Все под контролем

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

9 ноября 2017 г.

Капитолий, Вашингтон, округ Колумбия

Стоя впереди зала для слушаний в Центре посетителей Капитолия, я смотрел на лица собравшихся послушать мое выступление. Как обычно, я изучал ситуацию, пытаясь установить зрительный контакт с каждым вошедшим в зал человеком, оценивая уровень его заинтересованности.

За семь лет, прошедших с момента ухода из Подразделения, распознавание замыслов людей в помещениях и толпе, или, если уж на то пошло, переходящих улицу навстречу мне, все еще было укоренившимся навыком.

Старые привычки не умирают. Они и превосходная подготовка помогли мне выжить во время сотен операций в самых опасных уголках мира. Привычки всей жизни не отпускали меня и теперь, когда моя миссия заключалась в том, чтобы рассказать о посттравматическом стрессе (ПТС) и растущей эпидемии самоубийств среди ветеранов боевых действий.

Уже подходя тем утром к входу в здание Капитолия США, я с профессиональной отстраненностью отметил сотрудника службы безопасности, который стоял спиной ко мне, лицом к зданию, вместо того чтобы следить за приближающейся снаружи опасностью. Рукоятка пистолета молодого человека была открыта и прямо таки ждала, когда кто-нибудь схватит ее и начнет стрелять.

Утро было прохладным, и я увидел еще одного охранника, держащего руки в карманах.

— Он так и будет их там держать, когда умрет, — буркнул я Джен, проходя мимо охранников, болтавших между собой.

Оказавшись внутри, я расслабился настолько, насколько это вообще возможно, хотя повышенная бдительность, которая является частью моей внутренней борьбы, никогда не спит. Наверное, лучше, чем многие другие, я понимал, что охранники и металлоискатели — это лишь иллюзия безопасности. Точно так же, как и охрана в аэропортах, на собраниях и в торговых центрах, — всего лишь бутафория, призванная отогнать призрак терроризма и заставить людей чувствовать себя защищенными, или, говоря языком Подразделения, что «все под контролем».

По моему опыту, «все под контролем» — понятие в опасном мире относительное и мимолетное. Почти половину из своих пятидесяти лет я провел, «стоя на стенах» и за этими стенами, защищая людей, находящихся дома, от существ настолько злых, что они не могли бы представить их в своих самых страшных кошмарах.

Я с гордостью нес эту ответственность, но убийства, опасность, стресс, потеря друзей и страх взяли свое. Я видел это по глубоким морщинам, прочерченным на лбу; тело сотрясала постоянная боль; а более коварный враг вел войну с моим мозгом, вызывая кошмары, воспоминания, паранойю, ярость, бессонницу и жестокие реакции на стресс.

Внутренняя психологическая партизанская война стоила мне трех браков и почти разрушила четвертый, а также испортила отношения с сыном. Это был враг, которого я годами пытался нейтрализовать алкоголем и горстями таблеток, которые военные, а затем и Администрация по делам ветеранов прописывали мне для избавления от боли и моих демонов. Битва едва не закончилась четыре года назад на парковке с пистолетом на коленях, когда я размышлял, как лучше ее закончить — со стволом во рту или у виска. И я не хочу все испортить сейчас.

Только невинное сообщение от Джен, которая теперь сидела слева от меня за столиком перед рядами кресел, моя «сила природы», спасла меня. И она продолжала спасать меня, оставаясь со мной, когда у нее были все основания уйти. Она даже сменила профессию, чтобы выяснить все, что только можно, о посттравматическом стрессе и о том, как помочь мне изменить образ жизни, избавить меня от таблеток и направить на консультацию.

Она, как и я, была предана этой крайней миссии, чтобы спасти как можно больше моих братьев и сестер по оружию. Именно поэтому мы приехали в столицу страны, надеясь, что кто-то влиятельный выслушает нас.

Сегодняшняя утренняя аудитория состояла в основном из молодых сотрудников офисов Конгресса и Сената, которых отправили записать и потом доложить. Изучая их лица, я задавался вопросом, волнует ли их вообще наше дело, эта наша крайняя миссия — добиваться улучшения диагностики и лечения посттравматических стрессовых расстройств и других психических отклонений, которые толкают на самоубийство более двадцати ветеранов войны в день. Почти восемь тысяч в год, — это больше, чем погибло в войнах в Афганистане и Ираке вместе взятых за последние пятнадцать лет.

Сможем ли мы с Джен заставить их понять, сколько жизней — не только солдат, но и их семей, и их общин — было разрушено и уничтожено врагом, оказавшимся для наших войск более смертоносным, чем все террористы, с которыми мы столкнулись за последние два десятилетия?

Или им станет скучно, и они вернутся к переписке с друзьями о вещах, которые имеют бóльшее значение в их безопасной, нормальной жизни? Посмотрят ли они вверх и увидят ли слабость или силу, когда мой голос неизбежно сорвется, а слезы неудержимо хлынут из глаз, пока я буду бороться за то, чтобы овладеть собой?

Они вежливо улыбнутся, а затем вернутся на работу, не вдохновленные моим посланием? Или они отправятся к более высокопоставленным сотрудникам, к политическим занудам, и оттуда мои слова дойдут до столов и ушей реальных политиков?

Это эпидемия, но разве это кого-то волнует?

Пришло время начинать, и молодая женщина, Эмили Блэр, лоббист Национального альянса по борьбе с психическими заболеваниями, специализирующаяся на проблемах ветеранов, вышла к подиуму, чтобы нас представить:

— Главный сержант-майор в отставке Том Саттерли и его жена Джен.

