Записки нечаянного богача – 3

Глава 12 Кому там веры нет? Три смерти

— Артём Михайлович, — неожиданно громко прозвучал в полной тишине спокойный голос Вали-юриста, — а о чём Вы думаете, когда становится страшно?

Надо обладать недюжинной смелостью и выдержкой, чтобы задать такой вопрос среди женщин и военных. Я бы, пожалуй, так не смог.

— Я, Валя, всегда вспоминаю завет своего незабвенного ротного, — задумчиво проговорил стальной Головин, не отводя взгляда от видеопанели, где копошились у машин десантировавшиеся возле нашей базы враги. — Он нам, молодым, на всю жизнь заповедал: если страшно — применяй музыкально-геометрический метод.

— Музыкально-геометрический? — переспросил Валентин, снова сняв и начав протирать очки.

— Ага, — кивнул Тёма. — Запоминай: «До-ре-ми-фа-соль-ля-си — всех вертел я на оси!».

Фыркнула Дагмара, разошлись в улыбке усы Василя и чуть потеплели глаза у бойцов вдоль стен. Валя опустил глаза, зашевелил губами, вроде бы проговаривая завет ротного про себя, чтобы не забыть, или пробуя на эффективность. И снова поинтересовался:

— Артём Михайлович, а если не помогает?

— Тогда остаётся только второй завет, — продолжил Тёма, внимательно глядя на улыбнувшегося в этот момент в камеру Стаса, — решительный, народно-фольклорный: «Ай-лю-лю, ай-лю-лю — всех вертел я…»

— Спасибо, господин Головин! — голос Дагмары прозвучал, не дожидаясь финала фразы, и был весёлым. Я впервые слышал его таким. — Никогда ещё народная военная мудрость не была так ко времени. Мой покойный муж тоже часто прибегал к ней. Только без «ай-лю-лю» — не терпел цыганщины.

Зал хохотал, забыв обо всех на свете упырях и смерти, что подъехала к порогу. Бойцы утирали слёзы, на все лады повторяя друг другу последнее слово императрицы, которое с местным колоритом звучало непередаваемо: «цыганшчыны». Только Мила улыбалась робко, чисто и светло, как летнее солнышко ранним воскресным утром.

Не знаю, что ожидал увидеть, войдя в корчму, Мордухай, но судя по его лицу — совсем не то, что увидел. Все встречали его широкими понимающими улыбками. Шестеро бойцов с шевронами, на которых были три башни, встали полукругом за спиной Стаса, один прошёл вместе с ним на центр зала, где стоял отдельный стол и три стула вокруг. На месте, где предполагалось быть Дагмаре, было пусто — она по-прежнему ездила в коляске.

— Где мой сын? — громко спросил страшный ночной хозяин города.

— Вон, у стены сидит. Помаши папе ручкой, — сказал я. Михаил сунулся было к отцу, но упёрся ключицей в ствол автомата и сел обратно, сморщившись от боли. Историю Милы и гнусной загонной охоты средь бела дня знали все, и сочувствия ему здесь ждать было не от кого.

— Пусть подойдёт ко мне! — требовательно повысил голос Стас.

— Ты видел его. Покажи документы, — Дагмара опередила меня. Я бы так сдержанно не ответил. И столько презрения и ненависти у меня в голосе бы точно не нашлось. Мордухая словно плетью перетянули. Он замер, а его человек поставил на стол кейс, раскрыл и начал выкладывать бумаги.

Валя, среагировав на мой кивок, подошёл к столу, на ходу протирая очки. Губы его шевелились, и я, кажется, угадывал слова. Он уселся на стул сбоку, слева от пустого места, и по-хозяйски повернул папки к себе.

— Кто это такой? Что за цирк⁈ — Стас явно не любил, когда что-то шло не по его сценарию.

— Это юрист пани Дагмары. Он изучит бумаги и одобрит сделку. Или откажет в одобрении, — спокойно произнес я.

