Все под контролем

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Август 2013 г.

Акрон, Огайо

Сев на водительское сиденье арендованного автомобиля, я извлек из-под сиденья пистолет «Глок-22» — знакомая тяжесть, такая же часть моей руки, как и мой онемевший палец. Когда я обдумывал то, что собирался сделать, на глаза навернулись слезы.

Я был разгорячен, вспотел и все еще оставался в камуфляже после долгого дня съемок видеороликов, которые компания, на которую я работал, использовала для рекламы своих программ подготовки к проведению специальных операций, которые мы продавали американским военным.

Я вернулся в отель, в котором остановился вместе со своими «актерами», бывшими спецназовцами и рейнджерами, а также оператором-постановщиком Джен Хальски. Остановившись на парковке отеля, я сказал пассажирам — моему другу Тедди Л., бывшему ветерану спецназа, и Джен — идти без меня.

— У меня остались кое-какие дела… — сказал я, держа в руке телефон так, словно мне нужно было сделать звонок. — Встретимся в холле через несколько минут.

Джен бросила на меня недоуменный взгляд, и я на мгновение задумался, не почувствовала ли она, что здесь что-то не так. В тот день я вел себя тише обычного, особенно на обратном пути в отель. Обычно я провожал ее до холла, потом мы расходились по своим номерам, складывали снаряжение, и собирались в баре, чтобы провести еще один вечер за коктейлями. Но она вышла из машины, взяв свои фотоаппараты, еще раз оглянувшись на меня.

— Увидимся, приятель, — произнес Тедди своим мягким северо-каролинским говором. Самозваный реднек[59], бывший «зеленый берет», вылез наружу, и они с Джен ушли, оставив меня наедине со своими мыслями.

И с пистолетом.

Я смотрел, как Джен уходит, и жалел, что все сложилось так, а не иначе. «Ну что ж, прощай», — мелькнула у меня мысль.

Когда мы снимали первые рекламные ролики про «зомби», я быстро понял, что Джен — непревзойденный профессионал в своем деле. Подобно моему первому инструктору по строевой подготовке, она знала, чего хочет от каждой сцены, и заставляла прыгать всех нас вместе со своей съемочной группой.

Джен также начала снимать видеоролики о тренировках, которые мы проводили с рейнджерами, которые очень нравились армии. Это означало, что ей нужно было быть в непосредственной близости от происходящего.

Джен, по собственному признанию, была сорванцом, и ее ничуть не пугали взрывы, стрельба или висящие над головой вертолеты, когда парни стремительно падали на землю. Позже я узнал, что она хотела стать фотографом и антропологом канала National Geographic, поэтому, когда ей представилась возможность изучать другую культуру и одновременно снимать ее, она сразу же вжилась в эту роль и стала ее частью. Это привлекло меня к ней еще больше.

С самой Джен тоже было нескучно. Она отдавала столько же, сколько и брала от нашего порой мрачного армейского юмора, и, несмотря на свои сто пятнадцать фунтов, в конце дня могла опрокинуть коктейль с лучшим из нас.

Постепенно, по мере того как я знакомился с ней, разговаривая днем и после работы, мы начали делиться друг с другом информацией о своей личной жизни. Она была хорошим слушателем, и я начал рассказывать о том, через что мне пришлось пройти, о проблемах, о которых моя жена не хотела слышать. Пока ничего конкретного — никаких ужасов Могадишо или Ирака — но о разочаровании в отношениях, которые давно остыли, о сыне, с которым я терял связь, и о боли, которую мое тело причиняло мне днем и ночью.

К тому времени я уже расстался с Кристин, и для развода номер три оставалось только заполнить бумаги. Несмотря на то что я работал в Фейетвилле, жил я в гостинице, а она с Томасом оставались в нашем доме. Все равно мне редко приходилось бывать дома, так что жить с чемоданом было проще.

У Джен были свои проблемы с собственным браком. Ее муж, который был ее творческим партнером в их студии дизайна, кино и фотографии, был хорошим парнем, ее лучшим другом. И хотя внешне все было в порядке — никаких серьезных ссор, никаких драматических ситуаций, — она уже давно не ощущала связи с ним как с мужем, и оставалась с ним ради их двух маленьких детей, Люка и Клаудии, хотя они уже и говорили о расставании.