Я сжал для уверенности руку Джен и шагнул к подиуму. Опустил взгляд на бумаги, на которых напечатал свою речь, репетируя ее снова и снова, даже когда выглаживал брюки тем утром. Я уже чувствовал, как наворачиваются слезы, когда снова поднял глаза и начал.

За три года, прошедшие с тех пор, как я едва не разрушил свой брак с Джен, утекло много воды. То, что она не ушла навсегда и не осталась в стороне, пока я разбирался со своими проблемами, стало свидетельством ее стойкости, а также ее любви. Сила проявляется во многих формах, а ее сила — в сострадании и сопереживании. Она стала для меня главным защитником и поборником, — как и для тысяч других ветеранов боевых действий и их семей.

Начиная с операторов спецназа, с которыми она встретилась, когда мы работали в «компании зомби», и особенно после того, как мы открыли нашу новую фирму в январе 2014 года, Джен познакомилась со многими ветеранами Сил специальных операций, у которых были те же проблемы, как физические, так и психологические, что и у меня. Она умеет заставить людей, в том числе элитных бойцов, раскрыться так, как они не сделают этого с другими людьми, даже с собственными супругами.

То, что могло начаться с шуток и выпивки в нерабочее время с этими ветеранами, часто заканчивалось тем, что она разговаривала с ними в каком-нибудь тихом уголке бара. Или они просили у нее номер телефона, чтобы поговорить с ней наедине после возвращения домой.

Ей было нелегко слушать, как крепкий парень срывается, рассказывая о самоубийстве товарища, или переживает очередной развод и разрушение семьи, или черную безнадежность от того, что больше никогда не будет счастлив.

Я говорил ей, что она берет на себя слишком много, иногда разговаривая с пятью или шестью ветеранами боевых действий в день с момента пробуждения и до поздней ночи. Я знаю, что это не так много, учитывая, сколько людей нуждаются в помощи, но у каждого из них была своя история, и она не ограничивала их во времени, лишая возможности излить душу. Неважно, что я говорил, Джен не упускала ни единой возможности, чтобы поговорить с ними. Если они просили о помощи, она была рядом, и точка.

Чем больше она вовлекалась в процесс, тем больше голос в ее голове говорил ей: «Ты должна помочь; ты должна что-то сделать». Она начала изучать ПТС и другие проблемы со здоровьем, связанные с боевыми действиями, и была удивлена тем, как мало информации об этом доступно.

В сентябре 2015 года Джен получила стипендию от Фонда Дэвида Линча, чтобы мы вдвоем могли посещать занятия по трансцендентальной медитации[60]. Мы оба имели дело с посттравматическим стрессовым расстройством, вызванным нашим собственным жизненным опытом, и она решила, что сможет оказать мне большую помощь, если справится с собственными проблемами. Хотя потребовалось некоторое время, чтобы с помощью инструктора привыкнуть к спокойному сидению, я заметил снижение уровня стресса и тревожности в течение первой пары недель.

Как бы ни помогала трансцендентальная медитация, нам стало ясно, что ПТС — сложный и многогранный недуг, и чтобы справиться со всеми проблемами, какой-либо одной методики, программы или лечения недостаточно. Но даже консультанты, психологи, психиатры и другие «эксперты» не могли прийти к единому мнению о том, как такое лечить. И если они не находились рядом с крупным военным объектом, то сталкивались только с теми видами ПТС, которые наблюдаются у обычных людей — например, насильственные преступления или автомобильные аварии, — а не с особым сочетанием травм, страха и продолжительного стресса, с которыми живут ветераны боевых действий.

В июле 2016 года Джен уволилась с должности директора по кино и фотографии в компании, которую мы основали двумя годами ранее, чтобы поступить в школу и стать сертифицированным тренером по здоровому образу жизни. В ходе своих исследований Джен все больше убеждалась в том, какую роль правильное питание и здоровый образ жизни могут сыграть в процессе выздоровления.

Я продолжал работать в компании, в которой являлся одним из основателей, что требовало многочисленных поездок на практические занятия. Иногда меня не было по несколько недель. Но я устал от этого и беспокоился, что если буду продолжать в том же темпе, то потеряю Джен и семью, которую мы строили. Но, как и многие другие ветераны, я не знал, что с этим делать.

Все сошлось для меня трагическим образом в одну из ночей в январе 2017 года, когда мне позвонил друг, который тоже служил в Подразделении.

— Джон Хейл мертв! Покончил с собой!

— Какого хрена?! — Сначала я не поверил.

Я потерял связь с Джоном после того, как он вышел на пенсию и переехал обратно в Огайо с женой и тремя дочерьми. В последующие годы до меня доходили слухи об употреблении наркотиков. Некоторые его друзья из Подразделения, обеспокоенные ими, поехали навестить его, но Регина их не пустила.

— С ним все в порядке, — заявила она им. — Я ему помогаю.

Так они и уехали обратно, не повидавшись с ним и не узнав, что его демоны — это и ее демоны тоже, и что помощь нужна им обоим.

Затем пришло странное известие о том, что Джон инсценировал свое самоубийство, притворившись, что повесился. Очевидно, ему нужно было больше лекарств, чем было прописано, и он решил, что таким образом сможет их получить.

В начале января раздался еще один звоночек — от передозировки наркотиков умерла Регина. Через три недели мне позвонили снова — теперь Джон действительно пошел на это.

Опустошенный новостями, я пытался понять, как такой сильный человек, исключительный воин, храбрый и неутомимый в бою, оказался так низко. Но в конце концов понять это было не так уж сложно. Детали могли отличаться, но я знал, с чем он имеет дело. Иных наркотиков я не принимал, но пытался заглушить боль алкоголем. Однако его убили не наркотики, а посттравматический стресс. Тот же самый враг, который чуть не убил меня в тот вечер на парковке.

