Записки нечаянного богача – 3

Глава 11 Выход на сделку с упырем

Мы вернулись на дорожку, по которой прогуливались с Мордухаем, и Тёма поразил меня в очередной раз. Чуть склонив голову вниз и вправо, он спокойно сообщил себе куда-то в нагрудный карман:

— Группы с первой по третью — уход к точке высадки, открыто, — и добавил, подмигнув мне, — сегодня танцев не будет!

Это было похлеще, чем в кино. Пейзаж, говоря избитыми клише, ожил. Но такого оживления хмурой осенней лесопарковой зоны наверняка не ожидал бы ни один завзятый натуралист. Вздымалась припорошенная снегом трава с землёй. Падали кусты. И вместо них появлялись бойцы в лесном камуфляже, слабо различимые даже стоя. Один, почти напротив меня, вышел, казалось, прямо из дерева, которое было как бы не в два раза у́же него. Они сворачивали какие-то покрывала из фольги и что-то, похожее на туристические пенки, крепили сзади под рюкзаками и лёгкой трусцой убегали в сторону, противоположную от города. Я насчитал десятка три, но фигуры сливались одна с другой и уверенно сосчитать их смог бы, пожалуй, только сам Головин, донельзя самодовольно наблюдавший за моим ошалелым лицом.

— Скажи ещё, что с воды меня прикрывала рота боевых пловцов дяди Коли с Тихоокеанского ПДСС — и тащи мне корвалолу, — обессиленно выдохнул я.

— Откуда знаешь про прикрытие с воды⁈ — строго и резко спросил он. Но не выдержал моего идиотского выражения лица, вытянувшегося ещё сильнее, и раскололся — заржал, от души, до слёз, хлопая меня по плечу, а себя по коленке и всхлипывая: «ты б себя видел, Дим!».

— Ага, а с воздуха нас прикрывали чайки, — кивнул он, отдышавшись было, но тут же сложился от хохота обратно.

Мы ввалились в «Корчму», продолжая разговор, начатый ещё в машине. Я на ходу кивнул вчерашней официантке и прошёл дальше, в тот зал, где сидели вчера вечером. За тем же самым столиком нас ждали Рыгор и Василь, глядя в стоявшие перед ними мониторы ноутбуков.

— Как прошло? — чуть обеспокоенно спросил нас Болтовский.

— Штатно, — ответил я и пожал руки им обоим, представив Артёма.

— Лосвидо, девятнадцатый? — неожиданно спросил у Головина Василь, указав тому куда-то на грудь.

— Да, примерно в тех краях, — ответил он своей привычной поговоркой, но на корчмаря смотрел теперь гораздо внимательнее, словно пытаясь вспомнить, где его видел раньше, хоть и стараясь не подавать виду.

Я пригляделся. Над левым нагрудным карманом у него висел какой-то значок, вроде как грифон с топором. Стоял он на двух скрещенных ножах разведчика, а на левой лапе держал щит с эмблемой военной разведки — силуэтом летучей мыши. Понизу шла лента с надписью «Доблесть и мастерство». Приключенец не переставал удивлять.

— Какие планы? — спросил Василь, усевшись обратно.

— Пожрать бы не мешало, — оживлённо потер руки Головин.

— Это само собой. Дальше что? — хозяин зашептал что-то на ухо неслышно подбежавшей официантке. Она кивнула и пулей вылетела за дверь.

— Дальше — в больницу надо, проведать Коровиных, — выдохнул я, садясь напротив него.

— Тьфу, не мог раньше сказать, — досадливо сморщился Василь, и, поднявшись, вышел следом за убежавшей сотрудницей.

— Какие новости, Рыгор? — обратился я к сидевшему слева чекисту, не сводившему глаз с экрана.

— Хрен их разберёт, Дим, — он устало потёр переносицу и красные с недосыпа глаза. — Часть их людей растворяется по стране и отваливает за кордон. Некоторые — с семьями и роднёй. Другая часть наоборот стягивается в город. Эти как раз без семей.

— Видимо, танцы всё-таки будут, — хмуро проворчал Головин и спросил у него, кивнув на монитор, — разрешите?

Рыгор отогнул повыше экран и чуть повернул ноутбук к подошедшему Артёму. Минут пять они обсуждали что-то, видимое ими одними, словами, понятными только им. Я же навалился на принесённые харчи, запивая их горячим местным сбитнем.