Разговор о наших браках и одиночестве, вероятно, и стал тем, что изначально и сблизило нас как друзей. Но по мере того, как я узнавал ее — общаясь с глазу на глаз после съемок видеоклипа или посредством многочисленных СМСок и телефонных звонков, — меня все больше влекло к ней. Каждый раз, когда телефон звенел, я хватался за него, надеясь, что это сообщение от нее. Я стал вести себя глупо, как школьник, пытающийся произвести впечатление на девушку, чтобы заставить ее смеяться. А смеялась она замечательно.

Похоже, я ей тоже нравился, хотя и не мог понять, что она во мне нашла. Я полагал, что все хорошее, что было во мне во время службы в Подразделении, уже практически исчезло. У меня был лишний вес — двести шестьдесят фунтов, — и выглядел я так, словно каждую ночь напивался до беспамятства и глотал таблетки горстями. Что, в общем-то, было недалеко от истины.

Износ от посттравматического стрессового расстройства, гнева и депрессии вытравил на моем лице морщины, которые отказывались разглаживаться, даже когда я расслаблялся. У меня постоянно болела спина, вечно затекала шея, плечо все еще болело, а физическая боль была такой, что я не мог ее объяснить. Однако красными флажками для Джен прежде всего должны были послужить психологические проблемы — сигналы «Внимание! Не подходить!» Она уже обратила внимание на вспышки гнева и резкие перепады настроения, но продолжала со мной общаться.

Почти во всем мы являли собой полные противоположности. Она именовала себя хиппи; и хотя не была политиком, она склонялась к более либеральному мышлению, проводила свою жизнь в творчестве с другими художниками, была неисправимым оптимистом и смотрела на мир и людей, которые его населяли, как на нечто «хорошее».

Я же был стереотипным военным — консервативным, скептичным, закрытым от своих эмоций и мира. Я говорил так, как, по моему мнению, должен был говорить оператор спецназа, — громко и грубо, особенно в своих высказываниях о женщинах. Я называл людей, с которыми сражался, — сомалийцев, иракцев и иностранных боевиков — уничижительными прозвищами, которые мы сами себе придумали: «скинни», «тюрбанники», «верблюжьи жокеи» и «духи».

Однако Джен была более чем способна поставить меня или кого-то из других парней на место, если мы делали замечания, которые, по ее мнению, действительно выходили за рамки дозволенного.

Вместо жесткой конфронтации она выслушивала и ждала, пока у нее появится возможность высказаться. А затем доносила свою точку зрения.

Другие парни комментировали это, и я заметил, что их тон, поведение и поза смягчались — по крайней мере, в ее присутствии. Я знаю, как она это делала, потому что она так же влияла и на меня.

Постепенно она начала менять мои взгляды на мир. Может быть, он не такой уж плохой. Может быть, другие люди и культуры тоже имеют ценность.

Не поймите меня неправильно. Я не испытываю симпатии к террористам и тиранам, убивающим невинных людей, особенно женщин и детей. Но разговор с Джен помог мне увидеть в других — даже во врагах — людей, а не просто мишени. Возможно, они считали себя патриотами или послушными Божьей воле; может быть, они считали себя хорошими парнями, а нас — плохими; может быть, они тоже мечтали вернуться домой к своим женам и детям.

С каждым месяцем мы становились все ближе. Во время съемок она всегда ездила со мной и ждала, когда я провожу ее обратно в отель. Даже в окружении других людей, участвующих в съемках, мы проводили бóльшую часть времени вместе. Не проходило и часа, чтобы между нами не было сообщений и телефонных звонков.

Мне нужно было радоваться этому, и в каком-то смысле так оно и было, но это также и беспокоило меня. Я боялся, что просто испорчу ей жизнь, как испортил свои собственные браки, будучи по-прежнему подверженным приступам ярости и самоуничижения, все еще испытывая душевную и физическую боль. Мне не хотелось тянуть Джен за собой.

Сидя на парковке с пистолетом в руке и слезами на глазах, я размышлял обо всем, что со мной пошло не так. Думал о том, что уже не раз задумывался о самоубийстве, но так и не нажал на спуск. Очевидно, сейчас для всех было бы лучше, если бы меня не стало. После Могадишо у меня появлялись мысли о суициде, но не думаю, что я действительно хотел умереть. Я просто не знал, как жить дальше, и решил, что это лучшее решение.

