Записки нечаянного богача – 3

Глава 17 Вечная память. Старик еще мощнее

Под недоверчивыми взглядами Ланевского и Милы, под беспрестанный бубнёж Головина мы прошли насквозь всё старое, но не очень большое кладбище. Народу не было ни души, и, казалось, уже очень давно. Всё выглядело по-осеннему грустно и запущенно. Ухоженных могил попалось штуки три от силы — на остальных, видимо, последний раз убирались несколько лет назад. Со стороны Полоты-реки, в которую территория погоста почти упиралась, на мою удачу не было ни заборов, ни обрывов, ни оврагов — обычный бережок неширокой речушки. А по северным меркам — и вовсе незначительного ручейка. Я положил на берег и расправил свёрнутую лодку, что оказалась побольше «Плотвы». Пожалуй, так и за одну ходку вчетвером переберёмся.

Реку в этом месте могла бы перебросить камнем даже Мила — если глаза мне не врали, тут было от силы метров десять до противоположной стороны. «Лягушку» качали все по очереди, даже молодая Ворона вызвалась попыхтеть насосом — ей вообще всё было в новинку и интересно. Только весу не хватало нормально выжимать воздух одной ногой, и она начала со смехом прыгать на помпе обеими, как маленькая. Тёма с Серёгой смотрели на неё с искренним, хоть и не свойственным для них умилением. Она была настоящим солнышком — весёлая, яркая, невообразимо тёплая и домашняя. От одной тени мысли о том, что мы с Лордом могли тогда чуть дольше просидеть на фудкорте или в музее Ядвиги Брониславовны меня начало чуть потряхивать. Не сводя глаз с живой и здоровой Люды, я совершенно не смотрел по сторонам. Поэтому дребезжащий голос, раздавшийся за спиной, едва не сделал меня заикой.

— Давненько не зарыскивали волки в эти края. Никак забыли чего, хлопчики? — в словах и тоне, вроде бы, не было угрозы, но лопатка будто сама выпорхнула из-за ремня мне в правую руку, а ноги на шаг перенесли в сторону ещё не успевшее полностью повернуться на звук тело.

Пригнувшись, и, кажется, прижав уши, я внимательно смотрел на странного собеседника. Отметив краем глаза, что Ланевский заслонил Милу, а в руках у него оказалось весло. Правда, лёгкое, дюралевое, которым не убить, а только помучать, и то с трудом, но важен был сам факт. И выглядел он монументально — отставной банкир с веслом. Головин смотрел с равным недоумением на нас обоих и на крайне оригинального дедка.

На том была серая дымчатая шапка-ушанка из искусственного меха с крупной проплешиной на месте бывшей кокарды. Одно ухо, левое, торчало вверх, второе висело вниз. Верёвочку, которой оно заканчивалось, дед держал во рту, пожёвывая время от времени. Пальто из тех, которые раньше называли «на рыбьем меху» было вытерто до блеска не только на локтях, рукавах и лацканах. Под ним пузырились на коленях полосатые брюки утраченной расцветки, давно и прочно забывшие об утюге. Да и стирке, пожалуй. На правой ноге был стоптанный кавалерийский валенок, забывший о том, что он когда-то был белым, ещё раньше, чем штаны — о глажке. На левой — сапог-дутик с пухлым синтетическим голенищем. Чёрный. Куцая редкая бородёнка на изрытом оспинами лице. И тяжёлая вонь, доносившаяся с надувавшим с его стороны ветром. И взгляд, охарактеризовать которые не смогли однозначно ни скептик, ни фаталист. Ну, точнее, эпитет они выдохнули в один голос один и тот же, вполне определенный и ёмкий. Но значения его могли быть очень разными.

Фигура могла казаться какой угодно: жалкой, странной, несуразной. Но что-то в ней не давало мне покоя.

— Уходим уже, дедушка. Вот только лодку надуем, — голос Головина, мирный и спокойный, в пейзаж вокруг для меня не вписывался никак.