Меня тогда спасла Джен, и, оправившись от новостей о Джоне, я не мог не подумать о том, что если бы только у него был кто-то вроде нее, чтобы написать или позвонить ему в тот момент истины, он остался бы жив. Но тогда я еще не связывал это с посттравматическим стрессовым расстройством.

Более того, я не думал, что у меня оно есть. Армейский психиатр сказал мне, что у меня нет ПТСР, потому что я был готов вернуться на войну и встать рядом со своими братьями по оружию. Сам я считал, что я — ничтожество, недостойное своей семьи, своих друзей и Подразделения. Мне было настолько больно душевно и физически, что я просто хотел, чтобы это прекратилось, но я не задумывался о том, что, возможно, существует иная причина, по которой мне так больно, кроме того, что я слаб.

В некрологе Джона, опубликованном в местной газете, не было ни малейшего намека на то, что он боролся. Там говорилось только, что он родился 18-го января 1961 года в Беллефонтейне, штат Огайо, весной 1979 года он окончил среднюю школу Ксения и в октябре того же года ушел в армию, а в июне 1980 года женился на своей школьной возлюбленной, Регине. И что он оставил на этом свете родителей, братьев и сестер, а также трех дочерей — Маккензи, Кэти и Элисон.

Что касается его военной карьеры, то там говорилось, что он был рейнджером — без упоминания Подразделения — и что он получил орден «Легион почета» и Бронзовую звезду за доблесть. Не были упомянуты ни призраки, преследующие его во сне; ни крики, которые он слышал по ночам; ни образы, которые снова и снова возникали в его сознании. Ничего не рассказывалось о страхе, стрессе, потере друзей и необходимости притуплять боль наркотиками.

Самоубийство Джона пробудило во мне множество воспоминаний. Мне вспомнилось, что трое друзей — Эрл, Робин и Джон — были очень близки, ближе, чем братья. А теперь никого из них троих нет, и все ушли из жизни слишком рано. Первые двое — в тридцать лет, а Джону было всего пятьдесят пять.

Посттравматическое стрессовое расстройство сделало то, что не смогли сделать сомалийцы, иракцы, террористы, тираны и наркобароны, — убило этого великого американского героя. Эта трагедия сломила меня и заставила выплеснуть все свои внутренности и немало слез Джен, которая обнимала меня, пока я рыдал как ребенок.

Самоубийство Джона Хейла всколыхнуло Подразделение. Я знал об этом, потому что разговаривал с ребятами, которые все еще там служили или общались с другими его друзьями. Никто не мог и не хотел в это верить. Он был одним из ветеранов Могадишо, легендой Подразделения, известным своей храбростью и надежностью. Но никто не говорил о враге, убившем его, никто не говорил о посттравматическом стрессовом расстройстве.

Я понял, как близок я был к тому, чтобы стать Джоном — безжизненным и безвременно ушедшим, оставившим семью и друзей разбираться с последствиями. Я знал, что нужно что-то делать. Мне хотелось остановить это и помочь тем, кто чувствовал, что надежды нет. Но прежде чем помочь кому-то еще, я должен был встретиться с собственными демонами и болью и хотя бы начать путь к полному выздоровлению.

Было совершенно ясно, что нужно что-то предпринимать. По данным Ассоциации по делам ветеранов, в день себя лишали жизни более двадцати двух ветеранов боевых действий! Это более чем в два раза превышало средний показатель по стране среди гражданских лиц. Террористы не убивали американских солдат так эффективно, как ПТСР; на самом деле ежегодный уровень самоубийств среди ветеранов боевых действий превышал численность всех жертв войны в Ираке и Афганистане за последние восемнадцать лет вместе взятых.

Более того, статистика по количеству ежедневных самоубийств среди ветеранов может быть даже занижена. Не все самоубийства регистрируются как таковые, если они вообще попадают в какой-либо национальный банк данных. Кроме того, трудно определить, сколько из этих самоубийств связано с посттравматическим стрессовым расстройством, вызванным боевыми действиями. Поскольку многие из основных симптомов могут проявляться и без ПТСР — например, депрессия, хроническая боль, алкогольная или наркотическая зависимость, или негативные жизненные события, такие как развод, — трудно определить, какие именно суицидальные мысли связаны с боевым стрессом.

Но как бы не выглядели цифры, это была эпидемия. Мы с Джен поняли, что должны стать частью этого решения; мы должны помочь. В апреле 2017 года Джен начала изучать возможность создания некоммерческой организации, которая стала бы источником сведений для тех, кто теряется в поисках путей исцеления от боевой травмы. Изначально мы рассматривали эту организацию как информационный центр для сбора информации о посттравматическом стрессовом расстройстве.

В мае 2017 года Джен получила диплом сертифицированного тренера по здоровому образу жизни и начала составлять для меня программу приема натуральных пищевых добавок фармацевтической категории и регулярных физических упражнений. Концепция была похожа на выбор топлива для хорошего автомобиля: что в бак зальешь, так машина и поедет. Плохое топливо — плохие характеристики. Все начинается в кишечнике, и, как она отметила, я слишком долго пренебрегал этим.

Почти сразу же я начал замечать разницу в настроении и болях в суставах. Я стал лучше спать, у меня появилось больше энергии, и за пять недель я сбросил тридцать пять фунтов.