— И что будет, если этот «юрист» «откажет»? — зло и язвительно спросил Мордухай, наливаясь какой-то даже не краснотой — желтизной с серым отливом. На лбу и висках у него вздулись вены.

— Сделки не будет. Ты уйдёшь отсюда без сына, — а вот теперь голос принадлежал реалисту. Или кому-то из предков. Тому, кто был готов убивать, и никаких сомнений по этому поводу не испытывал. И это слышалось и чувствовалось.

— Ты не доверяешь моему слову? — спросил Вупыр, сделав вид, что удивлён и даже обижен.

— Нет, — в один голос ответили мы с Дагмарой.

В полукольце за спиной Стаса началось было какое-то шевеление, но каждый из стоявших вдоль стен наших бойцов вскинул оружие, выцеливая свою мишень. Не знаю, как они умудрились разобрать цели, но было эффектно — в каждого из шестерых мордухаевцев смотрело по два ствола, с разных сторон. У Головина чуть поднялся уголок рта, изобразив что-то между ухмылкой и людоедским оскалом, с явным перевесом в пользу последнего.

— Здесь всё в порядке, Дмитрий Михайлович. Со стороны контрагента документы подписаны, наша очередь, — Валя педантично складывал листы с текстом в папки и выравнивал их стопку. Когда удовлетворился идеальностью линий, вышел из-за стола и вернулся обратно. Я видел капли пота у него на висках. Губы продолжали шевелиться, и шёл он в своих дурацких башмаках, как деревянный.

Я обошёл длинный стол, взялся за рукоятки кресла старой Вороны и чуть коснулся её плеча. Она едва заметно качнула головой, наверное, показывая, что узнала и помнит, что предстоит сделать. Подкатив коляску к столу в центре зала, начал переворачивать листы в папках, на которых очень удачно были приклеены тонкие полупрозрачные флажочки в тех местах, где требовалась подпись. Я клал своей рукой кисть Дагмары с ручкой на нужное место, а она выводила изящный сложный автограф с каллиграфическими петлями и штрихами. Когда последняя черта была подведена, я махнул, не оборачиваясь, правой рукой. Василь подвёл к столу дрожащего Михаила.

— Я подтверждаю своим словом, что обмен проведён честно. У Ворон и Мордухаев нет споров и претензий друг к другу, — прозвучали мои слова, снова словно не мной произнесённые. — Род Ворон с этого дня стерегут Волки, Станислав. Знай это.

Его глаза с теми же красными прожилками округлились. Видимо, в них я снова выглядел не так, как он ожидал. Под правым нижним веком задрожала жилка. Тик усиливался, и за секунду перешёл на скулу и щёку. Мордухай-старший принялся тереть её рукой, стараясь унять судорогу, охватившую половину лица, при этом отступая назад, к выходу, и закрывая собой сына.

— Да будьте вы все прокляты! — хрипло крикнул он, когда перед ними раскрылась дверь. А у того, кто вынимал из кейса бумаги, дёрнулась рука.

Как это произошло — я не увидел и не понял. Раздался сухой звук, похожий на сдавленный кашель, и тот, с кейсом упал, подергивая ногами. Его кровь, мозги и осколки черепа заляпали остолбеневших Мордухаев. А у меня пронзило ледяной болью левую кисть. Я опустил глаза и увидел торчащий в ней узкий метательный нож. Когда и как я успел склониться и опустить её, чуть выведя вперёд — не было ни малейшего представления. Ладонь закрывала сердце сидевшей в кресле Дагмары, пробившее её остриё едва-едва не касалось безрукавки. По пальцам одна за другой стекали капли, теряясь на платье старухи, потому что были одного с ним цвета.

— Яд, Дима, — растерянно и, кажется, испуганно, выдохнула баба Дага.