— А чего ж так скоро, внучки́? А угостить дедушку? Дедушка тут давно все конфетки подъел, редко теперь сюда родственнички заходят. Живые, — последнее слово было произнесено таким тоном, что клянусь Богом, на месте Артёма я бы уже выстрелил. И стрелял бы до тех пор, пока не кончились патроны. Потом перезарядил бы — и продолжил.

— Ребят, а чего, угостить дедушку и вправду нечем? — Артём обернулся на нас. И я понял, что нам всем хана. Потому что вместо привычного прищура на меня смотрели с искренним интересом совершенно круглые глаза. Совершенно круглого идиота. Там, за ними, не было стального Головина. Как не было и понимания — куда и как он оттуда исчез, и когда вернется.

— Не шали, дед. Давай добром разойдёмся, — сказал я, глядя в плешь от кокарды на ушанке. Что-то мне подсказывало, что долго смотреть в глаза этому деятелю не было никакой надобности.

— А я, милок, добром-то давно не умею, — оскалился он. И человеческого в нём стало ещё меньше, чем было. То есть почти совсем не осталось.

— Мы уйдём отсюда. Ты не помешаешь нам, — встрял Лорд уверенным и хорошо поставленным голосом. Но, видно, не тем, каким надо было.

— Никуда вы, милки, не денетесь. Тут и останетесь все. Погуляли по миру — и будя, бу-у-удя! А дедушка из вас колбасок накрутит, пельмешек, рёбрышек накоптит, буженинки, — это было не просто страшно. Это выбивало землю из-под ног. Казалось, что дед говорит несколькими голосами, и они уже начинают дополнять и перебивать друг друга.

— А девку — так, сырую дедушка съест, пока тёплая ещё, жива-а-ая, — и он облизнулся пакостно. Язык был длинный и весь покрытый какими-то не то плёнками, не то струпьями.

И мне стало страшно так, как не бывало сроду. Все внутренние советчики молчали, будто покинули меня. А перед глазами маячили пустые бессмысленные зрачки Головина, который поднимал на меня ствол своего Стечкина.

— Сейчас, сейча-а-ас дружок ваш вас ко-о-ончит и дедушке помо-о-ожет с разде-е-елкой, — он уже едва не приплясывал от нетерпения.

Я задрал голову к зябкому равнодушному небу и взвыл. Но это был не вой запуганного и загнанного зверя. Он словно собирал силу из остывшего вязкого воздуха старого кладбища, возвещая о торжестве жизни этим, давно забывшим о ней, местам. Через полмига к моему вою присоединился второй — Лорд тоже молчать не стал. Головин моргнул и потёр лоб левой рукой.

— Скулите-скулите, серые. Заповедан для вас этот берег. Давно всех ваших тут повывели, негде теперь, не-е-егде жить вам, собаки лесные! И не придёт к тебе никто, дурень! Что один делать будешь? — с дурным, каким-то булькающим смехом спросил старик.

— Зубами тебя загрызу, сука пожилая, — спокойно ответил фаталист. И скептик. И я.

— Ой ли? Подавишься, стервь серая, дедушку кусать. Дедушка ста-а-арый, много ваших под лёд да под землю спустил. До-о-очиста, до косточек объеденных, — хотелось сказать, что его захлестнуло безумие. Но это всей картины не отображало. Он сам был им. Воплощённым и концентрированным.

— Матушка Гореслава эту землицу нам, верным людям оставила, и нету хода сюда серым тварям! — взвизгнул он, начиная раскачиваться. А я подумал о том, что шансы всё ещё оставались.

— А чёрным есть? — звонкий голос раздался неожиданно из-за спины Ланевского.

Мила бесстрашно вышла, отодвинув руку Серёги в сторону. Уперла кулачки в пояс. Притопнула красным каблучком по траве. И стала раскручиваться, будто дервиш, напевая таким звенящим весёлым голосом, какого эта земля и деревья совершенно точно не слышали никогда: «Ляцiць воран, воран маладзенькi, / Цераз зелен сад. / А у садзе размауляюць / Дзеука i казак».