Я стал рассказывать о своих результатах другим, начав с близких друзей, а затем размещая информацию в социальных сетях. До начала программы я принимал двенадцать различных таблеток, которые мне прописали в Ассоциации по делам ветеранов, — от высокого уровня холестерина и кровяного давления, депрессии, бессонницы и изжоги. Через несколько недель, когда пришли результаты анализов крови и мне сказали, что лекарства от холестерина и давления не нужны, я перестал принимать все эти таблетки.

На связь с Джен начали выходить другие ветераны, чтобы узнать, как они могут помочь себе. Сотни людей сообщили, что пробовали добавки вместе с диетой и физическими упражнениями и достигли таких же результатов или даже лучше.

Джен не просто давала советы по питанию. Она буквально проводила по десять часов в день, семь дней в неделю, разговаривая по телефону с ветеранами. Обычно разговор начинался с обсуждения их физического здоровья, но почти всегда заканчивался обсуждением того, что происходит у них в голове и в личной жизни.

Крепкие парни, закаленные в боях убийцы — спецназовцы, рейнджеры, «морские котики», морские пехотинцы, бойцы Подразделения, — которые никогда бы не признались в слабости друг другу или даже собственным женам, открыли для себя материнскую сущность Джен. «Заботясь о своих мальчиках», она была беспристрастной и сочувствующей; они могли рассказать ей обо всем, включая свои интрижки и то, что преследовало их во сне. Она смеялась и плакала вместе с ними, а когда разговор заканчивался, снова снимала трубку телефона и переходила к следующему.

В каком-то смысле это было похоже на то, как если бы она тысячу раз выслушивала своего мужа. Я злюсь… Я не могу уснуть… Я выхожу из себя по самым незначительным поводам… Я слишком много пью… Я натравливаю на себя жену… Мои дети меня ненавидят… Я сел за руль в нетрезвом виде… Я не могу удержаться на гражданской работе… Мне стыдно, и я хочу покончить с собой… И так далее.

Некоторые звонки были сложнее других. Дэрил С. был добрейшей душой, все в Подразделении отмечали, что он был самым милым парнем, когда-либо ходившим там по коридорам. Однако ему потребовалось несколько звонков Джен, прежде чем он решился рассказать ей о самом мрачном периоде в своей жизни.

Сын Дэрила, боевой медик, покончил с собой на лужайке перед домом своих родителей вскоре после возвращения из Афганистана. Дэрил находился в это время дома и делал искусственное дыхание своему двадцатиоднолетнему мальчику, когда приехала скорая помощь.

Врачи, как он рассказал Джен, были в замешательстве, потому что он был исключительно безэмоционален, тщетно пытаясь спасти жизнь сына. Дэрил объяснил, что много раз оказывал помощь многим другим людям, которых любил, и, как и многих других, ему не удалось спасти своего собственного сына.

Дэрилу повезло. У него была сильная, любящая жена, и они срывались по очереди. Но после нескольких лет попыток стресс и травмы обрушились на него, и он погрузился в густой туман безнадежности. Его все чаще мучили кошмары, ему не удавалось избавиться от того, что видел и делал во время службы. Он сказал Джен, что ему постоянно мерещатся лица людей, чьи жизни он забрал, и от этого никуда не деться.

Несмотря на все это, Дэрил рассказывал, что хочет быть счастливым, просто не знает, как это сделать. Как и большинство людей, с которыми она разговаривала, он позвонил, потому что увидел наши посты в Facebook и хотел узнать, как он тоже может вернуть свою жизнь.

Что бы она ни советовала ему делать — питание, физические упражнения, медитации, сон, книги, которые нужно прочитать, — он делал это, и постепенно начал возвращаться к более счастливому и здоровому образу жизни. Он смог начать мыслить более ясно и лучше спать.

— Ты изменила меня, — сказал он ей во время одного из звонков. — Ты — основа моих перемен.

Она рассмеялась и ответила:

— Эй, мне кажется, ты только что придумал наш новый слоган.

Самое приятное в ее звонках — это смех. Он нужен им обоим, он нужен всем.

Как и для меня, Джен создавала безопасное пространство, которого больше нигде не было в их жизни. Количество звонков росло в геометрической прогрессии. Один парень рассказывал своему приятелю, тот рассказывал еще двум, и так далее.

Все эти эмоции выплескивались и на Джен. Она часто плакала вместе со своими мальчиками, я часто находил ее в слезах, сидящей на краю кровати или, — что было весьма странно, — в спальне в шкафу. Несколько раз, обнаружив ее в спальне в шкафу, я спрашивал, почему она уходит туда поговорить и поплакать.

Сначала она ответила, что не знает и не задумывалась об этом. Просто во время некоторых звонков ей случалось уходить туда, чтобы побыть в тишине, и чтобы дети не слышали, как она разговаривает с ребятами о мрачных вещах, которые они переживают; и ей точно не хотелось, чтобы они видели ее в слезах. Но потом Джен вспомнила, что, когда ее мать впадала в ярость, то: «Я пряталась в шкафу. Наверное, это успокаивает меня, когда я сталкиваюсь с чем-то сложным».

Иногда Джен не ограничивалась лишь сочувственным словом и мягким советом. Из лучших побуждений она предоставляла парням жестокую правду, которую им необходимо было услышать. В своих блогах, сообщениях в социальных сетях и телефонных разговорах она ясно давала понять:

Вы не можете просто встретиться лицом к лицу со своими демонами; вы должны изгнать их. Не все из них захотят уйти. И вам не всегда захочется вступать в бой с дерьмом, зарытым глубоко у вас внутри. Это тяжелая, изнурительная, мрачная работа. Временами это выглядит чертовски жалко. Но оставаться на месте — не вариант, если вы хотите хоть как-то жить.