Василь вернулся тогда, когда засекреченные коллеги-смежники закончили непонятное обсуждение-брифинг и тоже кинулись догонять меня в плане еды. В руках у него были две одинаковые корзинки, только у одной на ручке была красная ленточка.

— Смотри, Волк: это для бабы Даги, а это для Милы. Не перепутаешь? — улыбаясь в усы, спросил он.

— Постараюсь, — улыбнулся я, потрогав пальцем ленту на корзинке для Людочки, — а что там?

— Для Бабы Даги — куриный суп по старинному жемайтскому рецепту, гусятина разварная с печёной тыквой и брокколи. Ну и сладкое, она венский штрудель очень любила в своё время, — он помрачнел.

— А для внучки? — видно было, что о еде он мог говорить долго и профессионально, с любовью и интересом, вот пусть про неё и рассказывает, нечего про плохое вспоминать.

— Миле ушица свежая, зразы, свининка с гарниром и фруктов много. И печева всякого мои положили от души — всегда жалели сиротку. Она последний год ходила — в чём душа держалась только? Одни глазищи на лице. Ну да Бог даст — наладится у них всё теперь.

И мы одновременно, все вчетвером, поплевали через плечо и постучали по столу. Интересно, всё-таки, и во многом одинаково ведут себя в определенных обстоятельствах католики, православные, агностики, двоеверы и прочие атеисты. Хотя, как в песне поётся: «не бывает атеистов в окопах под огнём».

На крыльце отделения стоял Иван Иванович Леванович и смолил «Беломор». Как и в случае с «Примой» при встрече со Славой Могилой в Шереметьево, я удивился — давно не видел в продаже этих папирос.

— Привет, герои, — хмуро поздоровался он.

Странно, в этот раз мы подошли культурно, даже шлагбаум не снесли, Раджа остался стоять за забором. Надо бы, кстати, узнать, кто подсуетился и восстановил ограждение так быстро, да ещё модное такое, с пультом, который гордо крутил на пальце с независимым видом повелителя Вселенной местный охранник.

— Здравия желаю, товарищ военврач! — Головин вытянулся и только что воинское приветствие не отдал заведующему отделения.

— Здоро́во, — Иван Иванович протянул ему руку. Если я правильно понимал, он вряд ли узнал Артёма. У врачей с богатым опытом, а Леванович явно был из таких, число благодарных пациентов измерялось даже не сотнями — тысячами. Поди упомни каждого. Зато тех, кого спасти не удалось, они обычно запоминали. Суровые издержки трудной, но такой почётной профессии. Поэтому на их юмор и цинизм я никогда не обижался — это уже мои персональные издержки или, скорее, преимущества воспитания в семье медработников.

— Случилось что-то, Иван Иванович? Может, помочь чем? — осторожно уточнил я.

— Это кардиореанимация, тут регулярно что-то случается. Помочь — только если мёртвых поднимать умеешь, — буркнул он. Значит, угадал я.

— Это — нет. Но если оборудование какое-то нужно, инвентарь, лекарства — только дайте знать.

— Богатый, что ли? — короткий взгляд из-под бровей был по-прежнему суров, но уже с зарождающимся интересом.

— Нечаянно, само как-то так вышло, — привычно ответил я, — а предложение в силе, и с решением можно не торопиться, оно бессрочное. Как там наши?

— Хорошо с вашими всё, домой надо отправлять. Только неврологи, боюсь, Люду не отпустят, а Дагмару — все остальные. К ней тут такой крестный ход каждый день — кошмар. Я их в ближний бокс перевёл, ко входу, а то прут все по мытому. Не уважают труд уборщиц, — хмыкнул он, видимо, чуть подобрев.

Мы взяли халаты и натянули бахилы, опасаясь спугнуть призрак хорошего настроения заведующего отделением. Он проводил нас до палаты лично, отмахнувшись от подбежавших было медсестёр, открыл нам дверь и поспешил по коридору дальше.

