Записки нечаянного богача – 3

Глава 32 Свадьба. Начало

Разбудила Анюта.

Шуршание под дверью слышалось уже давно, поскрёбывание и тяжкие вздохи начались минут десять назад — долго держалась. На фоне звучали тихие скрытные шаги и еле слышное шиканье — видимо, кто-то стерёг наш с Надей сон до последнего. Но детское нетерпение всегда побеждает взрослую рассудительность. Поэтому под дверью раздалось фальшиво-плаксивое: «Ма-а-а-ам!». А вслед за ним и контрольное: «Па-а-а-ап!». Спящие без задних ног реалист, фаталист и скептик нытьё, неискреннее, как американские улыбки, предсказуемо проигнорировали напрочь. Проснулся отец. Хотя нет, «проснулся» — это громко сказано. «Принял вертикальное положение неописуемым усилием спинного мозга» — так точнее.

— Я вас слушаю, — выдало туловище, открыв дверь, почёсывая правое бедро сквозь пижамные штаны и будто бы принципиально не открывая глаз.

— Па-а-ап? — испуганно-удивлённо прозвучало снизу.

Нечеловеческим напряжением сил, едва ли не пальцами, я раскрыл глаза и правым увидел растерянную дочь. От левого сигнал до мозга не дошёл — то ли глаз, то ли полушарие, но что-то точно продолжало спать. А то и оба вместе.

— Доброе утро, солнышко. Что случилось? — таким голосом лучше говорить: «я зажарю твою печень и съем её с горошком».

— Я проснулась, а все спят! — неудивительно, судя по брошенному за спину взгляду на окно.

— А сколько времени, Ань? — не до конца проснувшийся внутренний фаталист закусил кулак, чтоб не подсказывать мне лишних слов, что и без него столпились прямо за зубами.

— Уже было шесть и стало почти семь! — мы всегда учили дочь быть честной. Не предупреждая, что иногда это может быть рискованным. Свадьба планировалась на пять часов. Вечера.

— Отлично. Просто замечательно. Ты кушать хочешь? — нейтрально уточнил я у дочери, заслужив овации за сдержанность от внутреннего скептика.

— Да, — глаза дочери заставили бы рыдать того самого памятного котика из «Шрека».

— Тогда пойдём, только тс-с-с-с, маму не разбуди. Спускайся вниз вон по той лесенке, я сейчас штаны надену и тебя догоню. Если там кто-то есть — скажи: «Анна Дмитриевна поснедать изволит!», это значит: «я пришла завтракать». — недоразбуженный мозг выдавал неожиданные вещи.

В зале было оживлённо. Со ступеней лестницы показались сперва белые стандартные гостиничные шлёпанцы, потом бордовый махровый халат, и лишь вслед за ним моя заспанная морда обозрела окрестности. Штанов я не нашёл. Не то, чтобы мы с Надей вечером расшалились — просто не искал вообще. Забыл.

Лиза, племянница Василя, та официантка, что встречала нас с первого дня в Корчме, бегала весёлой и румяной. Как раз сейчас отбегая от Анюты, сгрузив на стол перед ней яичницу, блинчики, салатик и какао в неожиданной яркой посуде с диснеевскими персонажами. Которая в антураже заведения, на фоне щитов с гербами и рыцарских лат, воспринималась крайне шизофренически.

Сам Василь обсуждал что-то с товарищем Колобом за чашечкой кофе. Оба выглядели так, словно не спали несколько дней, что вполне соответствовало действительности, поэтому крошечные фарфоровые чашечки у них в руках смотрелись чистым издевательством.

Андрусь и Гнат, эксперты по логистике и силовым акциям любого, казалось, масштаба, тоже не были похожи на сильно выспавшихся. Пили, судя по цвету, биографиям и характеру употребления, чифир. Но этим двоим, пожалуй, можно было бы вообще всё — столько, сколько сделал каждый из них за этот месяц, наверное, не сделал никто. Да и не смог бы.

Баба Дага сидела рядом с ними, и пила, видимо, то же самое — с неожиданной стороны открылась. Но и в случае с ней претензии были излишни. Старуха поставила на уши, не вставая с места, столько народу, что и представить сложно. И очень многое из того, что абсолютно невозможно было решить сналёту нам с Тёмой, она решала за один звонок. Редко — за два. Но решала всегда.