Боль вашего прошлого не исчезнет в будущем, если вы не разберетесь с тем, что делает вас несчастным сегодня. То, что вы носите с собой, ложится тяжким грузом на других людей, которые тоже вас любят.

В конце дня, недели или месяца каждая унция прогресса, каждый шаг в правильном направлении будут складываться в нечто значительное. Вы находитесь в кресле водителя, ваша нога либо на газе, либо на тормозе.

В августе 2017 года мы подали документы на создание фонда под названием «Все под контролем». Слово «фонд» мы взяли из комментария Дэрила к словам Джен. Мысль заключалась в том, что любое прочное строение начинается с крепкого фундамента и поднимается от него вверх[61].

Когда мы думали, как назвать этот фонд, Джен попросила меня подыскать разные военные термины. За свою рекламную карьеру она придумала названия для нескольких компаний и сотни логотипов и слоганов, но никак не могла подобрать название, которое что-то значило бы для того, чего мы пытались достичь.

Однажды она ввалилась ко мне в офис и спросила, есть ли какое-нибудь слово, которое мы использовали по радио, чтобы обозначить, что «все в порядке».

— Да, «Все под контролем».

— Вот оно! — воскликнула она. В тот момент мы оба поняли, что это идеальное название.

Решив этот вопрос, она начала работать над логотипом фонда и в итоге выбрала татуировку, которую мы вдвоем сделали теплым октябрьским днем в ее тридцать девятый день рождения.

Джен хотела, чтобы татуировка олицетворяла силу, которая потребовалась нам обоим, чтобы справиться с травмами, которые мы пережили в своей жизни. Она нашла старинный символ в виде натянутой стрелы и знака бесконечности, олицетворявший, что даже когда стрела оттягивается назад в тетиве, как будто ее тянет назад сама жизнь, на самом деле стрела набирается энергии, чтобы идти вперед к цели.

Мы представляли себе фонд «Все под контролем» как библиотеку ресурсов по ПТСР, зависимостям, отношениям, здоровью, питанию и самочувствию, и даже по работе. Джен было так трудно найти помощь при общении со мной, что теперь она решила выложить все это на сайте для других. Но наше первоначальное вѝдение продолжало развиваться, включая и то, как мы смотрели на эту коварную болезнь и как ее обозначали.

Осенью 2017 года мы, как и многие другие группы, занимавшиеся вопросами психического здоровья, а также организации, оказывавшие помощь ветеранам, исключили букву «Р» из термина «посттравматическое стрессовое расстройство». Слово «расстройство» подразумевало, что эта проблема является исключительно проблемой «психического заболевания», что порождало две трудности. Первая — это стигма, связанная с психическими заболеваниями: никому, особенно воину с твердым характером, не захочется иметь такую проблему.

Но важнее было другое: последние исследования показали, что, хотя проблемы психического здоровья и связаны с посттравматическим стрессом, по сути это физиологическая и биологическая реакция на сам стресс, при которой в организме вырабатывается высокий уровень кортизола, главного гормона стресса, а также развивается усталость надпочечников.

Кортизол помогает запустить в организме инстинкт борьбы или бегства во время кризиса. Но он также играет важную роль в управлении процессом использования организмом углеводов, жиров и белков, сдерживании воспаления, регулировании кровяного давления, повышении уровня сахара в крови, контроле цикла сна и бодрствования, повышении энергии для борьбы со стрессом и восстановлении баланса после выхода из кризиса.

В обычных условиях кортизол важен для самосохранения. Однако его избыток — например, в условиях постоянного стресса — может привести к тревоге и депрессии, головным болям, сердечным заболеваниям, проблемам с памятью и концентрацией внимания, проблемам с пищеварением, нарушению сна и увеличению веса.

Влияние кортизола на организм достаточно хорошо изучено и поддается измерению. Мой уровень кортизола зашкаливал, у меня была усталость надпочечников, я испытывал острую нехватку минералов и витаминов. Как и у большинства ветеранов боевых действий, мое тело было совершенно не в порядке.

С другой стороны, усталость надпочечников менее понятна и менее признана медицинским сообществом. По данным клиники Майо, усталость надпочечников — это «термин, применяемый к совокупности неспецифических симптомов, таких как боли в теле, усталость, нервозность, нарушения сна и проблемы с пищеварением».

Надпочечники вырабатывают множество гормонов, необходимых для жизни. Медицинский термин «гипокортицизм» или «надпочечниковая недостаточность», или болезнь Аддисона, относится к недостаточной выработке одного или нескольких гормонов. Ее можно определить с помощью анализов крови и стимуляционных проб.

Взятые вместе, все исследования показывают, что именно эти физиологические и биологические причины лежат в основе ПТС. И что связанные с ним проблемы психического здоровья — такие как гнев, депрессия и тревога — а также некоторые физические проявления, такие как бессонница и усталость, вызваны этими биологическими дисбалансами, которые, в свою очередь, вызваны стрессом.

Представьте себе, сколько кортизола и адреналина проходит через организм солдата, участвующего в боевых действиях, особенно выполняющего несколько боевых задач ежедневно на протяжении недель и месяцев. На индивидуальном уровне кортизол и адреналин поддерживали меня во время битвы за Могадишо, — в Ираке каждый раз, когда мы получали вызов на очередное задание, каждый раз, когда мы выкатывались из «Зеленой зоны», пинали двери, участвовали в перестрелках, я и мои ребята работали не только на «Рип Итсе» и таблетках, но и на кортизоле и адреналине.