Бокс был небольшой, но уютный, насколько это определение могло быть применимым к больнице. И вполне современным — не просто две койки и две тумбочки при них. И кровати были хорошие, удобные, и кресла, и столик между ними. Без изысков, но аккуратно и миленько. Ланевский сидел на половине табуретки возле Милы, держа её за руку. Они о чём-то тихо переговаривались, и на нас не обратили ни малейшего внимания. Зато удивила пани Дагмара. На ней был белый махровый халат типа гостиничного, а на голове, поверх тщательно расчёсанных и убранных в элегантную прическу волос, какая-то серебристо-бежевая шляпка с плотной вуалью, закрывавшей жуткий шрам. Она повернула голову в нашу сторону и потянула носом:

— Никак Волк зашёл в гости? Да с гостинцами. От Васи́лько? — голос у неё был гораздо приятнее, чем при первой нашей встрече, а вот нюх всё тот же, феноменальный. Прямо служебно-розыскная бабка.

— Здравствуйте, милые дамы! — опомнился я. — Прошу угоститься перед дорогой, пора освобождать палату для больных, нечего тут здоровым и красивым место занимать. А как про Василя узнала, пани Дагмара?

— Зови уж меня баба Дага, Дима, как и все. А как мне не узнать по запаху наш жемайтский суп? Я же маму Василя рецепту сама научила. Только он, как и Лида-покойница, тмину лишку кладёт.

Вот это номер! Через всю палату, в корзине, в банке, завёрнутой в какой-то плотный плед. С первого вдоха.

— Баба Дага, давайте так: вы покушайте, соберитесь без спешки, мы часика через два заедем и заберём вас с Милой. Есть важное дело вечером, и без вас никак не решить, — старательно избегая подробностей, предложил я.

— Дело, говоришь? А я-то думаю, что за вонь такая знакомая, могильной гнилью отдаёт. Неужто и тебя Вупыр обработал? — старуха выпрямила спину, наклонилась вперед, чуть опустила голову и развела руки. Выглядела она настороженно и яростно. Как ворона, защищавшая гнездо. — Тоже будешь советовать отдать земли наши этой твари⁈

— Не обижай меня, Дагмара Казимировна, не заслужил, — ответил внутренний реалист с достоинством, но неожиданно сухо. Бабка вздрогнула и словно повела глазами, которых не было, по палате, будто ища того, кто говорил с ней моими словами. — Я встречался со Стасом. И встречусь ещё раз. Надеюсь, последний. Уговор у нас с ним получился. Меняться станем.

— Ну так и меняйся, мы-то вам на что? Я от них, мразей, достаточно натерпелась, мне с ними ни делить, ни менять нечего, — она вскинула подбородок. Гордая. Слабая, бедная, измученная, но не побеждённая. Вот так выглядит подлинный шляхетский гонор, дворянская честь по-здешнему, а не все эти современные глупости и лишние бестолковые понты.

— Он вернёт тебе всё, что обманом забрал у Георгия, — твёрдо сказал я.

— С чего бы ему? Осовестился на старости лет? — недоверчиво-язвительно спросила она.

— А ты отдашь ему сына, — закончил я.

Дагмара прижала руки к щекам. На соседней кровати завозилась Мила, порываясь то ли встать, то ли что-то сказать, но Лорд прошептал ей что-то на ухо и она замерла.

— Ты… — тихо прошептала старуха.

— Я. Отвели Боги сразу удавить подонков, хотя и хотелось очень. И сейчас хочется. Но если можно поменять это дерьмо на ваш покой — я поменяю. А там уж как получится.

— Не верь ему, Дима. Гнилая душа у Мордухаев, слишком долго безнаказанными ходили, ничего святого не осталось в них, — она говорила тихо, встревоженно.

— Я очень мало кому верю, баба Дага. Но мы встретимся сегодня со Стасом. И сына ты ему отдашь. А там — как пойдёт. Кушайте, собирайтесь, мы приедем через два часа. День будет долгим. Серёга, по коням, — обратился я к Ланевскому.

— А я-то вам зачем? — растерянно спросил он.

— Нам ты за всем, — ответил Тёма, опередив меня. — Ты тут вторые сутки без душа и смены белья, а это — моветон! И, наверное, нужно кому-то кольцо купить, правда?

— А? — ум не спешил возвращаться в бывшего банкира.

— Война! — выдержав паузу, заставившую меня напрячься, тонко и по-военному смешно пошутил Головин. — Оставь невесту в покое, тут периметр под охраной, это я тебе говорю. И пошли с нами — дел прорва.

Раджа вёз нас в гостиницу. Впереди и позади ехали тонированные внедорожники с российскими номерами. Головин, сидевший рядом, постоянно что-то писал и кому-то звонил, проверяя какие-то посты и связки, что бы это ни означало.