С первыми нотами старой песни где-то вдали со стороны входа на кладбище раздалось яростное карканье. Из-за Полоты донёсся в ответ хриплый волчий вой. Дед вздрогнул и раскинул в стороны руки. Полы его засаленного пальто разошлись, под ними оказалась чёрная, лоснящаяся жилетка, поверх которой висело странное украшение — несколько десятков золотых и серебряных перстней и колец, на мужскую и женскую руки. Нанизанных на шнурок, сплетённый из жил. И я готов был поручиться — человеческих.

Вороны налетали на замершую фигуру отовсюду, но совершенно молча. Словно на подлёте ещё переговаривались, а едва завидев цель — обрывали связь и срывались в самоубийственное пике, норовя найти глаза или хотя бы голую кожу. Клювы и когти черных птиц были страшным оружием.

Мы с Серёгой рванули к лодке, стоило только первому ворону прочертить кровавую борозду на щеке жуткого деда. Он подхватил в охапку Милу, что ещё продолжала кружиться, притопывая каблучками, но тоже уже молча. Я сбил подсечкой и зацепил подмышки замершего столбом Тёму, каким-то чудом подтащил его и перевалил через зелёный борт, ещё не полностью надутый. Но на перфекционизм времени не было совсем. Зацепив за уключины и фал вдоль бортов, с надсадным рыком мы дёрнули кораблик с грузом к воде и сами не поняли, как оказались внутри. Лопасти вёсел в руках слились в серебристые круги, будто мы не гребли, а шли на двух моторах. Десять или чуть больше метров Полоты перелетели вмиг, опомнившись только тогда, когда заметили, что грести уже не получается — под нами земля.

Лорд на руках вынес Милу и бережно усадил под большой ивой, которых тут, вдоль берега, росло много, вернулся и помог мне с Головиным. Тот по-прежнему был словно деревянный, как фанерная фигура кинозвезды на пляже, с которыми так любят фотографироваться на морях дети и приезжие из дальних краёв. Его положили возле Вороны, начавшей, кажется, приходить в себя.

За рекой творилось побоище. Мерзкий старик выдернул прут из ближайшей ограды и с хриплым визгом колотил по нападавшим птицам. Чёрные тела отлетали, будто тряпки или чернильные кляксы, падая на кладбищенскую землю. Он скакал по ним ногами, давя и топча, добивая арматуриной, хохоча так, что дыхание перехватывало. Казалось, я слышал, как трещат под его сапогом и валенком хрупкие лёгкие кости крылатых спасителей, и видел, как разлетаются вокруг изуродованных тушек кровавые брызги. Хотя нет. Не казалось.

Ланевский за спиной шептал на ухо плачущей Миле, ласково и успокаивающе. Мне в правую руку уткнулось что-то мокрое и холодное. Я с трудом отвёл взгляд от жуткого месива за рекой и посмотрел вниз. Чёрный волк, крупный, матёрый, с сединой на морде, смотрел на меня жёлто-оранжевыми глазами. Я положил ладонь ему между ушей, выдохнув хрипло:

— Спасибо, что пришёл.

Он не дёрнулся и не отшатнулся. Просто повёл носом и уставился на противоположный берег, где остатки вороньей стаи улетали на восток, спася нас чудовищной ценой. Площадка, на которой мы разложились надувать лодку, была вся покрыта чёрными телами с раскинутыми в стороны изломанными крыльями. Я покосился за спину — два волка помоложе сидели возле Головина, ещё четверо были около ничего не замечавших вокруг Лорда и Милы: двое замерли чуть выше на берегу, и по одному улеглось на траве по обе стороны от пары. И тут мне прилетел подзатыльник, не особенно болезненный, но ощутимый, в сопровождении сурового гула:

— На халеру ты на той бераг полез, ёлупень⁈ — и волк под моей рукой гавкнул, будто присоединяясь к вопросу.