«Звуковики», Павлик — старший головастик, и канадский певец сидели с одинаково застывшими лицами, едва ли не промахиваясь чашками мимо ртов, потому что с ними за длинным столом завтракали, как обычные живые люди, бородатый пожилой американец, гладко выбритый и причёсанный датчанин, сын ирландца и филиппинки и мексиканец чуть помоложе первых троих. Что заставило этих встать в такую рань — я и представить не мог. Со стороны уборной к ним подходили англичанин и ещё два американца, все с уложенными волосами, ухоженными лицами и умытые — профессионалы.

— Доброе утро, леди и джентльмены! — вежливо, хоть и подозрительно хрипло сообщил мной внутренний реалист по-английски, решив, видимо, что долго молча стоять на лестнице в халате просто так — довольно опрометчиво.

— Я поселю здесь счастье! Я погружу этот город в восторг и трепет! — продолжил я на родном, запахнув полу халата, пародируя Егора-Горе из «Калины Красной».

Встречали меня хохот, приветственные реплики на нескольких языках и аплодисменты. Даже жалко стало, что Надя не увидала — красиво получилось.

Головин и Ланевский сидели за тем самым столом, что мы собирались дарить Лорду в новый дом. Тем, что весил, как груз всех наших грехов, вместе взятых. Тёма был похож на Мистера Смита из фильма «Мистер и миссис Смит», в том месте, когда им уже разнесли всю хату наёмники: смокинг ещё безупречен, но бабочка уже развязана. По крайней мере, артист, сыгравший эту роль, сидевший сейчас за соседним столом, навёл именно на такую ассоциацию. Лорд, говоривший с тем самым англичанином, что выходил из санузла, но задержался возле их стола, выглядел… Ну, как натуральный лорд он и выглядел. Стать, осанка, оттенок скуки в глазах и вяловато-протяжный акцент того самого «пош инглиш», диалекта для богатых, который я отметил в первую нашу встречу. Господи, это было явно несколько веков назад! Костюм-тройка в строгую клетку и уложенные волосы, которым будто бы не был страшен и девятый вал, картину не довершали, но подчёркивали некоторые нюансы. Певец, голубоглазый остроносый блондин, говорил с ним на одном языке, с одним и тем же акцентом и на равных. И это, кажется, удивляло их обоих.

Я упал за стол к друзьям, обхватив двумя руками кружку с чаем. На колени умостилась Аня, ловко сдвинув через полстола к себе свои три тарелки и чашку. Одним движением. Двумя руками. «Папина дочка», — умилился внутренний реалист.

Первым делом я влил в себя чаю. Вторым — попросил ещё, и желательно — вон того, крепенького, от бабы Даги. Потом подъел размазанную дочерью по тарелке глазунью. И почти стал похож на нормального человека. На лестнице показалась Надя, в платье. Выглядела божественно. В том смысле, что глаза её метали молнии так, что старику-Перуну было впору призадуматься о профнепригодности. С мест ей навстречу неслось: «доброе утро, Надежда!», «Надь, привет!» и «good morning, missis Volkov!».

— Волков! Ты забыл, где шкаф с одеждой⁈ — пронеслось под сводами.

— Пардон, мужики. Пижамку переодену и снова выйду, — выдохнул я уже на ходу, едва успев запихать в рот ещё один блин. И побежал переодеваться под сочувственный хохот всего зала.

Торжество было назначено на пять часов вечера. Я ещё переживал было вначале, как справятся островитяне без привычного чаю в «файф о’клок». Но потом поводов для переживаний стало гораздо больше.

