занимался на тренажерах и беговой дорожке, особенно перед операциями: в наушниках звучала тяжелая музыка, в голове кипел гнев, пока не наступало время присоединиться к своим подчиненным.

В конце концов, именно в Хэллоуин, в день всех святых, что-то пошло не так.

После того как я сообщил своим командирам групп о разведданных по суданскому террористу, они собрались вместе и вскоре представили свой план действий на утверждение мне и командиру моего отряда, молодому офицеру, за плечами которого была всего одна боевая командировка.

Когда я сидел и заслушивал доклады своих командиров групп, я считал замысел тактически обоснованным. В операции под кодовым названием «Авалон» нам предстояло участвовать вместе с эскадроном британской Специальной Авиадесантной Службы (САС) — элитного подразделения спецназа, по образцу которого изначально и создавалось наше Подразделение. Затем, пока подразделения 101-й десантно-штурмовой дивизии Армии США будут блокировать дороги вокруг четырех намеченных жилых комплексов, чтобы помешать прибытию помощи к их защитникам, наши спецназовцы и штурмовики из САС должны были «зачистить» комплексы.

Это был хороший план, и я не видел причин подвергать его сомнению. Однако командир моего отряда решил его изменить. Ему захотелось подойти к объекту с иного направления, а также изменить последовательность «зачистки» зданий. Его изменения не повлияли бы на выполнение задания, но я считал, что решения должен принимать не офицер.

— Не вам придется входить через дверь, — напомнил я ему.

Хотя он явно был явно не в восторге от этого, офицер уступил без лишних слов.

Загрузившись в свои «Хаммеры», в сопровождении двух БМП «Брэдли» и двух танков М1, а также британцев на их бронемашинах, прозванных за их необычную окраску «Пинки», колонна покинула «Зеленую зону» и двинулась на запад к Рамади. На подходе к городу мы остановились на территории комплекса в Фаллудже, где к нам присоединилось еще несколько «Брэдли» из состава 101-й дивизии.

Проинформировав вновь прибывших о плане командиров групп, я начал отходить к машинам, чтобы выстроить колонну и пересчитать всех, кто отправится к объекту. Неожиданно, словно из ниоткуда, в разговор вмешался командир моего отряда. Он снова объявил, что меняет план, и повторил то, что хотел еще в Багдаде, только теперь он сделал это на глазах у офицеров 101-й дивизии и солдат из других подразделений.

Для Подразделения это было неслыханно. Очевидно, офицер видел в этом некую борьбу за власть и ждал этой возможности.

Я был возмущен тем, что этот человек поступил так не по тактическим соображениям, а по личным причинам, связанным с его желанием покомандовать. Менять что-либо, когда в этом не было необходимости, — это опасный путь к выполнению боевой задачи.

Однако мне не хотелось ничего говорить в присутствии британцев или офицеров регулярной армии, поэтому я держал рот на замке. Когда у меня появилась минутка переговорить с командирами групп, которые также были возмущены подобными изменениями, я заверил их, что, хотя офицер и вышел за рамки дозволенного, его изменения не подвергли их самих или их людей повышенной опасности. Я пообещал им, что разберусь с командиром отряда сам после завершения операции.

Никто из них не знал, что пока командир отряда был занят изменением плана, изменились и данные разведки. От вышестоящего командования поступило новое донесение: местоположение дома-объекта операции изменилось. Пока командир отряда утверждал свой авторитет, он пропустил крайне важное донесение, и эта ошибка оказалась роковой.

Когда колонна прибыла в целевой район, подразделения САС припарковались перед домом, расположенным на противоположной стороне улицы от четырех нужных нам жилых комплексов. Затем по моей команде: «Пошел! Пошел! Пошел!», — операторы «зачистили» два своих здания, а британцы — свои.

«Удары» прошли без сучка без задоринки, но мы не обнаружили ни иностранных боевиков, ни разведданных, которые стоили бы хоть какого-то внимания.

Разочарованные САСовцы вернулись к своим машинам. Достигнув комплекса, где они припарковались, они решили по собственной инициативе проверить дом, однако, как только проникли за ворота, обитатели жилища открыли огонь из двух пулеметов и РПГ. Двое из британских спецназовцев упали, один из них погиб мгновенно.

Хотя это выяснится только позже, они оставили свои машины прямо перед новым местом, указанным в пропущенном донесении разведки. Противник дождался удобного момента и устроил засаду.

Британцы оказались в водовороте автоматного и пулеметного огня, ведущегося из всех окон, дверей и с крыши дома, и были зажаты за низкой стеной, окружавшей дом, не имея возможности добраться ни до убитого солдата, ни до своих машин.

Тем временем все солдаты коалиции открыли ответный огонь. В сопровождении своего медика и парашютиста-спасателя ВВС США, я забрался на крышу здания, расположенного прямо напротив, чтобы посмотреть, что происходит. Я также надеялся, что это место позволит офицеру огневой поддержки и мне вступить в бой с противником с более высокой точки обзора.

После того, что показалось вечностью, но, вероятно, длилось всего пару минут, некоторые британцы смогли добраться до своих убитых и раненых, оттащили их в два «Пинки» и уехали. Наконец, другие САСовцы смогли сдвинуть с места остальные свои подбитые машины, которые мешали контрштурму. Убрав «Пинки» с дороги, операторы Подразделения на крыше смогли вступить в бой с боевиками внутри дома.

Наблюдая за происходящим, я почувствовал, как начинают работать оружейные системы, как раскаляются стволы и ощутил резкий аромат пороха. Казалось, на меня снизошло спокойствие: это было то, ради чего я тренировался. Вот кем я был — воином в разгар битвы. Я почти не обращал внимания на треск пролетающих мимо пуль и грохот стволов, стараясь взять поле боя под контроль.

