Все под контролем

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Октябрь 2004 г.

Фаллуджа, Ирак

Мы возвращались с операции, когда неожиданно натолкнулись на блокпост, оборудованный из пятидесятипятигаллонных бочек, установленных прямо посреди равностороннего перекрестка. Пламя, вырывающееся из бочек, лишь частично освещало восьмерых мужчин с автоматами АК-47, сгрудившихся вокруг них.

Когда мы замедлили ход, они приблизились, направив стволы на нас четверых, сидевших в седане BMW. Люди были одеты как типичные иракцы — в таубы и шемаги, которыми они обмотали свои лица. Мы никак не могли понять, кто они — иракские полицейские или военные, террористы «Аль-Каиды» или обычные преступники, желающие нас ограбить.

— Будь готов идти на таран и уходить, — сказал я водителю со своего места на заднем сиденье. Не было необходимости говорить ему это — будучи оператором Подразделения, он и так знал, что делать в такой ситуации. Но мне стало легче от того, что я произнес это вслух, поправляя винтовку так, чтобы ее ствол был направлен из темного тонированного окна на человека, приближавшегося к моей двери. Это те моменты, когда решения, принятые за доли секунды, требуют слишком много времени. Они остаются на всю жизнь, и воспоминания о них тоже.

Хорошей новостью было то, что где-то позади нас находилась колонна бронетехники и остальная часть моего отряда. Плохая новость заключалась в том, что их еще не было на месте, и если что-то пойдет не так, они конечно появятся, чтобы спасти положение, но при этом мы окажемся под перекрестным огнем.

Еще хуже было то, что в одной из этих машин находился адмирал М., начальник вышестоящего штаба Объединенного командования специальных операций. Он напросился на задание, и его присутствие обеспечивало дополнительный уровень стресса. Меньше всего мне хотелось, чтобы в узких улочках разгорелась перестрелка, а на колонну обрушился весь город.

Четырехдверный седан BMW не был бронированным, и не имел пуленепробиваемых стекол. Это была обычная модель 321i, которую можно купить на любой американской барахолке, и что бы вам ни говорил Голливуд, тяжелая пуля от автомата Калашникова калибра 7,62×39-мм пробивает дверь автомобиля и все, что находится внутри. Более того, прохождение пуль через стекло и сталь увеличивает количество осколков, разлетающихся по салону.

Подъехать к блокпосту в Фаллудже — это вам не шутка. Семью месяцами ранее четверо вооруженных американских гражданских подрядчиков, работавших на компанию «Блэкуотер», были вытащены из машины, избиты и сожжены. В ужасающей сцене, напоминающей Могадишо в октябре 1993 года, их обугленные тела протащили по улицам, а затем повесили на мосту через реку Евфрат.

Фотографии этого зверства были распространены среди новостных агентств, вызвав возмущение в Соединенных Штатах. Когда я услышал об этом, то сразу же вспомнил Сомали. Я знал, что подобное варварство, связанное с обезглавливанием, сожжением и осквернением тел — это часть плана террористов, направленного на достижение известности и публичности. Но это также вызывало у таких парней, как я, желание ответить насилием на насилие.

В апреле американские военные объявили о начале кампании по умиротворению города, но он по-прежнему оставался очагом повстанческого движения и домом для тысяч иракских повстанцев и иностранных боевиков. Основные дороги представляли собой смертельные ловушки, усеянные самодельными взрывными устройствами.

И вот мы оказались здесь, посреди ночи, в окружении вдвое бóльшего числа людей, а сзади к нам приближалась ВИП-персона. И мы никак не могли понять, кто эти люди — друзья или враги.

Человек, являвшийся явным лидером группы, приказал нам опустить стекла.

— Только водитель, — сказал я. — Всем остальным быть наготове.

Это было классическое мексиканское противостояние. Они превосходили нас числом и вооружением. Мы были лучше обучены, но они этого не знали, и опасность заключалась в том, что кто-то из них решит рискнуть и начнет стрелять.

В воздухе между нами повисло напряжение. Я не мог поверить, что, когда до окончания нашей второй командировки в эту дыру, известную как Ирак, остается всего пара недель, она может закончиться шквалом выстрелов на темной пустой улице Фаллуджи.

После того, как «Черный ястреб» упал, а Кевин был ранен, все изменилось. Прошло уже две трети нашей второй служебно-боевой командировки и до этого момента никто не был ранен или убит. Отчасти это объяснялось тем, что мы были очень хорошо подготовлены и отлично справлялись со своей работой. Но мне нравится думать, — и в этом меня с тех пор уверяют некоторые ребята, — что отчасти это было связано с моей навязчивой идеей читать разведывательные донесения, знать, во что мы ввязываемся, и иметь хороший план действий, разработанный вместе с моими командирами.