Город был украшен так, как, пожалуй, никогда раньше. И ни один в мире. Казалось, каждое второе окно светилось стилизованными Волком и Вороной, вписанными в сердечко. Три остро модных дизайнера, один был приглашён специально, а два других приехали по велению сердца и чуткого коммерческого нюха, в один голос выбрали эту картинку как логотип мероприятия. Получилось симпатично. Чья-то лёгкая и щедрая рука распечатала их во всех возможных масштабах и в неимоверном количестве, и вчера раздала горожанам. Теперь эта пара смотрела отовсюду — из окон квартир, учреждений и заведений, с машин и общественного транспорта, со стен и деревьев. В соцсетях творилось чёрт знает что — кто-то устроил конкурс на лучшее фото размещения Волка и Вороны, и показатели каких-то репостов и вовлечённости, что бы это ни значило, запинали все предыдущие рекорды в самый дальний угол, пыльный и скучный.

На площадях и перекрестках стояли фуд-траки и памятные с детства желтые бочки для напитков. Под бочками были ТЭНы, газовые горелки, а то и просто костерки. Перед словами «квас» и «пиво» были приклеены красные буквы «НЕ». Пахло корицей, гвоздикой, анисом и цитрусами. На стенах домов были растянуты белые экраны таких размеров, чтоб видно было даже слабо зрячим.

Вчера вечером было обращение Губернатора. Ну, то есть Главы Могилёвского облисполкома. Он сдержанно, но вполне искренне поблагодарил горожан за помощь в подготовке мероприятия, не имевшего аналогов в истории города, области, республики и вообще. Так и сказал. Объяснил, когда, что, как и где будет и не будет работать. Передал благие напутствия от Батьки. А в конце выдал не предусмотренное сценаристами: «саботажникам и вредителям — смерть! Я не шучу». И не шутил.

Стадион, после реконструкции чёрт (и проектировщик) знает сколько лет назад вмещавший в себя семь с лишним тысяч человек, было не узнать. Снаружи он смотрелся, как огромная ванна или клумба: параллелепипед с расходящимися наружу сторонами, накрытый сверху высокой округлой крышей, будто из формы для буханки пёрло тесто. Как уверяли Второвские аналитики, с орбиты «буханочку» было видно отчётливо, пусть и вооружённым глазом. Этих, пристально-глазастых, на орбите насчитали уже несколько десятков.

Снаружи стадион был украшен национальными мотивами обеих стран-участниц, при том, что мероприятие было сугубо частное, без какого бы то ни было официального или политического подтекста. На фронтонах кружились те самые Волк и Ворона. Вообще, многие элементы на стадионе, и на экранах по городу, то и дело начинали шевелиться, оживая и восхищая зрителей. О том, что впечатлительным лучше зажмуриться и сидеть дома, предупреждали уже неделю мэр, губернатор и руководители профильных ведомств. Тех, кто не внял, на улицах ожидали экипажи скорой помощи. Когда я узнал, сколько их будет, откуда и за какие суммы их стянули — сразу грубо попросил погрузить меня в одну из карет у увезти из этого разорительного ада к чёртовой матери. Но, как успокоил меня Тёма, «то — бензин, а то — живые люди!».

На стадион с ядовитой завистью смотрели Пентагон, форт Нокс, Букингемский дворец и Ватикан. Кремль одобрительно ухмылялся. Охрана объекта была спланирована и реализована так, что, как сказал Тёма, «теперь и про меня в учебниках и методичках пропишут, никуда не денутся». Безопаснее, чем здесь, в центре Могилёва, сегодня было, наверное, только на Луне.

Мы, «группа женихов и сочувствующих», прошли через четыре кордона ненавязчивой, но, даже на неискушённый взгляд, крайне эффективной охраны, и попали в рай. Внутри ничего не напоминало о том, что тут раньше можно было посмотреть футбол или лёгкую атлетику. Космического вида сцена с одной из «коротких» сторон прямоугольника выглядела так внушительно, что немного тревожила даже тех, кто видел её до этого, то есть нас. Остальных лишала дара речи. От неё секторами расходились вип-ложи прямо по полю, сохраняя свободное место, то ли под танцпол, то ли под армейское построение. Мы заняли места за нашим столом, куда нас вежливо сопроводили мужчины-«хостес» в чине не ниже капитана. У троих на груди красовались те же грифоны, что и у Тёмы на смокинге. Бабочка на нём была в полном порядке, как и он сам. Разве что чуть бледноват. Как и шедший рука об руку с ним Лорд. Потому что за соседним столом нас уже ждали.