Ожесточенность сопротивления не была похожа ни на что из того, что мой отряд видел в Ираке до этого момента. Бойцы в доме не пытались убежать или сдаться. Они явно собирались сражаться до смерти и увести с собой как можно больше коалиционных войск.

Я знал, что мне нужно немедленно добиться превосходства в огневой мощи, чтобы сбить темп стрельбы противника. Я вызвал три боевые машины пехоты «Брэдли» и приказал им разрушить стены перед домом — нужно было, чтобы мои люди могли штурмовать дом без необходимости проходить через ворота, где подловили в засаду британцев. «Брэдли» быстро справились со стеной, используя противотанковые ракеты TOW и 25-мм пушку, способную выпускать сотни снарядов в минуту.

Тем временем командир на крыше рядом со мной вызвал «Маленьких птичек», чтобы они пробили дом ракетами и пулеметным огнем через крышу. Я заметил, что офицер был так увлечен вызовом огневых средств с вертолетов, что не выполнял свою собственную работу, которая заключалась в информировании вышестоящего начальства об обстановке.

Я подошел и сказал командиру отряда, чтобы он делал свою работу, а офицер огневой поддержки выполнял свою. В ответ на это командир возбужденно захлопал в ладоши и заорал:

— Огневая задача, детка! Да, черт возьми, это огневая задача!

Когда же я снова попытался заставить офицера заниматься своим делом и дать возможность другим делать свою работу, он проигнорировал меня.

Несмотря на то, что дом подвергся ударам «Брэдли», вертолетов и огня из стрелкового оружия коалиционных войск, каждый раз, когда я думал, что все закончилось, находившиеся там снова открывали огонь. С каждым разом их становилось все меньше, но, как загнанные в угол звери, они дрались яростно и отказывались сдаваться.

Некоторые пытались бежать, но оставшиеся спецназовцы САС расположились за новым объектом операции, рассчитывая, что массированный обстрел, который вели мои люди и коалиционные силы спереди дома, заставит некоторых бежать через заднюю дверь. Эти люди погибли, как только вышли из здания, за исключением нескольких человек, которые быстро сдались и остались живы.

Наконец стрельба из дома утихла настолько, что я решил, что уже пора войти в дом и лицом к лицу завершить то, ради чего мы пришли. Я проинформировал командира отряда о своем плане и попросил его сообщить об этом своим начальникам, а также остальным штурмовикам, чтобы никто больше не стрелял по дому ракетами TOW, пока мои группы будут штурмовать дом.

Однако командир моего отряда снова поверг меня в шок, сказав, что он тоже пойдет внутрь со штурмовыми группами.

— Это моя работа, — заявил я ему под звуки стрельбы из стрелкового оружия, — вы же должны координировать свои действия со всеми вышестоящими инстанциями возле объекта, а также с нашим вышестоящим командованием в тылу и убедиться, что они в курсе обстановки и готовы оказать поддержку, если потребуется.

Но командир отряда не сдавался, — он хотел участвовать в штурме.

Еще раз возмутившись беспечностью этого человека, но понимая, что в данный момент ничего не могу с этим поделать, я решил, что должен остаться снаружи и выполнить работу командира отряда с крыши. С офицером придется разобраться позже.

Наконец бой был окончен. Почти двадцать вражеских бойцов были убиты, а четверо выживших взяты в плен. Один спецназовец САС был убит, другой ранен, но, к моему облегчению, никто из наших операторов не пострадал.

Я вошел в здание и был удивлен количеством оружия, включая РПГ и АК-47, а также значительным запасом боеприпасов в доме и на крыше. Судя по спальным мешкам и одежде, враги явно заняли здание, ожидая возможности сразиться с американцами. Они не собирались бежать, они планировали умереть, и это меня вполне устраивало, — по крайней мере, теперь они не могли убивать невинных гражданских лиц или военнослужащих коалиции в другом месте.

На следующий день от сотрудников разведки в следственном изоляторе я узнал, почему люди в доме были так решительны и готовы сражаться до последнего человека. Они действительно были джихадистами из таких стран, как Сирия, Саудовская Аравия и Йемен. Бедные, необразованные молодые люди, они откликнулись на призыв лидеров исламских экстремистов отправиться в Ирак, чтобы вести священную войну против неверных захватчиков. Их привезли из Сирии, и у них не было возможности вернуться домой, даже если бы они захотели уехать.

Услышав это, я понял, что игра изменилась. Я еще не знал, как это отразится на мне и моих людях, но понимал, что изменения будут не в лучшую сторону.

Однако это было не единственное изменение. Сразу после перестрелки на Хэллоуин я подошел к своему сержанту-майору и командиру эскадрона, которые сидели на крыльце в штабе Подразделения. Как я и обещал своим подчиненным командирам, я выразил свою озабоченность по поводу импульсивных решений командира отряда менять планы в середине боевой задачи, а затем ввязываться в бой, когда это не входило в его обязанности. Я сообщил им, что командир отряда был настолько занят попытками утвердить, кто здесь главный, что пропустил разведданные о местонахождении целевого здания.

Выслушав меня, командир кивнул.

— Отправляй его сюда, — ответил он.

Через двадцать минут командир отряда был отстранен от занимаемой должности. Не сказав никому ни слова, он собрал свои вещи и сел на вертолет в Баладе, чтобы успеть на обратный рейс в Штаты. В дальнейшем он стал отличным офицером армейского спецназа, но для Подразделения он не подходил. Процесс отбора никогда не заканчивался ни для одного сотрудника Подразделения, даже для офицеров.