Я обернулся. За правым плечом стоял здоровенный старик, похожий на егеря. Или на пасечника. Или на деда Мороза. Словом, на любого, кого я в последнюю очередь ожидал бы здесь сейчас увидеть. Высокий, на полголовы выше меня, совершенно седой, с загаром человека, проводящего много времени на открытом воздухе, отчего голубые глаза на тёмном лице смотрелись очень ярко. И в них плескался гнев.

— Я не знал, что сюда есть другая дорога, деда, — обращение вырвалось само собой.

— А тебе куда надо-то, внучок? — поинтересовался ехидно он. — Ты ж, я гляжу, решил с друзьями Гореславича подкормить по доброте душевной? Никак зажился на земле? Все дела приделал да заскучал?

А я отчетливо вспомнил слова Голоса моих Небес в прошлую нашу встречу. Он спрашивал именно об этом. И ответил я так же, как и в прошлый раз:

— Что ты, дедушка, и в мыслях не было!

Старик отшагнул на полшага, дальнозорко прищурившись и нахмурив седые кустистые брови.

— Добрался-таки? Ну здравствуй, чадо! — и развёл руки, в одной из которых был зажат посох, длинный, выше него самого. С навершием в форме волчьей головы. Она будто внимательно изучала меня, пока мы стояли обнявшись. Силы седому было не занимать — сжал так, что аж в спине что-то хрустнуло.

— Ты б ему лучше, отец, оглоблей своей промеж ушей бы прописал. Чтоб не лез больше, куда ни попадя, — раздался из-за спины глухой голос Головина. Я резко обернулся. Кряхтя и охая, Тёма пытался принять частично вертикальное положение, хотя бы сидя. В поисках точки опоры наткнулся ладонью на что-то рядом. Упёрся. Что-то недовольно рыкнуло, но не отошло, поддержало. Отдёрнув руку, Артём уставился на волка, с чьей помощью ему удалось-таки сесть. И поприветствовал неожиданного помощника звонким междометием, помянув чью-то маму. Но глаза у него при этом были уже совершенно нормальные — стальной приключенец вернулся.

— Да вам бы всем хворостиной всыпать по первое число, — недовольно прогудел дед. — Кой бес вас на ту сторону занес? Хотя, могли и не знать, правда. Черёмушками это место только недавно стали звать. А до того времени называли то «Чернь», то «Червлень», то «Черем». А это тьма, кровь, смерть и запрет. Потом-то забывать стали, что слова на самом деле означают, да всё удивлялись — как же так случается, что на ровном месте беду находят? Плохо, когда памяти у народа нет.

— А он правда людоед? — Мила утирала последние слёзы, но голос звучал уже привычным колокольчиком. Хоть и грустным.

— Гореславич-то? Не только, внучка, не только. Редкой погани набралось за последние годы на том берегу. Да ни воины, ни стражи эти, как их? Милиция, во. Никто ничего сделать не может. Хитрый он, змей. А на вас вот поглядеть вылез, не утерпел. Хотел, знать, за хозяйку свою древнюю поквитаться с тобой, — дед толкнул меня в плечо так, что я едва не упал.

— А я управлюсь? — спросил я, обернувшись и глядя на него внимательно. Продолжая делать вид, что фаталиста со скептиком не слышу совершенно. Они же резко и категорично осудили мой вопрос в исключительно нецензурной форме.

— Ты-то? Пожалуй, и сдюжишь. Раз уж предки довели тебе саму ведьму в Пекло определить, то и с последышами её совладать можешь.

— А как-то поувереннее можно, отец? — нервно поинтересовался Головин, нашарив сигареты и собравшись уже было прикуривать. — «Можешь» — это вариативный расклад получается. Может — да, а может и нет. В гробу я видал ещё раз проверять такое, — и его всего передернуло, да так, что сигарета из рук выпала. Он чертыхнулся вполголоса и полез за второй, потому что на упавшую поставил переднюю левую лапу сидевший рядом волк.