Я перевернул пистолет, изучая, как естественно он лежит в моей руке. Сколько же раз мне доводилось стрелять из него или ему подобных на тренировках и в бою за эти годы? Сколько жизней я унес с его помощью? И что значит на этом фоне еще одна — моя собственная?

Я задумался, как лучше всего совершить этот акт. Засунуть ствол в рот? Может, между глаз? А может, приставить к виску?

«Только не облажайся», — сказал я сам себе. Мне уже приходилось выслушивать всякие ужасы, как например, о парне, который пытался убить себя из дробовика, но пороховые газы, вырвавшиеся из ствола, опередив картечь, отбросили его голову назад, разнеся лицо, но оставив в живых. В других историях, где обсуждался вопрос о том, куда производить выстрел — в рот или в голову, — отмечались случаи, когда неудачно попавшая пуля оставляла стрелка вести растительное существование. Мне же не хотелось оказаться еще бóльшим бременем, если не сделать все правильно.

Оставлять записку я не собирался. Это будет мой последний акт эгоизма, поскольку пришел к выводу, что всем все равно. Если и стоило из-за чего-то расстраиваться, так только из-за того, что возникнет проблема у компании по прокату автомобилей, которая будет вынуждена чистить салон.

Я сидел с дрожащей рукой, но мой разум застыл. Просто пустое место. Что ж, пора заканчивать с этим. Но тут раздалось жужжание моего мобильного телефона, оповещающее о том, что мне пришло текстовое сообщение. Я взглянул на экран. Оно было от Джен.

«Ты где?»

Не обращая внимания на вопрос, я поднял пистолет.

Еще одно жужжание.

«Эй! Почему тебя нет в холле? С тобой все в порядке?»

«Черт! Нет, я не в порядке. Я хочу умереть». Но я не ответил.

Снова жужжание.

«Мы ждем тебя».

Блин, эта девушка понимала, как заставить меня реагировать. За то короткое время, что мы были знакомы, она поняла, что у меня есть особенность появляться там, где я должен быть, и тогда, когда мне необходимо там появиться. Двадцать лет работы в Подразделении не проходят бесследно.

Вспоминая тот момент, я понимаю, что, вероятно, мне хотелось, чтобы меня спасли. И если в моей жизни в тот момент и был кто-то, кто мог бы оттащить меня с краю пропасти, то это была Джен. Я тонул, и хотя часть меня хотела все бросить и прекратить страдания, другая половина потянулась за спасательным кругом, который она бросила.

Я отправил ответное сообщение: «Уже иду», — и положил пистолет обратно под сиденье.

Посидев еще с минуту, я обнаружил, что меня колотит озноб, и я покрылся холодным пóтом. Я почти сделал это. Еще несколько секунд, — и я бы выстрелил. Моя боль ушла бы, и, как мне казалось, все остальные почувствовали бы только облегчение.

Словно в тумане, я выбрался из машины и зашагал к отелю, направляясь прямо к лобби-бару. Все уже были там и уже вовсю предавались вечернему кутежу.

Когда я подошел к Джен, она бросила на меня обеспокоенный взгляд.

— Ты в порядке? — спросила она.

— Да, да… просто… эээ… хотелось накуриться после долгого дня, — ответил я. Можно было наверняка сказать, что она не поверила, но уточнять и переспрашивать не стала.

Особого настроения для вечеринки, оказавшейся так близко к самоубийству, у меня не было, и в итоге мы сидели в баре и просто разговаривали. Я не стал объяснять, что делал в машине и что, если бы не ее своевременное сообщение, был бы уже мертв. Что если бы я все сделал правильно, то мозги разлетелись по всему салону арендованной машины, но боль ушла бы навсегда. Я даже не помню, о чем мы говорили, но был благодарен ей за то, что она сидела рядом.

Я не рассказывал ей о суицидальных мыслях на протяжении нескольких месяцев, и открылся только после того, как мы провели вместе выходные в Сент-Луисе перед двадцатой годовщиной встречи ветеранов битвы за Могадишо.

К тому времени, когда мы встретились в Сент-Луисе, мы уже были в отношениях. Меня все еще одолевали сомнения, была ли эта идея достаточно хороша для нее, но она ответила, что тоже пыталась не влюбиться в меня, но увидела во мне что-то, что ей было нужно. Они с мужем расходились и проходили через ад, распутывая деловую, а также эмоциональную паутину своей жизни. У него уже была новая девушка, но в итоге им удалось остаться друзьями и хорошими совместными родителями.

