Записки нечаянного богача – 3

Глава 24 Рассказ аббата и кардинала. Слоны атакуют

Мы с Тёмой и Серёгой стояли у крыльца открытой веранды дона Сальваторе. Жена, подруга и невеста с бабушкой уже заняли места за столиками, что в этот раз стояли полукругом, лицом к стене, на которой висело полотно экрана. Видимо, опять фильм собирались показывать. Я попытался вспомнить навскидку кого-то из известных местных режиссёров, и их шедевры. Получилось так себе. Пришёл на ум Альмодовар, но только фамилией — ничего из снятого маэстро я, кажется, не смотрел. Потом припомнился «Бумажный дом», где обнесли Испанский королевский монетный двор. Но кто там был режиссёром — я не знал. Посмотрим, что сегодня покажут. У Михаила Ивановича работали явно талантливые ребята, все видео, от голограммы приглашения в круиз до недавнего блокбастера «Тайны мёртвого Сантьяго» были на высоте.

— О чём задумался? — пихнул меня локтем в бок Артём.

— Да вот думаю, что за кино будут давать сегодня, — кивнул я на белый квадрат экрана.

— Ага, я тоже гадал. Сперва решил — «Сердца трёх». Потом передумал. Кастинг не подходит, — со знанием дела заявил он.

— Чем тебе кастинг-то не угодил? — удивился Лорд. — Я вообще думал, ты слов таких не знаешь. Браунинг, Гатлинг — и всё. А тут — на́ тебе, Кастинга какого-то вспомнил.

— Я, в отличие от всяких иных прочих, Оскбриджей разных не кончал, — покосился на него Тёма, — а кино люблю с детства. И книжки тоже, про приключения особенно. А «Сердца трёх» нам не подходят, потому что там была чёртова куча родственников и одна-одинёшенька бедняжка Леонсия. Как сейчас помню: три гардемарина и она, бедолага. Я, правда, не все серии смотрел, может, там и вырулили как-то. Тогда, в девяностых, могли…

— Могли — не то слово. Я как вспомню, что тогда по телеку показывали — сразу понимаю, почему больше книги люблю, — согласился Ланевский. — Одна «Действуй, Маня!» чего стоит.

— Фильм — барахло, конечно, но было на что посмотреть, — с мечтательным видом протянул Головин. — Я из тех времён «Ширли-мырли» и «На Дерибасовской хорошая погода» люблю. Дурь редкая. Но забавная.

— Ну так а что ты хотел — одну картину Меньшов снял, а вторую — аж Гайдай, — согласился Серёга.

Так, за неспешными кинематографическими диспутами, мы дождались приезда Второва. Буквально через пару минут, мы ещё на крыльцо подняться не успели, подъехал и аббат на маленьком старом «Сузуки», простом как табуретка, но проходимом настолько, что не угнаться ни на «Ниве», ни на «УАЗе». Кардинал представил падре дамам коротко, но ёмко, как своего старинного друга, который тут, вдали от Родины, продолжает служить ей во благо. Я заметил, как зашевелились ноздри бабы Даги. Вот бы узнать, что она там унюхала про несвятого святого отца?

А потом было кино. И второвский голливуд снова не подвёл.

Разряженные в пух и прах испанские гранды на площадях и во дворцах вели богемную жизнь — пиры, гулянки и прочие фривольные закрытые мероприятия. При участии, как ни странно, католических священников в белых и чёрных одеяниях. Те, хоть и с постными лицами, но портвешок, или что там сценарий предусматривал, кушали с большой охотой. Пара перебивок показала, как в это самое время труженики села и океана надрывались в полях и вытягивали сети в шторм. Это, мягко говоря, разительно отличалось от увиденных только что застолий сливок тогдашнего общества.

Потом на карте показали, как развивалось и усиливалось влияние Альфонсо Мудрого на этой территории. До расцвета Испанской Империи было ещё лет двести или около того, но замашки прослеживались уже тогда. В части «захватить как можно больше всеми способами» король полностью соответствовал тому определению, что давал Голос моих Небес: власть, как близкое Солнце, ослепила и выжгла нутро. От экрана никто не отрывался. Какое-то крайне удачное сочетание видео с живыми актерами, рисованной графики и явно смоделированных нейросетями картин и персонажей завораживало. Мила шептала о том, что видела, на ухо бабе Даге, забывая моргать, не сводя с картинки широко раскрытых сапфировых глаз.

А потом была сцена у дуба. Я не знаю, кто и как это смог снять, нарисовать и создать в принципе. Но это была чистая правда. Страшная и откровенная. И сцена со взглядом отрубленной женской головы на почерневшего от горя окровавленного Энеке рвала сердце. Я порадовался, что наши дочки заняты внутри кафе с кем-то из кухарок дона Сальваторе. Потому что женщины плакали все, да и на мужиков было тревожно смотреть.