Краткая процедура знакомства была чуть смазана тем, что все представляемые постоянно отвлекались. Мы — на то, чтобы втихаря ущипнуть себя, хотя бы в кармане, за ногу. Они — потому что под крышей стадиона время от времени пролетали Волк и Ворона, голографические, конечно, но если точно этого не знать — то очень хотелось перекреститься. Хотя, пожалуй, знание тоже не спасало особо. Второвские гении три-четыре-и-пять-дэ снова превзошли самих себя.

Поэтому рассадка гостей за столами и на трибунах заняла чуть больше планируемого времени. Когда мне и Тёме в ухо сообщили, что всё готово, и объект закрыт, мы едва не обнялись. Теперь, пожалуй, сюрпризов ожидать не стоило. Как уверял Головин — опасность может быть только до блокирования входов и выходов его коллегами. Мало ли, кто и что там решил пронести и устроить? Но теперь можно было начинать шоу.

— Дим, ты дыши иногда, что ли. А то пугаешь очень: то голоса в голове слушаешь, то ругаешься про себя, — как-то даже жалобно попросила Надя. В длинном сером платье с искрой, на каблуках, с идеальной прической и макияжем, она выглядела в тысячу раз лучше голливудских кинодив. Привезённое из первого приключения изумрудное ожерелье лишь подчёркивало эффектный образ. Про див я не для красного словца вспомнил — они сидели за столами в соседних секторах, глядя вокруг, как деревенские девчонки, вне зависимости от возраста.

— Прости, милая. Волнуюсь страшно, — выдохнул я ей на ухо то, о чём никому кроме неё не признался бы и под пытками.

— Везёт тебе. Я вот охреневаю целую неделю, и с каждой минутой всё сильнее, а ты вон просто волнуешься, — она поцеловала меня в щёку, крепко сжав руку. Стало полегче.

Ведущего на сцене не было. Да, где-то далеко наверняка рыдали и грызли локти лучшие отечественные и мировые конферансье, но мы решили именно так. Это пусть и глобального масштаба, но свадьба. И она планировалась, как не имеющая аналогов в истории. Поэтому сопоставимого ведущего придумать не смогли, как ни старались. Подошёл бы, пожалуй, кто-то из президентов. Или Папа Римский. Но мы с Головиным постеснялись тревожить занятых людей. Поэтому голос, отчаянно похожий на Левитана, сообщил из-под купола, что приветствует всех гостей бракосочетания. А ввиду того, что молодые являются гражданами разных стран, хоть это и условности, для проведения законной церемонии на сцену приглашались сотрудники органов записи актов гражданского состояния обоих государств. Трибуны взорвались первыми овациями. Над центром поля полетели громадные флаги России и Белоруссии.

Тётки были, как и все ЗАГСовские работницы, тёртые и битые жизнью неоднократно, но перед выходом на сцену обнялись, перекрестились и накатили по полстакана. Это было верным решением. Они протараторили требуемое законом и пригласили на сцену женихов. Трибуны зароптали — про второго мужа Милы Коровиной разговора не было. Но ответственный работник из Могилёва вовремя пояснила, что женится не только Ланевский, но и Головин. Первый сценарный промах был выявлен и пройден. Надя налила мне рюмку, с опаской поглядев на то, как я сложил вдвое серебряную вилку.

Друзья стояли на сцене, как ледяные скульптуры: прямые спины и каменные торжественные лица. Замершие над ними государственные флаги размером с трёхэтажный дом лишь усугубляли паралич. На сцену позвали невест. Трибуны было промолчали, будучи подготовленными, что их тоже выйдет две, но вдруг взорвались воем. Из-за кулис Бадму под венец вёл кто-то в одеянии буддийского монаха. Я не удивился бы и самому Далай-ламе. Да я, пожалуй, и Будде бы не удивился — удивляльный участок мозга отказал уже давно. Милу в бело-серебристой горностаевой шубке и ослепительно-снежном платье вёл, бережно отставив локоток, сам Батька. Это было его предложение: раз сирота — то к мужу подвести должен именно он. Нам спорить было, понятно, тоже не с руки.