Я вспомнил этот жгучий могильный холод, заставлявший цепенеть мышцы. Левой руки уже не чувствовал почти до плеча и знал, что до сердца отравленной крови оставалось совсем немного.

Вокруг слышался какой-то шум, крики, ругань, но доносились они до меня словно через толщу воды. Или земли. А потом пол ударил в спину. Кто-то рывками затягивал у самого плеча жгут, больно прищемив кожу. Другой кто-то в это же время втыкал в бёдра шприц-тюбики, по два в каждое. И я услышал вороний грай. Громкий, протяжный, страшный и горький.

На невысоком холме, у подножия которого бежал, журча, веселый ручеёк, рос огромный старый дуб. Рядом стоял камень высотой в два человеческих роста. Он был из красновато-серого гранита, и на нём, если присмотреться, можно было различить какие-то черты, линии, полосы, ямки. На чуть скругленной вершине камня сидел, нахохлившись и раздувшись, здоровенный чёрный ворон.

Возле ручья сидела в траве девушка, показавшаяся смутно знакомой: длинные густые чёрные волосы, белая кожа и синие глаза. Она время от времени оборачивалась и смотрела на птицу. Ворон, замечая её взгляд, начинал водить клювом по камню, наклоняя голову из стороны в сторону, с отвратительно мерзким звуком. Девушка морщилась и снова возвращалась к наблюдению за бегущим куда-то ручейком.

Поле, холм, дуб и камень начали отдаляться, становясь меньше. Первым перестал различаться ворон, будто слившись на таком расстоянии с гранитной глыбой. Хотя гадкий костяной скрежет ещё продолжал долетать. Внизу проплывали поля, леса и болота. Лесов и болот было больше. Некоторое время полёт шёл над широкой рекой, что текла гордо и размеренно, ровно, не в пример памятной северной Уяндине. Потом река свернула к востоку, а картинка внизу продолжала смещаться, переносясь на северо-запад. Земля стала приближаться, и вот уже появились очертания знакомой дубравы, со старым дубом-великаном посредине поляны. Тот, что рос на холме возле ручья, был меньше как бы не вдвое.

— Зачастил гостевать, внучок, — в голосе Вселенной слышались шутливые нотки, хотя такого, конечно, не могло быть. Наверное. — Никак зажился на земле? Все дела приделал, да заскучал?

— Что ты, дедушка, и в мыслях не было! — так себе шуточки, вполне в духе Головина.

— Так чего ж тогда суёшься то в омут, то в петлю, то под топор, лабидуда*⁈ — прогремел другой голос, заставив покачнуться, казалось, все деревья внизу. Я, по-моему, даже слышал, как посыпались на траву жёлуди. С веток поднялись и закружились с заполошным криком вороны.

Видимо, допёк я предков своими плясками по граблям. Ишь как расшумелись-то. Внизу стали собираться серо-лиловые тучи, и что-то посверкивало. Словно начиналась неожиданная осенняя гроза.

— Я не мог по-другому, — твёрдо ответил я.

Честно попытался себе представить, как топлю в океане кости Змицера, а крест Милы несу в ломбард. Как мы с Ланевским проходим мимо непотребства по берегу Днепра, уткнувшись в телефоны, делая вид, что нас это вовсе не касается. Как мы с ним же, крадучись, выходим из пустой чужой квартиры, где тяжко пахло бедой и переставали дышать бабушка и внучка, тихонько притворив за собой входную дверь. Попытался — и не смог.

— Добрый ответ, — грохотнуло вокруг, а блеск молний, словно в невероятном фильме, осветил огромный дуб на поляне внизу. Там разгулялся настоящий шквал, и великан водил ветвями, будто руками, пытаясь обуздать ветер.

— Честь, чадо, марать нельзя. Ты ладно всё сделал. Да только помни: живых врагов за спиной оставлять не след! Не все, ой не все в мире про честь помнят. Да что — помнят, знают и то уже не все. Но на них смотреть нечего — у них свой путь, сами выбрали. А у тебя — свой. Помни крепко о том!