— Давай-ка, чадо, прогуляемся, раз уж Боги всё равно привели тебя домой, — решительно пробасил дед и развернулся лицом к дальнему лесу. Он махнул рукой — и стая серых и чёрных сопровождающих разом махнула вперед, переходя на рысь.

Шаг у старика был широкий, как и спина. Весь он, в принципе, был какой-то монументально-основательный. Почему-то единственное прилагательное, что на мой взгляд подходило ему идеально, было «богатырский». Я поддерживал Тёму, хоть он и приходил в себя с каждым шагом. Мила ехала на руках у Ланевского, поминутно порываясь слезть и идти самостоятельно. Но Серёга уверял, что до леса точно донесёт, а там посмотрит. Мы миновали поле, два каких-то редких перелеска, и увидели клин густой дубравы, вытянувшийся в нашу сторону. Я успел заметить, как чёрный волк, тот самый, что первым встретил меня на правом берегу Полоты, пропал между деревьями.

Головин отлип-таки наконец-то от меня, встряхнувшись и подпрыгнув, слово пробуя и оценивая — насколько вернулись силы. Мила переминалась с ноги на ногу, опасливо поглядывая на смыкавшиеся впереди ветви, на которых оставалось уже совсем немного листвы. Основная её масса шуршала и хрустела под ногами золотыми и медными корабликами, в которые превращаются опадающие дубовые листья.

— Сам найдешь дорогу? — старик обернулся на меня через плечо. И глаза были какими-то хитрыми, озорными, молодыми.

— Найду, деда. Это заходил я домой в окно вместо двери, а уж тут-то не заблужусь, — уверенно ответил я и, махнув друзьям следовать за мной, нырнул в лес. Проходя мимо лесника-пасечника мне показалось, что он улыбнулся в бороду.

Никогда не мог понять людей, которые теряются в лесу. Мне всегда было проще заблудиться на незнакомой или даже слабо знакомой улице. В чужом городе — вообще не проблема. Если бы не навигаторы — я бы регулярно терялся в лабиринтах каменных одинаковых коробок и хитросплетении асфальтовых тропинок. Тем более никогда не мог понять, какой бес заставлял градоустроителей ставить в ряд, на одной стороне улицы, один за другим, дома с номерами, например, шесть, семь, девять, пятнадцать и двенадцать корпус три?

Бывали, конечно, забавные случаи и со мной. Однажды довелось заблудиться на болоте, куда поехали за клюквой. Ягоды было полно, почти сплошной красный ковёр на изумрудных кочках, перемежавшийся тёмно-коричневыми, почти чёрными омутами, по краям усыпанными бисером ряски. День начинался пасмурный, осенний, солнца почти не было видно за бледной сероватой хмарью. Да и глянуть на него, заходя на болото, я забыл, признаться. Поэтому через пару часов, набив ведро в рюкзаке и обе корзины, я озадачился вопросом: куда же дальше? Сперва решил испытать веру в прогресс и торжество справедливости Большого Брата. Набрал в телефоне номер экстренной связи, потому что никакая другая не ловилась. И пополнил личную копилку курьёзов.

— Слушаю вас! — сообщила сурово женщина с той стороны.

— Здравствуйте! Я тут в болоте заплутал. Здоровью ничего не угрожает, и компас у меня есть, только куда идти — понять не могу. Давайте я вам номер продиктую, вы от моего сигнала к тому номеру направление мне скажете — и я выйду.

— А у нас такого оборудования нету, — растерянно ответила она.

— А вы спасатели или, пардон, кто? — удивился я.

— Мы — пожарная охрана города Кашина, — представилась она вежливо, но на тот момент бесполезно. — Ой, я сейчас трубку начальнику передам, он всё объяснит!

— Здравия желаю! — сообщил телефон уверенным голосом минимум майора.

— Здравствуйте, — надежда ещё оставалась.