Теперь эта полоса прервалась. Вместо того чтобы возвращаться с операций с благодарностью за то, что никто не пострадал, я ждал — мы все ждали, — что вот-вот свалится следующий ботинок. Это был лишь вопрос времени и статистики. Чем чаще ты выходишь на боевые операции, тем больше вероятность того, что что-то пойдет не так, только на этот раз кто-то может погибнуть.

Как я уже говорил, мы выполняли ежедневно так много задач, что в моей голове все они сплелись воедино, особенно те, что проводились в крайние несколько недель нашей командировки. Но несколько из них выделяются особо.

Один из таких эпизодов — когда меня снова чуть не взорвали. Мы ехали на задачу, и только проехали под эстакадой, миновав ряд мусорных контейнеров, когда рядом с бронетранспортером, в котором я находился, взорвалось взрывное устройство. Взрыв на мгновение приподнял двадцатидвухтонную машину на два колеса, повалив меня на пол и свалив мне на голову тяжелое снаряжение для проделывания проходов.

Я почувствовал сильный, электризующий толчок боли в пояснице и увидел звезды. Я понятия не имел, что произошло, и даже не помнил, как услышал взрыв, но похвалил водителя за то, что он не остановился после того, как машина стала почти вертикально, пока мои ребята снимали с меня тяжелое снаряжение.

Это был незначительный инцидент, и я отмахнулся от боли и осознания того, что с моей спиной что-то не так. Больше никто не был ранен или убит. Плохие парни не остались сражаться, и это было хорошо. На самом деле мы выполнили задание.

Однако со мной было что-то не так. Я постоянно спотыкался обо что-то правой ногой, и вынужден был встряхивать правой рукой, чтобы вернуть чувствительность стреляющего пальца, но к врачу не обращался. Мне не хотелось, чтобы меня отстранили, чтобы в результате этого я не смог защитить своих людей.

Я пытался скрыть это, но мне пришлось выпить столько обезболивающих таблеток, что сержант-майор моего эскадрона Крис Ф. заметил, что мне немного не по себе, что у меня появляются гримасы от боли и я спотыкаюсь, поэтому, когда мы отправлялись на следующее плановое задание, он признал меня «неэффективным в боевых условиях» до тех пор, пока врач не разрешит мне вернуться.

Я отправился к доктору, который дал мне смесь из обезболивающих таблеток, мышечных релаксантов и снотворного, которая, по его словам, должна была свалить меня «на несколько дней». Однако через четыре часа я, потрясенный как черт, забрел в комнату планирования, где как раз находился доктор. Мне приказали вернуться в постель, иначе меня будут вынуждены отправить домой. Я ни за что не собирался возвращаться в Штаты раньше своего отряда, поэтому выполнил приказ.

Прошло четыре дня, прежде чем врач разрешил мне вернуться на службу. Не потому, что мне стало лучше, — просто благодаря чудесам современной фармацевтики мне удалось скрыть стреляющую боль в спине и онемение правой ноги.

После операции, во время которой был сбит «Черный ястреб», «американские горки» не замедлились, а, наоборот, набрали скорость. Мы проводили множество специальных мероприятий в районе Садр-Сити — огромной трущобы, состоящей из серых жилых домов и унылых одноэтажек на окраине Багдада. В Садр-Сити проживало около миллиона человек, значительная часть которых была нашими врагами.

В Садр-Сити произошло два восстания. Одно из них случилось в апреле, еще до нашего прибытия, когда американский патруль попал в засаду, в результате которой погибли восемь солдат и еще пятьдесят семь были ранены. Второе восстание началось в августе, после нашего прибытия; оно продолжалось до сих пор.

Из-за интенсивных боевых действий Соединенные Штаты не могли восстановить инфраструктуру Садр-Сити. Это означало, что миллион человек оставался без электричества, воды и канализации. Основные дороги были настолько насыщены самодельными взрывными устройствами, что их объявили небезопасными для гражданского транспорта, да и для наших войск они были ненамного безопаснее. Разумеется, лидеры восстаний обвинили в отсутствии прогресса американцев — отличный инструмент вербовки для врага.

Садр-сити являлся шиитским анклавом, поэтому в нем было сильно иранское влияние. Поначалу, из-за принятой политики, если во время «ударов» нам попадались иранцы, мы должны были обращаться с ними по-другому и передавать в вышестоящий штаб. Но в конце концов в какой-то момент во время ротации мы получили право задерживать их, как и любых других отморозков.