— Дим, а почему она Коровина, а не Воронина или там Воронова? — впервые открыл рот Сергей.

— Наверное, по тому же, почему я Волков, а ты — Ланевский. Двойные фамилии в советское время мало кто решался оставить, как буржуазный пережиток или что-то вроде того. Бонч-Бруевичей и прочих Лебедевых-Кумачей по пальцам можно было пересчитать. Наверное, тогда и Корвин-Литвицких «переписали». Ворон по латыни — Corvinus. Вот и показалось, скорее всего, кому-то, что народный Коровин гораздо лучше непонятного Корвина. А род древний, с историей. Какой-то центурион был в Римской империи, что сражался с вороном на шлеме. Правда, по некоторым данным, до получения римского подданства он наемником был. Из этих мест родом.

— С ума сойти, — в зеркале было видно, как он трёт лицо ладонями, пытаясь собраться с мыслями. — Никогда такого не бывало со мной. Я с ней рядом будто тону — ничего вокруг не вижу и не соображаю. Как будто колдовство какое-то.

— Насчёт колдовства — это вон к Волкову, он у нас колдун первостатейный. На минуту отвернуться нельзя, как вокруг него сразу то шаманы, то ведьмы, то привидения. Теперь вот упыря нашёл. И чего тебе только на океане не сиделось? — хмуро бубнил Головин, не отрываясь от телефона. — А тебе, Серёг, я вот что скажу. Я в семейных делах советчик никакой, конечно, но если ты продолжишь ей в глаза смотреть и слюни пускать — ничего путного у вас не сложится. Младенчик со слюнями потом по сценарию должен появиться. А мужик должен быть хозяином и защитником, опорой, а не «позвольте ручку облобызать». Хотя глаза красивые, конечно. А-а-а, хотя кому я это говорю — нас же один хрен постреляют или взорвут сегодня…

— Стоп, как это — постреляют или взорвут? — вскинулся Лорд.

— Как? Пиф-паф или бабах, как обычно. Да ты ж всё проспал там, в больнице! Волков тут у местного крестного отца активы отжимает, ну так, немножко, по-волковски: город и область. Похитил сына у него и принуждает к невыгодному обмену, шантажист и вымогатель. Так что если не ляжем — то уж наверняка сядем. Вы, господа, какую баланду предпочитаете? — нет, с чувством юмора ему точно надо что-то делать. Хотя эффект был, пусть и шоковый — Серёга отмер и начал сыпать вопросами. И, когда мы подъезжали к гостинице, уже орал в трубку на Валентина, чтоб тот бросал все, хватал задницу в горсть и немедленно летел в Могилёв.

А я водил глазами по сторонам и всей шкурой чуял опасность. Хмурое небо, противный дождик, сырой асфальт, мокрые стены и подслеповатые тусклые окна на них — всё злило. И очень не хватало Буцефала.

Мытые, бритые и нарядные, мы сидели на фудкорте торгового центра. Ну, вернее, нарядным был Лорд, к которому наконец вернулась утраченная рассудительность. Мы с Головиным просто были во всем чистом, в связи с чем тот не переставал несмешно шутить. Будто бы рассчитывал, что обилие дурацких шуток про похороны и поминки как-то поднимут нам настроение и снизят градус напряжения. Но не помогало.

План, разработанный вчера мной в компании Рыгора и Василя, кардинальных изменений не претерпел. «Встретиться — объясниться — разойтись» приближалось к финалу с каждой минутой. Но с появлением Головина последняя часть обрастала какими-то сложностями и запутанными схемами, призванными сделать так, чтобы число участников с нашей стороны до встречи равнялось тому же числу после неё. Для, как он сказал, «осознанья и просветленья», Тёма показал нам фото, ролики и какие-то оперативные отчёты, по которым выходило, что с момента нашей со Стасом беседы в Могилёв потянулась тьма вооружённого народу. Коллеги Рыгора и смежные ведомства работали в поте лица, но гарантировать, что за незаконное хранение и ношение повязали на въезде всех, разумеется, не могли. С востока, севера и северо-запада в город можно было попасть и пешком через лес, минуя посты на основных трассах. Богатую историю партизанского движения страны никак нельзя было игнорировать.