— Знач так! Лес поделён на квадраты. В углу каждого стоит столб, — начал вещать собеседник.

— Спасибо большое, про то, как в лесу по квартальному столбу найти дорогу, я знаю, — стараясь сохранять вежливость, перебил я уверенного. — У меня проблема в другом. Я не знаю, где лес. Я на болоте.

— А с какой стороны заходили? — помолчав, уточнил он.

— От деревни Воронцово, — с готовностью ответил я.

— А! Так это Битюковское болото! Там и местные по дня три-четыре выбраться не могут! — «обрадовал» меня невидимый майор.

— Большое спасибо, товарищ! Вы очень мне помогли и поддержали морально, — сообщил я в трубку с кислым фальшивым энтузиазмом.

— Ну… Можем наряд милиции к вам туда отправить, — неуверенно предложил он, видимо, поняв, что пользы мне с него вышло — как с козла молока.

— Нахрена? Чтоб тут три дня искали и меня, и их ещё? Не, спасибо большое. Сам тогда попробую, — вздохнул я.

— Ладно. Если что — звони! Удачи! — с прежней твердостью в голосе напутствовал меня минимум майор. И положил трубку, оставив меня снова один на один с болотом, размером с Бельгию.

Через минут сорок я набрёл на две хилых ёлочки, торчавших из мха метрах в полутора друг от друга. При помощи ремня и матюков вскарабкался на них обеих. Попадавшиеся до этого деревца не выдерживали ни критики, ни меня. Эти две как-то справились, хоть и с опасными скрипом и раскачкой. Достигнув предельной высоты, трёх с чем-то метров от земли, слева удалось заметить край леса, куда я и побрёл. Там нашлись и машины, и вся наша группа ягодных собирал, тревожно ожидавшая, пока я разблужусь обратно.

Но это — на болоте. В лесах, даже незнакомых, теряться не получалось никогда. Родители и друзья семьи с детства удивлялись — с закрытыми глазами, раскрученный несколько раз вокруг себя, я всегда уверенно и точно показывал пальцем направление, куда нужно идти, чтобы выйти.

Так и здесь: единственная проблема была в том, чтобы не перейти на лёгкую рысь, ныряя и пригибаясь под нависавшими ветвями дубов. Но это вряд ли понравилось бы остальным. Головин скользил по лесу неслышной тенью тренированного диверсанта, так, что я время от времени терял его из виду. Но точно знал, где именно он находился. Как-то чуялось. Серёга с Милой создавали значительно больше шума. Не как стадо лосей, конечно, но их потерять тоже не получилось бы ни за что. Удивил дед. Его космы и борода появлялись за кустами и деревьями, словно островок утреннего тумана, совершенно беззвучно. И где именно он появится — угадать я не мог при всём желании. И учуять старика я тоже не мог, как ни старался.

Дуб-великан появился передо мной совершенно неожиданно, внезапно даже. Словно когда выходишь из вестибюля метро на станции Кропоткинской, а перед тобой — храм Христа Спасителя. Или за дверями туристического трансфера-автобуса вдруг предстаёт громадина безносого Сфинкса. Или Гранд-Каньон, не знаю. Но что-то крайне значительное, весомое и масштабное.

Поляна была усыпана медью и золотом опавшей листвы, и каждый шаг по ней звучал так, будто сделан был по камням древней гулкой пещеры — с шелестом и шуршанием. Не знаю почему, но именно такое сравнение выплыло в голове. Связь времён и вечная память поколений, казалось, чувствовались всеми возможными способами, были видны, слышны и осязаемы. Гигантское — вчетвером не обхватишь — древо под серым мрачноватым небом, возвышавшееся над остальным лесом, притягивало и не отпускало.

— Можно? — спросил я и сам не понял, у кого. Вроде бы обращался к старику, но с дуба не сводил глаз.

— Ступай, чадо, — прогудел дед. Его низкий голос разнёсся над поляной торжественно и, кажется, довольно.