Затем пошли кадры, словно из старого сериала «X-files», где учёные в белых комбинезонах или, скорее, даже костюмах РХБЗ, раскупоривали древний бидон. Явно стерильное помещение с ярким холодным светом показывало, что у ордена Святого Якова были широкие возможности. Хотя, после сегодняшнего рассказа Второва, моя уверенность в мистически-неограниченном могуществе и поразительном влиянии древних рыцарских и монашеских орденов сильно пошатнулась. Казалось, что с помощью полученных от старого перса знаний, кардинал вполне мог открыть свой лунапарк, да такой, что не снился ни иезуитам, ни храмовникам, ни прочим Розенкранцам с Гильденштернами.

На наших глазах из амфоры появлялись и бережно выкладывались на снежно-белую салфетку вещи, пролежавшие на дне болота почти восемь веков. Судя по их сохранности — лежали они не в горшке под водой, а в вакуумной колбе. То, что досталось Серёге Ланевскому из старинной памятки возле красно-серого камня, выглядело гораздо более пожившим, хоть и было моложе лет на пятьсот. И насчёт злата-серебра пастор не угадал — среди находок было и золото, и даже драгоценные камни. Мне запомнился приличный, с полкулака, изумруд и рубин размером с хорошую такую сливу. Оба камня были покрыты затейливой резьбой не то на арабском, не то на персидском.

Из кожаных тубусов доставали и бережно расправляли какие-то свитки-манускрипты. Отдельно выкладывали вещицы, выглядевшие старше, чем всё остальное: бронзовый нож, оголовок не то копья, не то остроги, что-то, напоминавшее мотыгу, но из странного серебристого металла. В химии и прочей металлургии я силён не был, но подозревал, что в тринадцатом веке сварить нержавейку тут могли бы только попаданцы, как у одного замечательного уральского писателя, который одинаково классно писал про времена что Брежнева, что Бирона, что первых Романовых. Он-то, Андрей Готлибович, как раз всю жизнь с металлом работал, точно знал и историю, и технологию. Не то, что богачи всякие нечаянные.

Почти самым последним из амфоры появился диск, кажется, даже золотой, диаметром сантиметров семь. И я замер. Потому что на нём были изображены те самые то ли летящие навстречу друг другу две птицы, то ли пяти- или шестиконечная звезда. И было очевидно, что эта вещица годится перстню на моей левой руке в пра-пра-пра-прабабушки. Как минимум.

А потом диск повернули на камеру другой стороной, и серый кардинал подался вперёд к экрану, громко прошептав: «Не может быть!». На обороте, или лице, это уж как посмотреть, развевались три лепестка тёмно-красного пламени.

— Юлик, мы нашли⁈ — будто не веря ни картинке, ни своим глазам спросил он у аббата.

— Да, Миш. Я думаю, да. Головастики твои смотрят пока, вердикта не дали, но я уверен — это оно, — с воодушевлением и непонятной гордостью подтвердил пастор.

— Дима, ну ты даёшь! — мощный старик подскочил с места с несвойственной возрасту и статусу поспешностью и кинулся меня обнимать. Реалист молчал спокойно. Скептик молчал напряженно. Фаталист отреагировал фразой изумлённого капитана третьего ранга из «Особенностей национальной рыбалки»: «Наверное, попали куда-то».

— Погоди ты, Миш, тискать его! Дима, скажи мне, не будешь ли ты возражать, если вот эти предметы поступят в ведение Михаила, а вот эти — отойдут испанской короне? — аббат, наращивающий свою загадочность с каждым часом, обвёл находки, выложенные рядами на белой ткани, зелёным огоньком лазерной указки, которую я не заметил. Но не удивился — мне просто уже больше некуда было. Пожалуй, он и из глаз мог начать лучи испускать — я бы и не моргнул. Потому что глаза и рот не закрывались, брови не опускались, а понимание ситуации по-прежнему катастрофически запаздывало.

— Я стесняюсь спросить — кроме меня ещё кто-то чувствует себя чуточку дебилом? — прозвучал в полной тишине голос Головина. В ответ скептик и фаталист подняли руки, причём последний тянул свою так, словно хотел подчеркнуть, что он не чуточку — он в полном объёме, на всю сумму.

— Я, — на два голоса хором сообщили Ланевские. Похвальное единодушие для молодой семьи, хотя, наверное, для начала стоило бы тренироваться соглашаться по каким-то менее сомнительным вопросам.

Второв и аббат с утраченной фамилией объяснили нам, показывая подробно и в деталях древний диск, что это был не просто предмет древнего культа или жреческое украшение. Со слов мощного старика, это был утраченный этап в истории мировых религий — и не менее. Падре вторил, что на этой находке будет сделано столько докторских и прочих кандидатских, что и не перечесть.