— Что с Бадмой делать — ума не приложу, — задумчиво произнес Ланевский, держа обеими руками стаканчик с кофе, третий или четвёртый за час.

Внутренний скептик и внешний Головин посмотрели на него совершенно одинаково, исподлобья и с некоторым раздражением.

— Кто о чём — а голый всё о бабах, — не выдержал Артём. — Ты вечера дождись, может, и переживать не о чем будет. И некому.

— Дим, что посоветуешь? — начисто проигнорировав его, повернулся ко мне друг.

— Я, Серёг, нарочно, прям вот специально ничего советовать не буду. Личная жизнь — на то и личная, чтоб своей головой про неё думать, самому решения принимать. Ну и отвечать, соответственно, тоже самостоятельно. А то начинается всякое детство потом: «а мне мама не велела, а мне друг так подсказал».

— А думаешь что? — не унимался он.

— С Милой я, как ты понимаешь, мало знаком, про неё ничего сказать не могу. А Бадма Норсоновна твоя явно баба умная и хитрая. Если сразу не отравит или не зарежет — может, ещё семьями будете дружить, — да, говорить честно — это тяжкий крест.

Лорд глубоко и тяжко вздохнул и выдохнул, протянув длинно термин, определяющий даму с низкой социальной ответственностью.

— Да куда тебе ещё-то, в этих двух разберись сперва, — хмыкнул Головин, не отрывая глаз от смартфона. — Так, московские прилетели, через час где-то будут в Корчме. Поехали за вашей Красной Шапочкой, Волки — и он крепко хлопнул Ланевского по плечу, возвращая в реальность.

В дальнем зале Корчмы было довольно многолюдно, народ сновал туда-сюда, переговариваясь, перешучиваясь и тихонько матерясь. Спокойно сидели лишь считанные единицы.

Пани Дагмара, в длинном тёмном бархатном платье цвета венозной крови, как определил оттенок внутренний фаталист. На волосах новая шляпка в тон, и тоже с густой вуалью. На плечах какая-то безрукавка с меховой опушкой-оторочкой. С той старухой, что я увидел на разгромленной кухне панельного дома — ничего общего: прямая спина, твердый звонкий голос, гордая посадка головы, грациозная стать неспешных движений. Вдовствующая императрица во всей красе.

Люда Коровина сидела слева от бабушки, явно чувствуя себе не в своей тарелке посреди всей этой суеты и беготни вооруженных людей. В белом льняном платье с национальной вышивкой и редкой красоты красных сапожках на невысоком каблучке, и тоже в меховой душегрейке — настоящая невеста-княжна. Пыльные чёрные войлочные ботинки на молнии Ланевский лично с рычанием выкинул в мусорный бак ещё в больнице. На шее Милы тускло мерцал фамильный медальон, а на пальце, ярко — новое колечко с сапфиром. Она постоянно касалась его пальцами левой руки, будто проверяя — настоящее ли, не мерещится ли?

Дочь преррий Бадма Норсоновна заняла место рядом с невестой хозяина, да так, что бульдозером не сдвинуть. Услышав вкратце историю знакомства и семейную легенду, которые Лорд, к чести его, рассказал сдержанно, чётко, не мямля, как вполне мог бы любой другой на его месте, она поразила меня тем, что по совершенно спокойному и невозмутимому восточному лицу покатились слёзы. Промокнув их осторожно платком, очень личная помощница Сергея Павловича тоном, не допускающим сомнений, заявила, что продолжит работать на господина Ланевского и его семью, если тот не возражает. И добавила, что она отлично разбирается в моде, косметике, домашнем хозяйстве и воспитании детей, поэтому отказ от должности, разумеется, примет, но вряд ли поймёт. Изумленный Серёга не придумал ничего лучше, как поблагодарить её за службу и преданность, и познакомить с Милой, под пристальным взглядом моего внутреннего скептика, враз преисполнившегося самыми чёрными подозрениями о тонком деле Востока. Но Бадма поразила повторно, раскрывшись с новой стороны. Они с Людой о чём-то шептались, хихикали и смеялись, как лучшие подруги, которых у Коровиной никогда не было. Глядя на то, как легко и радостно улыбается его невеста, Ланевский, кажется, вполне смирился с мыслью о том, что цветок преррий его когда-нибудь отравит.