До этого момента я не вдавался в подробности о Могадишо или Ираке, но Джен знала, что мне приходится бороться со многими демонами. Она слышала, как я кричу во сне, борюсь с невидимыми врагами, имею дело с чувством вины и призраками. Однажды ночью она попыталась разбудить меня и вырвать из лап кошмара, но едва не получила удар, быстро скатившись с кровати на пол. После этого, если она хотела разбудить меня, то делала это криком или бросала подушку.

Когда она впервые затронула тему Сомали за столиком на открытом воздухе в округе Клейтон, я был не против поговорить. Пока я отделывался общими фразами, вроде: «Это было хаотично и долго», — все было в порядке, но когда она спросила меня: «Каково это было?» — слова поразили меня, словно самодельная бомба.

Это мгновенно вернуло меня в октябрь 1993 года, когда я вошел в свой дом после возвращения из Сомали и моя первая жена задала мне тот же вопрос. Тогда я разрыдался, увидев на ее лице шок и растерянность. Тогда я быстро совладал с собой и больше никогда не разговаривал об этом, разве только с другими ветеранами боевых действий, или бегло отвечая на вопросы любопытных молодых операторов.

Я не стал поднимать эту тему с Бренди, которой было бы все равно, и прекратил попытки с Кристин, которая посоветовала бы мне бросить работу. Но когда об этом спросила Джен, плотина, сдерживающая воды этого молчания, словно начала трескаться.

Я смутился, когда на глазах выступили слезы. и поперхнулся. Но вместо того чтобы шокировать меня, привести в замешательство или сказать, что она не хочет об этом слышать, Джен выслушала меня. А когда я вытер слезы и извинился за слабость, она взяла меня за руку и заверила:

— Плакать — это не слабость.

И тут плотину прорвало, и я не смог бы сдержать потоки своих страданий, даже если бы попытался. Крепкий парень. Элитный воин. Лучший из лучших. Sine Pari. Я рыдал, как ребенок, сидя за столиком на открытом воздухе в престижном районе финансового района Сент-Луиса, где нас окружали другие посетители и прохожие на улице.

В течение следующих двух часов я изливал ей свою душу. Я не искал пути к отступлению и не использовал вилку для салата, чтобы расправиться с плохим парнем, просто говорил о своих чувствах, — возможно, впервые с тех пор, как ушел в армию. Это лилось из меня сплошным потоком, и если я пытался остановиться, она поощряла меня продолжать, выплеснуть все наружу.

Ни разу за все это время Джен не сделала вид, что услышала достаточно, или что считает меня неумным или слабым. Она заверила меня, что любой, кто прошел через то, что довелось увидеть и сделать мне, отреагировал бы точно так же, как и я, и что это совершенно нормально. Она стояла в середине того потока, который выходил наружу, словно камень в ручье, а воды моего посттравматического стрессового расстройства бились о нее, разлетаясь в разные стороны. С того момента я всегда считал и считаю ее своей самой надежной опорой.

Наконец у меня иссякли слова. Мы вернулись в отель и стали готовиться к вечеру. Она собиралась сводить меня в джаз-клуб, в место, где я еще никогда не бывал. Будучи старой душой с молодым сердцем, она любила и ценила музыку. Дикая и свободная, но мудрая и глубокая, она все больше и больше погружала меня в свой мир, и мне это нравилось.

Когда она засыпала в моих объятиях той ночью, я был так благодарен, что эта женщина выслушала меня и позволила мне выплакаться, не осуждая меня. Я был влюблен, но вместе с этим осознанием пришло и чувство вины за то, что, — и я был в этом уверен, — последует за этим. Я просто знал, что разрушу ее жизнь. Просто потому, что был злым и агрессивным алкоголиком-неудачником, каким-то монстром, который мутировал из милого паренька из Индианы.

И все же, уезжая на встречу ветеранов в Фейетвилл, я надеялся, что мы с Джен каким-то образом найдем общий язык. Я не думал, что заслуживаю ее, но мне захотелось попробовать.

Изливая ей свое сердце в Сент-Луисе, я не смог излечиться от посттравматического стрессового расстройства. Это больше напоминало промывание раны и высасывание злой черной жидкости из моей души, тогда как инфекция все еще находилась там и продолжала гноиться.