Официальная церемония длилась минут пятнадцать, со всеми подписями во всех книгах и краткими пожеланиями. Под сумасшедший крик трибун мужья проводили жён за наш стол, заняв почетные места в центре, дожидавшиеся именно их. От сцены сюда вёл специальный травелатор, как в аэропортах и торговых центрах. Политики, и тот, что в костюме, и тот, что в шитом халате, уселись левее, в ложе для ультра-премиум-капец-вип-гостей, как кратко называл её Головин. Он сидел, не сводя с Бадмы восхищенных глаз. В её наряде как-то удивительно гармонично сочетались национальные цвета и мотивы. Одежда невест оставалась, пожалуй, единственным участком, куда мы не совались вовсе. Но с каждой минутой на лице Тёмы крепла решимость этот досадный промах в своей части как можно скорее исправить.

А потом пошла культурно-развлекательная программа. По трибунам и меж столов сновали официанты с едой и напитками. Оборудовать стадион под «накормить восемь тысяч человек» было задачкой с кучей звёздочек, но мы справились. Как и с организацией автоматических гардеробов в подтрибунных помещениях. И с отоплением всей этой махины. Поэтому внутри стояла комнатная температура, и народ не прел в шубах и пуховиках. Я особо не вглядывался, но видел, что и сидевшие на трибунах были одеты празднично и нарядно. Дамы сверкали украшениями. Василь и его коллеги по цеху заверили, что краж сегодня не будет: все местные поклялись, что портить свадьбу блатным озорством не станут, а лишних людей с улицы в этих восьми тысячах не было. Про то, что оставалось за периметром стадиона, уговор был ровно такой же.

— Внимание-внимание, дорогие друзья! Работают все микрофоны и камеры города Могилёва! Мы ведём нашу трансляцию с улиц: они переполнены счастливыми людьми! — загремел диктор. В этот раз голос был решительно похож на Николая Николаевича Озерова.

Огромная видеопанель, установленная над сценой, наполнилась кадрами, на которых были видны районы города: Ленинский, Октябрьский, Спутник, Фатина, Казимировка — все. Тьма народу, иллюминация круче московской и парижской. Толпы воодушевлённых горожан и понаехавших с восторгом и криками встречали картинку со стадиона. Тем, кому повезло увидеть на большущих экранах себя, впадали кто в ступор, замирая с открытыми ртами, кто в эйфорию, вопя и размахивая руками, колотя соседей по спинам и плечам. Над толпами на растяжках и тросах между домами висели, чуть колышась на лёгком ветерке, символы свадьбы: Волк и Ворона, заключенные в одном сердце. Са́мом сердце самого́ Могилёва.

— По скромным подсчётам число гостей на свадьбе приблизилось к миллиону человек, и это только те, кто посетил торжество лично! Давайте посмотрим сколько людей по всему земному шару сейчас наблюдают за нашим праздником, приветствуя и поздравляя молодых! — не умолкал невидимый «Озеров».

За сценой на видеостене, на которую я не мог смотреть без изжоги, потому что знал её стоимость с доставкой и монтажом, появилась инфографика: глобус, стрелки и бегущие цифры. Справа вылетали по очереди плашки с названиями стран на двух языках, русском и английском, и с флагами, видимо, для неграмотных. На каждой были показатели числа зрителей трансляции. Страны менялись местами, в соответствии с цифрами. Плашки «Китай» и «Индия» дружно спихнули вниз флаг Белоруссии. Я увидел, как нахмурился Батька, и выдохнул себе в нагрудный карман:

— Павлик, поставь цифры России и Беларуси вместе, и пусть с первого места не сходят, вроде как вне конкурса. А то беды бы не нажить на ровном месте.

— Сам хотел предложить, — в ухе тут же отозвался глава аналитиков, — делаю. Готово!

Флаги двух стран закружились, превращаясь в логотип свадьбы. Потом в «сердечке» снова оказались знамена, триколор и красно-бело-зелёное, а само «сердечко», растолкав густонаселенных соседей, вырвалось вверх и замерло над общим столбцом, отделённое золотой полоской-отбивкой. Второй косяк исправили на ходу, и я с облегчением заметил, как повеселели политики за соседним столом.