Понимание физиологических и биологических причин посттравматического стресса снимает с него клеймо психического заболевания. Кроме того, если наличие высокого уровня этих гормонов можно будет определить с помощью тестирования, это может привести к более ранней и точной диагностике ПТС. Что, в свою очередь, может привести к более раннему и эффективному лечению, прежде чем оно разрушит жизнь, а также сохранить боеготовность и здоровье наших солдат.

Когда мы начинали работу с фондом «Все под контролем», уже существовал целый ряд замечательных организаций, помогающих ветеранам Сил специальных операций, таких как «Сердце воина», занимающаяся реабилитацией ветеранов спецназа и сотрудников экстренных служб, и фонд тактической группы «Даггер», помогающая раненым, больным и пострадавшим ветеранам Сил специальных операций. Были группы, которые организовывали охоту и рыбалку, чтобы ветераны могли побыть на природе, и другие, которые способствовали исцелению через художественное самовыражение.

Каждая из них служила своей цели, и что самое приятное — это сплоченная группа, объединенная одной целью: помочь ветеранам спецназа. Нам не хотелось повторять то, что делали они, но считали, что есть и другие потребности, которые мы можем удовлетворить. Одной из них была поддержка супругов, близких и семей ветеранов с посттравматическим стрессом.

Когда Джен общалась с супругами и близкими ветеранов спецназа, она узнавала истории, которые были очень похожи на ее собственные. Изоляция и страх любить кого-то, бояться его, разделять тревогу и депрессию своего воина. Недоумение по поводу того, что случилось с мужчиной, за которого они вышли замуж и который ушел на войну, а вернулся совершенно другим человеком. Разочарование от того, что они не могут помочь или успокоить бурю, пока она снова не вышла из-под контроля. Непреодолимая грусть от того, что человек, которого вы любите больше всего на свете, переживает такие муки и боль. Страх, что однажды он решит, что это уже слишком.

Джен знала, как реагировать, ведь она прошла через все это вместе со мной. Продолжая принимать звонки от ветеранов, от их жен и подруг, она поняла, что среди всех групп, помогающих воинам, не так много ресурсов и поддержки для женщин. А ведь во многом именно на них выпадает основная тяжесть ПТС. Именно им приходится мириться с гневом, отстраненностью, пьянством, бабством и, что бывает слишком часто, насилием.

Здорово, что существует группа, которая берет ветеранов, страдающих посттравматическим стрессом, на охоту, но кто платил за то, чтобы жена могла уехать и отдохнуть от травмы, полученной от жизни с носителем ПТС? Кто поможет такой женщине, как Регина, разобраться с демонами мужа и не поддаться своим собственным? Кто поможет ей и ее детям, когда он бушует во всю мощь своих легких и ломает вещи?

Идеальным примером того, что для семей военнослужащих нужно было что-то делать, стал наш друг Тедди Л., бывший оператор спецназа, который был с нами в машине в тот день, когда я подумывал о самоубийстве. Большой и милый деревенский парень, он был моим собутыльником в те мрачные дни, еще до того, как я встретил Джен. Он был такой же алкоголик, как и я.

Я знал, что у Тедди есть свои демоны, но в те времена мы о них не говорили, похоронив их в потоке выпивки и вечеринок.

После того как я женился и переехал в Сент-Луис, Тедди устроился на работу в Фейетвилле, и мы больше не виделись. Иногда я звонил ему, и он казался каким-то не таким, но я не мог понять, в чем дело.

Джен и Тедди тоже подружились, но когда мы приезжали в Фейетвилл, он всегда находил предлог, чтобы не видеться с нами, что на него было не похоже.

Однажды он позвонил Джен, и разрыдался. Его проблемы оказались гораздо серьезнее, чем мы могли предположить: он употреблял все мыслимые наркотики — героин, кокаин, метамфетамин, да мало ли что еще. Он также изменял своей жене, и ему было стыдно. Слушая о том, как он хочет покончить с собой, Джен стояла и сокрушалась о нем и его семье, потрясенная тем, что мы ничего об этом до сих пор не знали.

Я был на тренировке, когда она позвонила и рассказала мне о звонке. Мы знали, что нам нужно устроить его на двенадцатинедельную программу «Сердце воина». Но она стоила кучу денег, тридцать тысяч долларов, а у Тедди таких денег не было.

Тогда у меня возникла идея. Я рассказал Джен о богатом инвесторе нашей компании, который несколькими днями ранее сообщил мне, что хотел бы помочь нуждающимся ветеранам. Джефф К. подошел ко мне после мотивационного выступления, которое я проводил для его компании, и поблагодарил меня за все, что я делаю для ветеранов. Он сказал, что если мне когда-нибудь что-то понадобится, нужно просто попросить.

Джен сказала мне взять трубку и позвонить ему.

— Может быть, он выделит немного денег, чтобы помочь Тедди.

Я так и сделал, и Джефф К. не только сказал, что поможет, но и оплатил весь счет. У него был только один вопрос: «Куда мне отправить чек?»

Мы с Джен обрадовались за нашего друга, однако она отметила, что, хотя это и здорово, что Тедди получит помощь, он уедет на двенадцать недель, оставив Сьюзи заботиться о детях и вести хозяйство. С таким же успехом его можно было бы снова отправить в армию.

После этого она поинтересовалась, кто ей поможет?

— Никто, — ответила она на свой собственный вопрос. — Я не могу смириться с этим, ей нужна помощь. Ей нужно исцеление.

Когда Джен злится, она может стать настоящей силой природы, а тогда она была в ярости.

— Черт возьми, это же не нормально! Она не военный. Она не записывалась в армию, а десятилетиями жертвовала собой и снова и снова проходила через ад. И посмотри, к чему это привело!?

Подумав немного, Джен приняла решение.