Гроза закончилась внезапно, как и началась. Я не был уверен, что её вообще хоть кто-то кроме меня заметил. Успокоившийся дуб стоял недвижимо, как и все столетия до этих пор. Мне показалось, что справа от него под корнями что-то блеснуло. А потом всё вокруг разом поглотила тьма.

Страха не было, как и сожаления. Незыблемо-твёрдая вера в то, что я всё сделал правильно, дарила покой. Слова Голоса с Небес лишь подтвердили это. Если ценой своей жизни я спас старуху с внучкой — значит, нужно было именно так. Зачем, кому и для чего — глупые и бесполезные вопросы, которые приходят от лени и безверия. И я был одинаково готов раствориться в своих Небесах, как и сотни моих предков до меня. И очнуться опять без штанов в больнице. Перед глазами вдруг появилась картина, на которой за одним столом сидели Змицер Ланевский, Витольд Корвин. И мой отец в центре. Они что-то оживлённо обсуждали, с улыбками и хохотом. Как старинные друзья, встретившиеся после долгой разлуки. Потом двое по краям склонили головы, словно благодаря кого-то, а батя поднял глаза на меня. И в них была любовь и гордость. Будь у меня здесь сердце — наверняка забилось бы чаще. И слёзы навернулись бы на глаза. Но у меня тут ничего не было. И сам я, кажется, был уже где-то не здесь.

— Отойди от него со своим мешком, Рыгор, а то ногу прострелю, я серьезно тебе говорю! — рычал, кажется, Головин.

— Да вы взбесились тут все, что ли⁈ Ладно — Ланевский, он гражданский, но ты-то должен понимать, что всё уже, Артём, всё! — голос товарища Колоба звенел, но не только казённой воронёной сталью. Он словно тоже о чём-то переживал и чувствовал вину — это было слышно.

— Это Волков! Он не может быть «всё»! — о, и Серёга тут. А от него такой тон я слышал один раз всего — перед тем, как мы рванули спасать Милу. Как она, интересно? И Дагмара — живы ли?

— Пустите, — о, как по заказу, надо же! Хрустальный колокольчик ангельского голоса будто ведром ледяной воды окатил оравших друг на друга злых мужиков, они разом замолчали и, судя по звукам, расступились без колебаний.

— Дай мне руку, Мила, левую — и бабка жива, слава Богу. — Закрой глаза. Слушай внимательно. Что слышишь, расскажи?

— Воды много, волна плещет. Песок на берегу, ветер над ним, песчинки шуршат.

— Хорошо, умница. Глаза не открывай. Что видишь? — старуха бредит, что ли? Как можно видеть с закрытыми глазами?

— Солнце большое, тёплое. Садится. Не здесь. Вода до горизонта. Закат. Как красиво! — восхищённо шептала Мила.

— Умница моя! Дальше смотри, что вокруг тебя? — голос Дагмары одновременно и завораживал, и направлял.

— Пляж песчаный. Справа башня высокая, до неба. Светится что-то наверху. Сзади домики стоят, крыши красные, черепичные. Зелёное всё, цветов много. Как летом, бабушка, — колокольчик звенел тихо, но уверенно.

— Людей видишь?

— Женщина с ребёнком на берегу. Тревожит их что-то, — голос Милы напрягся.

— Ближе подойди. Кто они? Что за беда у них?

— Женщина дочку успокаивает, а сама тоже чуть не плачет. Муж… Папа наш… Папа улетел. Она почуяла что-то, и теперь страшно ей. И молчит… Телефон молчит, — голос ангела прерывался.

— Тише, милая, тише, не рвись, просто смотри и слушай. Дыши глубоко, воздух на море хороший, тёплый, правда? Говори, что видишь? — голос Дагмары окружал, опутывал, обволакивал.