На счастливом почти до идиотизма лице Ланевского появилось удивление. Продать права на трансляцию всем, кроме американских товарищей, предложил Второв, якобы в отместку за те новости, где он травил жен и женил сыновей. Любопытным янки пришлось перекупать права через вторые и третьи руки. Эксклюзив всегда стоил дорого, а наш — тем более. Мне ли не знать. Так вот, судя по статистике смотревших за началом церемонии в США, тамошние стрим-бродкаст-хрен-пойми-кто, отвечавшие за масс-медиа, разорились-таки. А это означало, что азиатские и европейские друзья Михаила Ивановича, а равно и он сам, только что стали значительно, Очень значительно богаче. А мы отбили очень приличную сумму от понесённых расходов. Лорд повернулся ко мне, как ужаленный, и вскинул вверх большие пальцы. Я согласно кивнул. Не всё ж нам их телешоу смотреть.

— А теперь, дорогие друзья, краткая история наших героев вечера, молодожёнов Ланевских. Многие из вас думают, что знают её, но правда, как всегда, где-то рядом, — загадочно проговорил диктор, в этот раз очень похожий на Леонида Каневского из передачи «Следствие вели».

На стене побежали кадры, от которых на стадионе воцарилась абсолютная тишина.

Двор обшарпанной панельной девятиэтажки. Ранняя весна, слякоть и холод. Озябшие на ветру берёзы до четвертого этажа. По нечищенному тротуару, оскальзываясь на ледяных краях колеи, тоненькая фигурка катила инвалидную коляску. В коляске — слепая старуха с торчащими из-под допотопного вязаного грязно-белого берета седыми космами, дрожавшими на пронизывавшем ветру. Сзади в ручки упиралась, выбиваясь из последних сил, молодая девушка в обтрёпанном пальто. И уродливых войлочных башмаках на молнии.

Мила прижала ладони к губам. Серёга обнял её за плечи, пододвинувшись ещё ближе. Бабе Даге картинку пересказывали сидевшие рядом.

Пара перебивок с фурами и кораблями, на которых из-под нарисованных трёх башен едва пробивался летящий ворон. Сухой голос диктора, сообщавший, что из-за чужой подлости невеста осталась сиротой, ухаживавшей за бабушкой-инвалидом.

— Люди быстро забывают добро, — весомо, тяжело говорил голос из-под купола. — Но есть те, кто помнит. И те, кто может защитить слабых. Не за деньги. А просто потому, что так правильно. И так надо!

На экране вдруг появилась картинка зала в Корчме. Мужская рука подводила сухую морщинистую женскую к нужному месту на документах, где появлялась сложная подпись с каллиграфическими петлями и штрихами. А потом прозвучал голос:

— Я подтверждаю своим словом, что обмен проведён честно. Род Воро́н с этого дня стерегут Волки!

Я вытаращился на экран, размером почти с само футбольное поле. Этого в сценарии не было. По крайне мере, в моей версии. И неужели это у меня такой дурацкий голос, глухой и хриплый? По довольным лицам Тёмы и Серёги было ясно, кто влез обеими ногами в наш шедевр. Оставалось надеяться, что хуже он от этого не стал. Но, судя по гулу с трибун и взглядов на меня из-за столов, волновался я зря.

На экране появилась рука, пробитая ножом, остриё которого застыло в считанных миллиметрах от груди старухи. По пальцам текла кровь, пропадая на вишнёвой ткани. На рукоятке ножа камера выхватила те самые три башни в круге. Трибуны орали так, что я забеспокоился, выдержит ли крыша. Надя больно ткнула меня локтем под рёбра — про шрам на руке я тогда ей наплёл какой-то ерунды.

Следующий кадр — весёлые мужички срывали, смывали и сдирали логотипы с башнями, возвращая Ворона с кольцом на борта машин и судов. Грузовички катили на восход. Кадры с этого же стадиона, на которых Батька жал руку Лорду и шептался с бабой Дагой. А потом — побережье океана, где молодая пара везла по песку коляску с абсолютно счастливой бабкой. Трибуны уже выли, выдыхаясь, но хлопать не переставали. На лицах гостей тревогу и жесткие складки сменяли улыбки и слёзы радости. Второвские телевизионные деятели искусств опять отработали на всю катушку.