— Мы исцелим воина и его семью!

Война и посттравматический стресс затрагивают всех, заявила она. Америка обязана оказывать ветеранам помощь, необходимую для исцеления, но кто-то должен заботиться и о «сопутствующем ущербе» от ПТС. Это не только политический или военный вопрос; это гуманитарный кризис, затрагивающий миллионы супругов и членов семей американских военнослужащих.

— От этого нельзя отворачиваться!

Когда ей звонили ребята, чтобы поговорить, Джен начала спрашивать у них, не хотели бы они, чтобы фонд «Все под контролем» помог им в отношениях, например, организовал выездную сессию для супругов или сессию, посвященную здоровью и самочувствию при ПТС. И каждый из них отвечал что-то вроде: «Да, пожалуйста. Помоги мне с моей домашней жизнью».

Тогда мы поняли, в чем будет заключаться наша главная миссия — восстановить фундамент дома.

Джен принялась за работу, исследуя методы терапии для семей, имеющих дело с ПТС у близкого человека. В это время мы наняли лицензированного терапевта, который обучает методу эмоционально-фокусированной терапии (ЭФТ). Они с Джен сразу же приступили к работе по созданию программ семинаров для воинов и их спутников жизни.

Тем временем мы работали на другом фронте, чтобы донести до людей информацию о том, что ПТС — это не психическое заболевание, а биологическая реакция на стресс, и о последствиях этого. Мы пытались идти сложным путем, чтобы охватить большое количество людей с помощью социальных сетей, но при этом выйти на нужных людей, чтобы достучаться об этой проблеме.

Однажды нам позвонила Эмили Блэр, лоббист Национального альянса по борьбе с психическими заболеваниями. Первоначально с нами связался Мэтт Кунц из их отделения в Монтане, чтобы узнать, не смог бы я выступить на одном из мероприятий в их штате, но рассказал о моей истории Эмили. Она рассказала нам, что специализируется на проблемах ветеранов и хотела бы узнать, не приедем ли мы с Джен в Вашингтон, чтобы помочь ей пролоббировать политические решения по выявлению ПТС у ветеранов с помощью биомаркеров, определяющих воспаление в мозге, что позволило бы пациентам немедленно получить необходимую помощь.

Она надеялась, что мы также будем готовы рассказать о своем личном опыте перед сотрудниками Конгресса, которые, как она отметила, за кулисами работают над законодательством для своих боссов. Это означало, что я буду рассказывать о своих проблемах как ветеран боевых действий, страдающий от посттравматического стресса, а Джен — как супруга, оказавшаяся в кошмаре жизни и борьбы с ним.

Сначала я колебался. Готов ли я публично говорить о своих недостатках? И что я могу предложить, кроме того, что сам являюсь сломленным солдатом с проблемами? Чем моя история может помочь?

Хотя мы обсуждали возможность того, что я буду выступать с лекциями, чтобы повысить осведомленность о ПТС, было неясно, как и с чего начинать. Мы думали, что если я готов признать, что нуждаюсь в помощи — бывший оператор спецназа первого уровня из Подразделения, — то другие ветераны, страдающие от ПТС, поймут, что обращаться за помощью можно. Но я надеялся начать свои выступления со средних школ или чего-то подобного, где, если я облажаюсь, ничего страшного не произойдет.

Выходить лицом к лицу с политиками и их сотрудниками и просить их поддержать законопроект Национального альянса по борьбе с психическими заболеваниями о биомаркерах было страшно. Что, если я всех подведу? Готов ли я публично говорить о своих проблемах, да еще на таком уровне?

Но несмотря на свои страхи и сомнения, я сказал, что сделаю это. Это была слишком хорошая возможность на слишком большой сцене, чтобы упустить ее. Мне нужно было просто смириться и сделать все, что в моих силах.

По мере приближения дня выступления я все больше нервничал, особенно после встречи с бывшим конгрессменом из Канзаса на сборе средств. Я рассказал ему о нашем предстоящем визите в Вашингтон, но он предупредил меня «не ожидать теплого приема или чего-либо подобного», добавив, что они будут сердечны, но из этого ничего не выйдет.

— В Вашингтоне все происходит слишком медленно.

К счастью, наш прием оказался отнюдь не прохладным. Первый день прошел в беготне от офиса Конгресса к офису Сената вместе с Эмили и Мэттом Кунцем, который работал с сенатором Джоном Тестером, демократом от штата Монтана и активным сторонником проблем ветеранов.

В основном мы встречались с сотрудниками офисов Конгресса и Сената, которые, как заверила нас Эмили, были теми, кого нам нужно было убедить, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки. Именно они будут составлять рекомендации по бюджету и законодательству, чтобы положить их на стол начальству. Несколько политиков пожали нам руки, выходя из кабинета, со словами: «Мы сделаем все возможное, чтобы изменить ситуацию». Некоторые даже говорили: «Мы никогда раньше не встречались с супругами». Нас с Джен это шокировало.

Я был впечатлен этими яркими молодыми людьми и обнаружил, что многие из них — бывшие военные. Когда я рассказывал о своем опыте, они многозначительно кивали головами, и я знал, что это происходит от искреннего понимания. Я гордился ими за то, что они взяли на вооружение свои лидерские качества и продолжают служить своей стране в Вашингтоне.

Самый теплый прием был оказан нам сенатором Пэтти Мюррей, демократом от штата Вашингтон. Она была необычайно внимательна, когда я рассказывал о том, чего мы пытаемся достичь, но при этом очень сочувствовала. Я не ожидал от нее такого.