Возможно, Джен так понимала меня потому, что у нее у самой было посттравматическое стрессовое расстройство. Ее воспитывала мать, которую воспитывал отец, передавший их семьям гнев и неразрешимые проблемы. В средней школе над ней без устали издевались, а в восемнадцать лет изнасиловали. Это и стало той соломинкой, которая сломала ее, отправив в цикл саморазрушения, сравнимый с моим собственным.

Неважно, как вы получили посттравматическое стрессовое расстройство, — когда вы его получили, оно уже с вами. Я всегда говорю людям, какая разница, где вы сломали руку — в Ираке или в Айове? Рука все равно сломана, и ее нужно вылечить. Она не знала ада войны, а я никогда не мог понять травмы изнасилования. Но мы понимали, откуда каждый из нас появился.

Через месяц после уик-энда в Сент-Луисе мы разговаривали по телефону, и я рассказал Джен о том вечере на парковке, когда подумывал о самоубийстве. Как бы случайно проболтался.

Сначала она мне не поверила. Это было так неожиданно и не по теме, которую мы обсуждали, но я вдруг почувствовал необходимость сбросить с себя это бремя.

— Ты спасла меня, когда написала мне в тот день. Я сидел в машине и собирался нажать на спуск, но твое сообщение остановило меня.

Джен все еще не могла понять, о чем идет речь. Она думала, что я так мрачно шучу, и все время переспрашивала, серьезен ли я. Возможно, ей не хотелось верить в то, что у меня действительно все плохо, и точно знаю, что ей было тяжело думать о том, что я сижу в машине, настолько несчастный и потерянный, что готовлюсь покончить с собой.

В идеальном мире я был бы счастлив в отношениях с Джен. Но посттравматическое стрессовое расстройство — это вор. Помимо депрессии и гнева, оно лишает вас чувства безопасности и самоуважения. Оно даже крадет вашу способность чувствовать, что вы заслуживаете того, чтобы в вашей жизни происходили хорошие вещи.

Поэтому вы отталкиваетесь от него, вы саботируете все хорошее, говорите себе, что это не может продолжаться долго, поэтому собираетесь покончить с этим здесь и сейчас, пока все не закончилось по-иному и не стало больно, или пока вы не причинили боль кому-то другому. Вы выпускаете на волю зверя в виде самореализующегося пророчества.

Как я и опасался, этот зверь вернулся и едва не разорвал нас на части, когда два года спустя мы с Джен поженились. В январе 2014 года мы, вместе с бывшим летчиком 160-й тактической группы, открыли собственную компанию по оказанию услуг в сфере военной подготовки. Парни проводили тренировки, а Джен отвечала за съемки и производство.

Мы оба прошли через разводы и находились в процессе нового, захватывающего романа, но вместе еще не жили. Она по-прежнему находилась в Сент-Луисе и была занята съемками и монтажом тех миссий, в которые мы отправлялись вместе, а я жил в Саванне, и много путешествовал по работе, — стараясь по бóльшей части делать это вместе с Джен.

Я был благодарен за то, что мы работали вместе, благодаря чему работа по контракту снова стала интересной, ведь я мог видеть все ее глазами. Другим, свежим взглядом.

Проблема состояла только в том, что это я втягивал ее в свой мир, а не наоборот. Когда мы собирались вместе, особенно в кругу моих друзей, мы веселились, как студенты колледжа на весенних каникулах. Мне нравилось иметь под рукой умную, красивую блондинку, а ей нравилось находиться с «плохим мальчиком».

Это было весело, временами даже слишком. Мы много работали, еще больше веселились. Но за каждым углом всегда таился посттравматический стресс, выжидая возможности испортить то, что у меня было с этой женщиной, которая становилась самым важным человеком в моей жизни.

Мы пили, дрались, просыпались, и я просил прощения. Она говорила: «Это все из-за выпивки. Может, не стоит так много пить?» — но мы продолжали, и все повторялось снова и снова. Тогда я не осознавал, но я сам саботировал эти отношения, которые казались мне слишком хорошими, чтобы быть настоящими, потому что в глубине души все время ждал, что она от меня уйдет.

Однако Джен приняла мое предложение руки и сердца, и мы начали планировать нашу совместную жизнь. Я собирался переехать в Сент-Луис, и она начала подыскивать дом, который мы будем делить с Люком, Клаудией и, как я надеялся, с Томасом. Она знала, что городская жизнь не пойдет на пользу моему ПТСР, поэтому начала подыскивать дом в холмистом пригороде, где она выросла.