Поскольку с ними стали сталкиваться все чаще и чаще, нам пришлось научиться разговаривать с ними. Однажды во время полевого допроса на объекте, мой переводчик сказал иранскому задержанному, что я «аятолла Томала». Похоже, это придало мне некоторую уличную значимость, и задержанный начал говорить.

Как бы плохо ни обстояли дела в Садр-Сити, в других местах они были ненамного лучше. Мы постоянно проводили спецоперации по всему нашему району ответственности, концентрируясь на любом руководстве, управляющих деньгами или особо важных целях, приказы на ликвидацию или захват которых поступали свыше.

Было ясно, что ни мы, ни американские военные в целом не в состоянии уничтожить всех боевиков, будь то бывшие солдаты режима, религиозные ополченцы или джихадисты. Один падет, а десять других появятся или проберутся из Сирии или Ирана. Но мы полагали, что если перекрыть поток денег и оружия и уничтожить самых «умных», планировщиков, которые мыслили стратегически, и лидеров-демагогов, которые мотивировали людей умирать за них и их дело, то нам удастся победить в этой борьбе.

Мы всегда играли с плохими парнями в кошки-мышки, вот только в этом состязании победители оставались жить, а проигравшие — нет. Возможно, у врагов был менталитет каменного века, когда речь шла о правах человека, но они были далеко неглупыми и не ждали, когда мы появимся и убьем их.

Они сидели и наблюдали за нашей работой, возможно, иногда даже из дома напротив, а затем разрабатывали план. Они учились устанавливать мины или СВУ вдоль тропинок, по которым, как они знали, мы будем ходить, или выстраивали их вдоль стены, ведущей к входной двери, зная, что мы соберемся там перед входом.

Они научились начинять взрывчаткой целые дома, а затем по наводке сообщали, что внутри находится важный объект, после чего, когда операторы штурмовали здание, они его взрывали. Во время одной из операций эскадрона, вокруг бойцов взорвали дом; чудом никто из операторов не пострадал, но террорист и его ребенок погибли. Жена подрывника была зла на наших ребят. Моя реакция, когда я узнал об этом, была такой: «Не живите с террористом-смертником».

В ответ на это мы стали быстро оценивать обстановку, как только входили в здание. Нужно было действовать быстро и опережать в принятии решений террористов. Войти и оценить, после чего продолжить «зачистку» или выйти. Всё должно было происходить в течение нескольких секунд, и все участники должны были смотреть по сторонам. Если что-то было не на месте или казалось странным, следовала немедленная эвакуация.

Несколько раз это спасало нам жизнь. В одном случае отряд вошел в дом и увидел, что он совершенно пуст, — кроме мобильного телефона на столе там не было ничего. Это показалось кому-то странным, и он потребовал немедленной эвакуации. К счастью, все успели выбраться из дома до того, как зазвонил телефон и дом взлетел на воздух.

Хитрость состояла в том, что никогда нельзя было привыкать делать одно и то же, одним и тем же способом, в любое время. Наличие шаблона в виде типового порядка действий в Могадишо позволило противнику изучить наши привычки и придумать ответные меры. Я постоянно менял способы подхода и приближения к объектам.

Летом, для нанесения удара по центру Багдада, я использовал «Маленькие птички» и транспортные средства одновременно. В жаркую погоду люди спали на крышах. Проблема для нас заключалась в том, что некоторые из них сбрасывали гранаты и минометные мины на группы, когда мы подходили к их дверям, поэтому перед нами стояла задача зачистить крышу, чтобы защитить штурмующих на земле.

Для «Маленьких птичек» это было непросто. Иракские улицы и крыши были густо переплетены электрическими проводами и телевизионными антеннами. Если летчики теряли осторожность, в их двигатели могли засосаться одеяла и подушки и свалить вертолеты на крышу. И опять же, нам приходилось узнавать об этом на собственном опыте, когда один из штурмовиков во время одной из таких аварий потерял ногу. Но летчики «Ночных сталкеров» были лучшими в своем деле, поэтому мы сделали так, чтобы это работало, и наносили удары по плохим парням с крыши и с земли одновременно.

Враг изменил свою игру, мы приспособились. Смерть стала альтернативой.

Однако из всех мест, где мы побывали, Фаллуджа была самой жестокой. Для меня Фаллуджа и Могадишо являлись городами-побратимами. Оба населенных пункта были жестокими, опустошенными войной, контролируемыми циничными, жаждущими власти демагогами, которые манипулировали невежественными, невостребованными молодыми людьми, чтобы те выполняли их грязную работу — молодыми людьми, которых учили ненавидеть американцев.