Юрист Валентин, прилетевший из столицы в компании Бадмы, сидел на левом краю. Причём меня не оставляло чувство, что она тащила его до самолёта за шиворот. Он, в принципе, всегда выглядел довольно оригинально, особенно на фоне блестящего Лорда, а тут уж вовсе сам себя превзошёл. Помимо мятых брюк, висящих сзади так, что даже Головин лишь сочувственно промолчал, на нём был пиджак фасона «как из задницы бегемота вынутый», рубашка с воротником, в котором не хватало ещё по меньшей мере двух таких же шей, как у него, и ботинки, которые он явно снял с какого-то спящего богатыря. Словом, выглядел юрист по-прежнему — душераздирающе. Он сидел с краешку, покачивая великанским башмаком размеров на пять-шесть больше необходимого, и время от времени снимал и протирал толстые очки. Если и волновался — то ничем этого не выдавал. Такому только в покер играть. С клоунами.

По правую руку от Дагмары на правах и по обязанности, что вернее, хозяина сидел Василь. Он что-то тихо отвечал время от времени на вопросы вдовствующей императрицы, глядя на неё то с удивлением, то в восторгом. Пару раз брался за телефон, как раз, когда я проходил мимо, и слышал краем уха что-то вроде: «баба Дага поклон передаёт, узнать велела…». Иногда говорил что-то старухе, и та, подумав, отвечала коротко, прикрывая губы ладонью.

За широкой спиной корчмаря, в небольшой нише, сидел, скособочившись, Мишка Мордухай. Выглядел, как та статуя — целенькая, только без весла. В том смысле, что от подельников, которых везти никто и не подумал, он выгодно отличался полным комплектом зубов и стандартной геометрией лица. Ну, почти стандартной — кто-то из нас, я или Лорд, не глядя отвесили ему хорошего леща открытой ладонью, поэтому одно ухо и щека у него были багровыми с синевой.

В половине седьмого мы высыпали на воздух, подышать чистым, свежим осенним белорусским… никотином, конечно. Как только приехали из больницы с Воронами — я купил в ближайшем магазинчике местных сигарет, запросив самые крепкие. Продавщица явно поняла меня буквально, выдав какой-то лютый самосад в криво заклеенной красной пачке. Такими сигаретами только дезинсекцию проводить. Хотя, пожалуй, даже дератизацию — зверей размером до кошки включительно этот дым, думаю, валил бы с гарантией. Учитывая то, что чадили мы вдвоём с Головиным. А магазинишко оказался закрытым, так что купить что-то более щадящее я не смог. На улице с этой и противоположной стороны вообще оставалось мало открытых окон и дверей. И народу для вечернего времени было подозрительно негусто. По тротуару напротив неспешно прогуливалась пара — мужчина что-то говорил на ухо даме, она заливисто смеялась. А когда, хохоча, закинула голову вверх и наклонилась назад — сбоку из-под курточки на спине на мгновение застенчиво выглянул толстый глушитель, похожий на те, которыми водили по сторонам бойцы Артёма, стоя за бронёй напротив кабака на Пятницкой улице.

— Едут, уходим, — толкнул меня Головин так, что сигарета вылетела из пальцев и обиженно пшикнула в луже, мгновенно напитавшись водой и рассыпавшись на части: белую бумажку гильзы, коричневые нити табака, фильтр, желтую обёртку фильтра и маленький черный уголёк.

В дальнем зале было уже значительно тише. Фигуры латных доспехов вдоль стен чередовались с такими же неподвижными, но современными и живыми бойцами-приключенцами. Хотя у нескольких я заметил незнакомые шевроны. На одном, кажется, был чёрный лис на фоне какой-то красной горы. Я встал перед длинным столом справа, со стороны Василя. Тёма стоял напротив меня, возле Валентина. На видеопанели рядом со мной шло изображение с уличных камер, очень неплохое, кстати, подробное, несмотря на дождь и сумерки.

Ко входу в Корчму подъехало четыре длинных внедорожника Шевроле, такие, кажется, называются Субурбанами. Свежие, если не новые, в Москве мне похожих видеть не доводилось. Из них стали выскакивать бойцы, формируя подобие коридора от второй с головы машины до входа. Дверь открыли, и из темноты машины медленно и тяжело выбрался Стас Вупыр. Провел ладонью по лысой голове, смахивая капли дождя. Посмотрел прямо в камеру. И неприятно улыбнулся, делая первый шаг.