В следующий раз, когда я приехал в Сент-Луис, мы посмотрели несколько домов и остановили свой выбор на одном из них. Владельцы, семейная пара, согласилась на наше предложение по низкой цене. Мы начали оформлять кредит, но в пятницу выяснилось, что нам не удастся воспользоваться льготной кредитной программой для ветеранов, если мы не состоим в браке. Это нужно было сделать до следующего понедельника, до которого оставалось чуть больше недели.

Джен сразу же принялась за дело, заказывая платье и строя планы. Это было не совсем то, что нам хотелось бы — мы планировали связать брачные узы на Бора-Бора или Таити в конце года, но нам также не хотелось терять и дом.

Когда Джен приехала в Саванну в следующий четверг, я находился в плохом настроении и отнесся к ней холодно. Несмотря на то что она занималась всеми приготовлениями, включая поиск мирового судьи, который обвенчает нас на пляже острова Тайби, и фотографа, который все это запечатлеет, я вел себя так, будто мне это доставляет неудобства. Я не знал почему, но стресс и беспокойство взяли верх.

«Неужели я совершил ошибку? А может быть она еще хуже? Не испорчу ли я все снова? Смогу ли я пережить боль от ее потери?» — ответы на все эти вопросы я скомпенсировал тем, что спрятался в своей скорлупе и оттолкнул Джен.

В пятницу мы покинули мою квартиру и отправились в отель у реки в центре города. Стоял теплый солнечный день, и после заселения мы отправились на прогулку. Я был притихшим, и она не подталкивала меня. Затем настало время собираться и отправляться на остров Тайби.

Мы старались приурочить церемонию к закату, поэтому, имея в запасе немного времени, зашли в любимый пляжный ресторан Джен и выпили по стаканчику, после чего направились на пляж, где только что прошел дождь, разогнавший посетителей. Поэтому, когда мы приехали, и дождь прекратился, пляж оказался в нашем полном распоряжении.

Это была прекрасная церемония. Мы оба написали свои собственные клятвы, а после позировали для фотографий. Если бы вы увидели фотографии сейчас, то увидели бы счастливую, симпатичную пару, которая явно очень любит друг друга и надеется жить долго и счастливо. Все это было очень романтично, но в то же время было иллюзией.

Закончив на пляже, мы договорились встретиться с друзьями в одном из ресторанов в центре города, недалеко от отеля, но придя туда, я присел на выпивку, словно боялся, что спиртное в баре закончится раньше, чем я буду готов остановиться.

Не знаю, почему мне так хотелось напиться. Некоторые люди не могут справиться с болью, а я не мог справиться с радостью. В результате у меня остались лишь самые смутные воспоминания о том, что произошло той ночью, и я похоронил их, наверное, в своем чувстве стыда. А Джен, напротив, помнит все.

Судя по всему, я весь вечер просидел за столом, разговаривая с чужой женой — человеком, который меня совершенно не интересовал, — и не обращал внимания на собственную невесту. Я с ней не разговаривал, не танцевал, а когда ей наконец надоело, что ее игнорируют, и она захотела вернуться в наш номер, я разозлился.

От отеля мы находились недалеко, всего в квартале или двух. Джен дала мне ясно понять, что она думает обо все этом. Это смутило меня и заставило испытать стыд — оба триггера для моей гневной реакции. Во время нашей прогулки я выходил из себя, разглагольствовал, кричал. Дойдя до холла отеля, я заявил ей, что отправляюсь в номер.

— А ты можешь делать все, что захочешь! — кричал я.

Сцена была настолько отвратительная, что администратор спросила у нее, все ли в порядке, опасаясь за ее безопасность. Смутившись, Джен кивнула и быстро потащила меня к лифту.

Как только мы добрались до номера, я отшвырнул ее со своего пути, в результате чего она улетела на кровать, но когда она поднялась, я оказался у нее перед носом. Представляя, как я выгляжу при допросе задержанных, это, должно быть, было страшное зрелище, особенно когда я подкреплял свои слова сильными тычками пальцев в ее плечо.

В какой-то момент я швырнул стеклянный контейнер для косметики, разбив его о стену, и только после этого она убежала в ванную и заперла дверь, а я, как сумасшедший, остался бушевать снаружи.