Когда я дошел до попытки самоубийства и начал расклеиваться, она поняла, что мне нужен перерыв, чтобы собраться с силами. Она повернулась к Джен и потянулась через стол, чтобы взять ее за руку.

— А теперь расскажите мне вашу историю, — сказала она, когда они с Джен взялись за руки.

Джен рассказала ей «нашу» историю и поведала о нуждах семей и супругов. Когда она закончила, на лице сенатора Мюррей появилось выражение решимости.

— Обязательно что-то придумаем, — произнесла она.

К тому времени, когда мы закончили бегать от кабинета к кабинету, мы были измотаны, но приятно удивлены тем, сколько интереса и времени уделил нам каждый человек. Но это были политики, которых Национальный альянс по борьбе с психическими заболеваниями уже определил, как восприимчивых к проблемам ветеранов. Если мы хотели чего-то добиться, нам нужно было убедить других, и нашим шансом сделать это были переговоры, которые Эмили назначила в зале для слушаний в здании Капитолия.

Теперь, когда этот момент почти наступил, я не знал, готов ли я. Мы с Джен снова и снова репетировали наши речи на протяжении нескольких недель, предшествующих этому событию, но в тот вечер, идя по улице от нашего отеля к небольшому винному бару, чтобы перекусить и расслабиться, я едва мог говорить. Я нервничал, но понимал, что бездействие было именно тем, что убивало ветеранов с частотой более двадцати в день. Мы сделаем это для них.

Пока мы говорили о важности события, которое должно было произойти на следующее утро, Джен взяла меня за руку.

— Это важный момент в нашей жизни, — сказала она, — но не потому, что это имеет к нам какое-то отношение; мы просто говорим от имени всех, кто страдает. Завтра не наш день; завтра наступит день, когда мы скажем то, что так необходимо сказать, чтобы разбудить этих политиков, чтобы разбудить американцев.

Как всегда, Джен знала, какие подобрать слова, чтобы меня вдохновить. Да, завтра наступит день, когда я выступлю в защиту моих братьев и сестер по оружию, а также их супругов и их семей.

Стоя у входа в зал и оценивая интерес собравшихся, я подумал о своих друзьях, отдавших жизнь за эту страну, — Эрле, Мэтте, Джоне, и о многих других, кого уже нет в живых, или кто молча страдает. Я думал об эпидемии самоубийств и разрушенных семьях. Я боялся, боялся все испортить, но знал, что обязан попытаться.

Для меня, как для командира, самой важной целью всегда было вернуть своих парней с войны в целости и сохранности. Теперь у меня была еще одна миссия. С любовью и поддержкой Джен я должен был сделать все возможное, чтобы вернуть их всех домой «в целости и сохранности», и именно поэтому я нашел в себе мужество подняться на подиум, когда Эмили представила меня.

Я прочистил горло и окинул взглядом толпу. Зал был переполнен, и на тот момент их внимание было приковано ко мне.

— Мы благодарим вас за то, что вы нашли время услышать сегодня наши слова. Для меня большая честь быть приглашенным сюда и выступить перед вами от имени Национального альянса по борьбе с психическими заболеваниями, рассказать об уникальных проблемах, с которыми сталкиваются ветераны в процессе реинтеграции в гражданскую жизнь. И это после перенесенных психических, физических и эмоциональных травм, которые зачастую неправильно диагностируются и не лечатся.

Когда я поднял глаза от своих записей и посмотрела на эти ожидающие лица, я уже чувствовал, как внутри меня нарастают эмоции. Где-то в глубине моего сознания Эрла утаскивали с улицы в Могадишо, на лестничной площадке в Ираке сидел с АК-47 мальчишка, матери рыдали от горя, раненые кричали в агонии. Под ярко-голубым небом Айовы вдовам вручали флаги — дочери или сыну, лишившимся родителя в результате самоубийства, во время боевой службы или просто потерявшим себя.

— Из личного опыта могу сказать, что «существуют раны, которые никогда не появляются на теле, но они глубже и больнее, чем все, что кровоточит», и это правда.

Я чуть не поперхнулся, но прочистил горло и продолжил.

— Мы все добровольно пошли служить своей стране, и я очень трепетно отношусь к этому и горжусь тем, что за эти двадцать пять лет, двадцать из которых я прослужил в Подразделении, отдал все силы. Пожалуйста, послушайте меня, когда я говорю вам, что мы еще не закончили. Мы хотим не просто вернуться домой, мы хотим исцелиться, мы хотим восстановить наши жизни, наши отношения и предложить лидерство, которое мы несли все эти годы, домам и общинам, в которых мы живем сейчас.

Я испытываю глубокую любовь и благодарность за предоставленную мне возможность служить этой стране и обеспечивать себя и свою семью. Я бесконечно ценю друзей, которые стали мне семьей…

Слезы начали затуманивать мое зрение, и мне приходилось моргать, чтобы разглядеть слова на бумаге, лежащей передо мной. Я надеялся, что не выставляю себя на посмешище, снова плача, на этот раз перед сотрудниками с ручками и бумагой. Я чувствовал, как горячо становится в моей груди и к лицу накатывает жар.

— Я уже не тот человек, каким был до того, как мои друзья пали вокруг меня в жестокости боя, и в течение многих лет мне было не очень хорошо. Чувство вины, печаль и ярость за то, что я все еще дышал, когда мои братья погибли, сделали меня тем, кого вам посчастливилось не знать.

В зависимости от вашего личного опыта вы можете задаться вопросом, почему так трудно отказаться от того, что было, и начать новую жизнь с тем, что есть. Почему не так просто уйти со службы и просто подхватить нити той жизни, которую мы оставили позади?

Позвольте мне рассказать вам мою историю…