По мере того как враг наращивал уровень насилия, мы тоже наращивали свои усилия. Поступал вызов, гремел хэви-металл-рок, и мы один за другим поглощали «Рип Итс», доводя себя до того, что я бы назвал контролируемым безумием, если такое вообще возможно. Мы были похожи на акул, доводящих себя до неистовства. Хищники, чувствующие кровь в воде от своей добычи.

На войне так бывает: чтобы убивать без колебаний, нужно сначала расчеловечить врага. Не позволяйте себе думать, что он считает себя патриотом или что ему промыл мозги шейх или аятолла, ради собственной власти убеждающий неграмотную, нищую молодежь, что, убивая американцев, они выполняют волю Бога. Даже не думайте о том, что у него могут быть жена и ребенок, молящиеся за его возвращение с войны.

Когда мы были на войне, мне было наплевать, кого мы убиваем, если они представляют угрозу. Я был таким же жестоким и безжалостным, как и все. Мне хотелось быть таким. Я должен был быть таким. Убить врага — единственный способ вернуть всех своих людей домой в целости и сохранности. Не больше, не меньше; и все, что меньше, оставалось моим самым большим кошмаром. Я ненавидел ситуацию, когда, будучи сержант-майором, вынужден был отправлять других людей в дверь впереди себя. Я бы предпочел пойти первым, чем допустить, чтобы что-то пошло не так, пока я стою позади своих ребят.

Бои в Фаллудже были жестокими и неумолимыми. Мы преследовали иностранных боевиков, контрабандистов, которые их привозили, и изготовителей бомб. Противник окапывался и превращал город в очередной Могадишо с окопами. Я с ужасом думал о том, что мне приходится вести своих людей в такой обстановке: нас было недостаточно, и у нас не было достаточно вооружения для такого рода продолжительных боев.

Наследием Подразделения было спасение заложников и уничтожение особо важных целей, будь то террористы, тираны или наркобароны. Мы были созданы для того, чтобы получить задачу, выполнить ее и вернуться домой, а не проводить по десять операций в сутки изо дня в день. Мы не были похожи на фронтовые подразделения с большим количеством людей и огневой мощи. И казалось, что все тоже пытаются выполнять нашу работу: рейнджеры больше не выставляли охранение и не удерживали позиции, они выбивали двери и охотились за важными целями.

В ту темную ночь противостояния на блокпосту, вместе с адмиралом М. среди нас, хорошей новостью было то, что спецоперация прошла без заминок. Объект чуть не совершил роковую ошибку, когда услышал, как взломщик выбивает дверь, и вбежал в комнату с АК-47. Он выронил оружие за мгновение до того, как его мозги были бы выбиты парой пуль. Через минуту он и еще шесть задержанных — мужчины и женщины — сидели на полу с застегнутыми наручниками руками за спиной.

Наш объект был худым, хрупким и напуганным человеком. Когда я начал его допрашивать, он обмочился. Это был бывший представитель режима, который теперь зарабатывал на жизнь тем, что изготавливал бомбы и взрывные устройства для тех, у кого были деньги, чтобы заплатить ему за грязную работу. Сколько по его вине погибло невинных людей и американских солдат, можно было только догадываться. Допрашивая обосранный, рыдающий, лживый кусок дерьма, я жалел, что у него не хватило смелости оказать сопротивление, когда мы вошли в дверь.

На столе в гостиной были обнаружены схемы изготовления бомб; во дворе перед домом был зарыт большой тайник с материалами для СВУ — 105-мм артиллерийские снаряды, старые мины, взрывчатка и капсюли-детонаторы, а также мобильные телефоны и устройства для открывания гаражных дверей, предназначенные для подрыва.

Когда мы собрали все, за чем приехали, и погрузили пленных, те из нас, кто был в BMW, уехали. Остальным было велено подождать три минуты и следовать за нами.

Повернув за угол и выехав из района на шоссе, мы наткнулись на блокпост с горящими бочками и восемью вооруженными людьми. Когда мы замедлили ход и оказались в окружении, мое тело взяло себя в руки и приготовилось к бою.

Я направил свой ствол на парня, который, похоже, был главным. Я видел только его глаза и пряди черных волос, выбивавшиеся из-под шемага, которым он обмотал голову. Его взгляд метнулся к винтовке водителя, опустившего окно — он должен был знать, что независимо от того, каким будет исход, он умрет первым.

Это был один из тех моментов, когда время замирает. Все наши жизни — их и наши — повисли на волоске. В ту ночь плохой парень сморгнул. Он решил жить, а значит, и все мы выбрали жизнь.