Свернувшись клубочком на полу ванной в свадебном платье, Джен раздумывала, не попробовать ли ей уйти или остаться на ночь в моем номере, но в итоге решила, что если я проснусь, а ее не будет рядом, я могу покончить с собой. Так что она заснула прямо там, и только однажды, после того как в комнате воцарилась тишина, вышла из ванной, чтобы проверить, как я себя чувствую.

Выйдя утром из ванной, она обнаружила меня в отключке на кровати и разбудила, заявив, что уходит.

Я не помнил ни ссоры, ни того, что я натворил, но по выражению ее лица понял, что это было нечто ужасное. Когда она рассказала мне, что произошло, я рухнул перед ней на колени и стал просить прощения.

Джен стояла со слезами, текущими по ее лицу, обычно такому светлому и счастливому, на котором сейчас застыла обида и испуг. Она сказала, что больше не доверяет мне и что я напугал ее. Она поняла, что вышла замуж за человека, чье настроение может в одно мгновение превратить его из «счастливого Тома» в «Тома из Подразделения», человека, который может убить ее в одно мгновение, если выйдет из себя.

Джен хотелось провести день в раздумьях, но она сказала мне, что в понедельник собирается пойти в суд и аннулировать брак. Это не было угрозой, чтобы заставить меня чувствовать себя плохо, просто она боялась, что следующая ссора может привести к чему-то более худшему, чем синяки.

Я признался, что я полный кусок дерьма, «дьявол», который не заслуживает такого ангела, как она; сказал, что единственное, что может быть хорошего в моей жизни, — это покончить с ней, но это ее только разозлило. Теперь, по ее словам, я пытался навязать ей суицид. Мне же хотелось взять свои слова обратно; я отчаянно хотел вернуть все назад.

Мы собрали вещи в гостиничном номере, подбирая тени для век и косметику, которые были разбросаны вечером накануне. Когда мы садились в машину, чтобы уехать, я спросил Джен, можем ли мы поехать на пляж, где только что поженились. Сначала она не хотела, но после моих уговоров согласилась.

По дороге в машине стояла полная тишина. Обычно Джен болтала без умолку и сыпала шутками, но сейчас ничего этого не было, и у меня возникло чувство обреченности. Не прошло и дня, а я уже провалил брак номер четыре.

Приехав на пляж, мы отправились к качелям, на которых всегда любили сидеть. Я спросил, могу ли я взять ее за руку, но она ответила:

— Нет. Я еще не готова к этому.

Некоторое время мы сидели молча, а потом она сказала, что не собирается уходить от меня. Просто хочет вернуться домой и разобраться в том, что произошло, а потом мы поговорим о том, что делать дальше.

После того как она вернулась в Сент-Луис, мы поговорили по телефону. Джен сказала, что может простить меня, но не хочет проходить через это снова. Она останется, но только если я получу помощь.

Я с готовностью принял ее условия. Я понимал, что мне нужно измениться. Если мне не удастся победить посттравматическое стрессовое расстройство, то потеряю единственного в мире человека, которого не только люблю, но и чья любовь может спасти меня.

Еще до нашего брака я согласился с тем, что мне следует обратиться за консультацией по управлению гневом, но все время откладывал этот визит. Мне не хотелось работать над собой, чтобы стать лучше, но теперь, когда на карту было поставлено все, я первым делом позвонил в понедельник утром и уже после обеда отправился к психотерапевту.

Это был маленький шаг, который сам по себе ничего не значил. ПТСР — это не то, что можно вылечить несколькими сеансами на кушетке с врачом. Это не щенок, которого можно шлепнуть свернутой газетой, и он снова станет послушным. Я превратился в хищного монстра, который поглощал все, что попадалось ему под руку, и его нельзя было победить легко или быстро.

Мне предстояла самая значимая битва в моей жизни, и я сомневался, удастся ли мне справиться с этой задачей. За свою военную карьеру мне довелось пройти через несколько жестоких процессов отбора в спецназ и в Подразделение, но я знал, что ни один из них не сравнится с тем отбором, который предстоял мне сейчас, если я хотел сохранить брак с Джен.

И снова все шансы были против меня. Все, что я мог сделать, — это начать потихоньку идти, ставя одну ногу впереди другой, и добраться до противоположной стороны горы. Надеясь, что Джен будет находиться рядом.