— А теперь, дорогие друзья, слово для поздравления молодых предоставляется… — диктор захрустел, защёлкал и зашипел. Лёгкий свист в динамиках сообщал, что что-то пошло не по плану. Надя ахнула, Аня переводила испуганные глаза с неё на меня. Я подался вперёд, едва не сдвинув стол. Слева то же движение одновременно со мной повторил Тёма. Бадма встревоженно что-то говорила ему на ухо, пытаясь вынуть из руки вилку, такую же, что я недавно сложил пополам, только завязанную узлом. С других столов на нас смотрели десятки глаз, чаще всего взволнованных. Лишь во взгляде одного заокеанского гостя читалось злорадное торжество — русские налажали-таки. Я попросил внутреннего фаталиста перестать орать злую матерщину, а лучше запомнить этого персонажа. Мы его в гости больше звать не будем. А момент и вправду был очень тонкий. И он подходил к кульминации.

Вспыхнуло так, что ослепли абсолютно все. Я на репетициях это уже проходил — «зайчики» в глазах, как от сварки, на пару минут обеспечены. На то расчёт и был. Когда вспышка погасла, над сценой висел плотный туман. И из него выходила фигура плечистого мужчины. Курчавый брюнет с проседью двигался легко, как хищный зверь. Живой хищный зверь. На трибунах раздались крики, когда изображение этого человека появилось на огромном экране. Андрусь и Гнат вскочили, роняя стулья. Мила замерла, забыв, что нужно «переводить» бабушке.

— Ну здравствуй, Дагмарушка! — пролетел голос над нами.

Молчали все. Дрожала Мила. Тряслись плечи Андруся. Закусил кулак плакавший Гнат. Рывком подалась вперёд, на звук, едва не выпав из кресла, баба Дага. На голос мужа, которого не слышала столько лет.

— Милушка, внучка, здравствуй! Девочки мои, какие же вы обе красивые, — звучал над стадионом голос Витольда, Старого Ворона. Он на огромном экране был живым. Если не знать, куда вглядываться — ни за что не распознать голограмму.

На бабку было страшно смотреть. Она водила закрытыми незрячими глазами, принюхиваясь, как охотничья собака. Словно не верила ушам.

— Поздравляю тебя, люд Могилёвский! Такой праздник у вас — внукам будет, что рассказать, — фигура развела руками, голос усилился. Вой и рёв трибун смешался с таким же с улицы, который, как нас заверяли, не был должен слышаться из-за звукоизоляции. Казалось, со стадиона вот-вот слетит крыша.

— Сергей Ланевский! Пообещай мне, что не обидишь внучку! — слова Витольда хлестнули.

— Клянусь, Ворон! — выпалил вскочивший Лорд. Эти слова разлетелось, казалось, над всей областью, усиленные динамиками здесь и снаружи. Перемудрили, видимо, что-то наши два звуковых светила.

— Дагмарушка, птичка моя певчая, — в тоне звучали такие ласка и тепло, что не передать. — Обещай, что не станешь спешить ко мне, пока правнуков в школу не отправишь!

— Обещаю, любый мой! — голос, усиленный специальным образом без всяких видимых микрофонов накрыл и стадион, и город.

И тут баба Дага поднялась над креслом! Руки, дрожа, упирались в столешницу, удерживая тело. Тысячеголосый восхищенный «ах» пролетел по-над трибунами. Я закусил губу. Только бы не передавить. Только бы выдержала!

Вспышка повторилась, и отовсюду донеслись возмущённые крики. Даже я, знавший, что сейчас будет, забыл зажмуриться, не сводя глаз с бабы Даги и Милы с Ланевским, что обступили и поддерживали её. Развеялся вновь сгустившийся было туман, оставив на сцене, слева и справа от Витольда ещё по паре человек. Я видел, как схватился за стол Серёга. И как его невеста перестала дышать.

— Здравствуй, Милушка, доченька! — звонкий женский голос снова заморозил всех. Вот в кого у Милы этот хрустальный колокольчик.