— Девочка плачет. Игрушку потеряла. Уплыл. Волчонок уплыл. Папа подарил волчонка. Л… Лобо уплыл. Девочка боится, что не увидит больше Лобо. И папу. Она волчонку колыбельную поёт. Нашу, бабушка! Как ты пела! — и ангел тихонько, задыхаясь от слёз, запел:

— Купалинка, купалинка, темная ночка, / Тёмная ночка, а де ж твоя дочка**.

Аниным голосом.

Моя дочь плачет⁈ Плачет и зовёт меня, а я лежу тут, на полу корчмы⁈

Резко подняться не удалось. Болели все мышцы разом, и не просто болели — казалось, выли от злой боли, рвущей каждую клеточку. Из горла пробился хрип, перешедший в глухой, низкий рык. Подтянув непослушные, словно чужие, ноги к животу я с третьей попытки опёрся на дрожащий локоть и раскрыл глаза. Это было очень, очень тяжело.

Передо мной, за спиной Рыгора и тройки вооружённых бойцов в шлемах и брониках, стояли на коленях Мордухаи, отец и сын, покрытые чужой кровью. И в глазах у них полыхал ужас.

— Дима! Дима, ты слышишь меня? — настойчиво кричали сзади. Но мне было не до них.

— Мррразь! Сучье племя! — руки и ноги отказывались слушаться, взрываясь парализующей болью, кажется, даже при намёке на любое движение. Но я полз к двум трясущимся фигурам, не глядя на направленные на меня стволы автоматов.

— Прочь с дороги у него! Всем! Встать к стенам! Женщин назад! — это точно Головин. Его голос.

— Жидовиново отродье! Всё-то вам мало? Всё надо отнять? Детей сиротами оставить⁈ — со стороны я, пожалуй, выглядел страшно. Рваные, дёрганные движения, расползающиеся в стороны руки и ноги. Хрипло-свистящий глухой рык. И жёлтое пламя в глазах.

Через несколько движений боль стала терпимее. Вряд ли меньше — просто я к ней, видимо, привык. Сел на корточки. Утвердил на полу ступни. Расставил ноги чуть шире. Оторвал ладони от каменного пола корчмы и выпрямился. Не сразу. Шатаясь, как одинокая осина на болоте на ветру. Но встал на ноги. Тяжко было так, будто на плечах висело штук пять умниц и эрудитов, и каждый весил, как танк. И больно так, что снова прокусил губу, чтоб не завыть. Не помогло.

— Рыгор, отойди от него — потом спасибо скажешь!

— Да он же загрызёт их!

— Да и пёс с ними, гнидами! Тебе же легче!

Я не разбирал, кто там собачился вокруг — мне было всё равно. Мир сжался до мелкого, слабо расцвеченного кадра с двумя врагами. Пока живыми. Которых ни в коем случае нельзя было оставлять за спиной.

— Я предупреждал, что Воро́н сторожат Волки. Давал шанс по чести всё сделать. Зря надеялся, что вы помните о ней. Нет вам больше места на земле, Мордухаи! Пропадите пропадом!

Хлопать, как с Толиком, не стал — не было никакой уверенности в том, что удержу равновесие, разведя руки. И переживу резкое движение. Ногой топать не стал по той же причине. Просто плюнул красным в сторону скулящих тварей, едва не осиротивших моих детей.

Они повалились в разные стороны, навзничь, прямо с колен, и замерли без звука и движения.

— А где?.. — спросил за спиной недовольно-удивлённо-обиженный голос Головина.

В ответ на этот вопрос со стороны тел раздались звуки, наводившие на мысли о резком диссонансе свежего молока и солёных огурцов. И потянуло дерьмом.

— А, вот! Всё по схеме, как часики. Плюс два. Валя, запиши! — Артём был в своём репертуаре.

* Лабидуда — нечто молодое, здоровое и нескладное (бел.)

** Песняры — Купалинка — https://music.yandex.ru/album/1719370/track/45159233