— Здравствуй, дочушка! Здравствуй, мама, — фигура Георгия Коровина склонила голову.

Рядом с Дагмарой, чуть позади, появился товарищ военврач. В его, брошенном на меня, взгляде сочетались восхищение с осуждением. Я переживал не меньше него. За всех.

— Привет, сын! — громко сказала фигура плотного светловолосого мужчины в костюме. И Лорд молча кивнул, сглотнув.

— Здравствуй, Сергуня! Какой ты большой стал. Как на папу похож, — невысокая, кругленькая, какая-то по-домашнему уютная женщина с огромного экрана смотрела на Серёгу с такой нежностью, что меня аж тряхнуло. И не одного меня.

— Совет да любовь вам, дети! — пары сошлись, встав шеренгой с Витольдом в середине. Поклонились. И рассыпались, став тремя большими чёрными птицами и парой волков. А у стадиона всё-таки поехала крыша.

В центре появилась трещина, увеличивавшаяся в размерах до тех пор, пока края секций не разошлись до самых трибун. Птицы и звери на сцене распахнули крылья и по всё расширявшейся спирали стали подниматься в ночное чёрное небо, увеличиваясь в размерах с каждым витком. К срезу сводов стадиона они были уже с грузовик размером.

Кромешную тьму ночного небосвода над Могилёвым, снизу подсвеченную золотом от украшенных улиц, пронзили яркие лучи, будто с восьми сторон света долетели огромные молнии. Они кружились, то вспыхивая, то пропадая. А потом загорелись нестерпимым белым светом, на фоне которого кружился хоровод Воронов и Волков. Раздался раскат грома, нежданный в конце декабря. Световое пятно с силуэтами схлопнулось и исчезло. Тишина обрушилась на уши так, будто нас всех резко переместили глубоко под воду.

И тут в самом центре, далеко, будто спускаясь откуда-то с Верхних Небес, появилась светящаяся сфера. Приближаясь к замершему городу, она становилась всё больше и больше. И почти над самым стадионом разлетелась с грохотом и огненными брызгами начавшегося фейерверка. По небу бежал пламенный Волк, над которым распростёрла крылья огненная Ворона. Фигуры сделали большой круг по часовой стрелке. И превратились в Лорда и Милу, стоявших плечо к плечу. Они подняли руки и помахали, казалось каждому из нас лично — будто глядя в самое сердце. И начали растворяться, становясь прозрачнее, под крики и не умолкавшие вой и гром оваций с земли.

А с неба пошёл крупными хлопьями настоящий рождественский снег.

Я начал дышать. Сколько времени я смотрел, замерев, на свето-звуковой шедевр — не помнил. Ну, то есть знал его продолжительность с точностью до секунды, но репетиции и модели — это одно, а вот увидеть сказку наяву — совсем другое. Колени дрожали даже сидя. Так подгадать со снегом — это настоящий подарок Богов. Значит, порадовали мы их.

И тут зазвучали струны гитары. Зрители, которых, казалось бы, сегодня уже ничем не могло получиться удивить, опускали глаза от неба, что начинали закрывать сходившиеся обратно крылья крыши. Восторг, чудо, сказка, увиденные только что, высушили слёзы почти у всех. А сцена открыла в середине что-то вроде люка, и из него поднялся подиум. На нём стоял один-единственный высокий стул. На котором сидел одинокий пожилой гитарист. И он играл свою песню про слёзы в небесах*.

— Этого не может быть! — раздался изумлённый голос Лося.

— Он же не выступает больше! — выдохнул вслед за ним высокий блондин с пышными усами. Они перед началом представления что-то долго и напряженно обсуждали со Второвым. И Батькой.

— Волков умеет уговаривать, — в голосе Михаила Ивановича звучали гордость и удовлетворение. Придумав эту сцену, мы радовались, как дети. А теперь, видя её вживую — тем более. И не только мы.

Стадион подпевал. Не знаю, сколько уж народу на самом деле знали слова этой отчаянно грустной песни, но звук был таким, будто одновременно пели все восемь тысяч. И снаружи им подпевал весь город.

* Eric Clapton — Tears in heaven: https://music.yandex.ru/album/2498025/track/70923