С их слов выходило, что символ пламени с тремя лепестками, в точности повторявший тот, что был на медальоне покойного Бахрам-шаха, являлся чем-то, предварявшим зороастрийскую религию. Древние персы за семь веков до нашей эры не выдумали новую, а, как это часто случалось, изящно трактовали уже существовавшую, с написанными и доказанными чудесами, пантеоном и прочими атрибутами. А вот откуда шли её истоки — все молчали намертво: и народная память, и источники, и даже историки, для которых это было, в принципе, несвойственно.

И вот нашёлся предмет, датировавшийся по предварительным данным геохронологии, которым ещё предстояло кучу раз уточняться и перепроверяться, десятым веком до нашей эры. Мы подняли со дна болота вещицу, сделанную три с лишним тысячи лет назад. Началась эпоха античного искусства. Кельты с пиктами едва принялись осваивать земли неудобного острова с отвратительным климатом, которому только предстояло стать сердцем великой империи через много веков. На горе Мориа строился Первый храм, который потом разрушил Навуходоносор II. У меня в голове не умещалось, что мы сегодня тащили из болота на венике бидон, хранивший ровесника всех этих событий. Судя по Ланевским и Головину — у них тоже картинка складывалась медленно и с заметным трудом.

И вот примерно в это время, которое даже с развитой фантазией представить нелегко, кто-то отлил из золота диск, с одной стороны которого добавил триединое пламя. А на другой оставалась древняя не то руна, не то пиктограмма, не то символ, которому через две тысячи лет суждено было стать летящим соколом, а потом трезубцем. Без всяких научно-художественных приемов было ясно, что с этим знаком случилось то же самое, удивлявшее историков, что и с пирамидами: каждая последующая была хуже предыдущих, будто потомки строили их спустя рукава. Или без бригадиров. Или позабыв начисто, как надо строить. То же произошло, видимо, и с этой звездой-птицей — на моем перстне она была ещё узнаваемой, но уже здорово отличалась от той, что красовалась на диске. Попроще была. Сильно попроще.

— Так что насчёт моего вопроса? — аббат вежливо дождался момента, когда я начал хотя бы моргать.

— Ваш вопрос, падре — не вопрос, — прежде чем ответить, я выхлебал целый стакан чего-то жидкого, стоявший рядом. Это могло быть кальвадосом, яблочным соком, хересом, бальзамическим уксусом или керосином, мне в принципе было всё равно.

— То есть ты не возражаешь против передачи Испании её национального достояния? — аббат будто на какую-то мысль пытался меня натолкнуть. Или предостеречь от чего-то.

— Я искренне поздравляю Испанию и лично Их королевское величество Фелипе Шестого с обретением утраченных святынь. Выражаю надежду, что для их всестороннего изучения будет создана международная комиссия, куда непременно войдут представители России, — реалист взял слово и оттарабанил как по-писаному, с выражением и каким-то даже особенным дипломатическим тактом. Головин вытаращился на меня так, будто это я теперь запел древнеарамейские частушки. Второв зааплодировал. К нему подключились все присутствовавшие, включая девчонок, что прибежали уже после того, как закончилась тяжкая эмоциональная часть фильма.

— Тогда потрудись получить, — аббат наклонился и достал из-под стола саквояж, с которым выходил из «Сузуки». Я ещё, кажется, удивился — его песчаный камуфляж и сугубо утилитарный транспорт никак не вязались в этим предметом: черная кожа, тёмные, под бронзу, пряжки и петли у ручки. Явно статусная и богатая вещь.

Установив его на столешнице, падре начал торжественно вещать что-то на испанском. Дон Сальваторе, донья Мария и Второв с женой тут же вскочили. Головин с Бадмой, глядя на них, тоже. Дети и Надя с Ланевскими поднялись следом, оставив сидеть одну пани Дагмару. Из саквояжа появилась какая-то то ли грамота, то ли вымпел, кажется, вышитая на ткани. Аббат, не прерывая речь, осторожно и бережно разложил её на столе. Я заметил в центре свои имя и фамилию, написанные латиницей, шрифтом, похожим на готический. Вокруг были какие-то шлемы, перья и гербы европейских, вроде бы, держав, в которых я разбирался значительно слабее, чем в славянских.

Падре внезапно запел густым баритоном, то переходя на речитатив, то снова возвращаясь к вокалу. А я отчетливо ощутил, что совершенно, полностью отчаялся понять хоть близко, что же творилось вокруг. Тем более, что мужчины, президент кладоискателей и серый кардинал, опустились на одно колено. С едва заметной заминкой их движение повторили братья Головины и Ланевский, строго глянувший на остолбеневших Антошку и Ваню Второва. Приземлились и они.

Аббат Хулио извлёк на свет прямоугольный деревянный футляр очень дорогого и пафосного вида, формой напомнивший мне коробку конфет, тех самых, «Беловежской пущи», только, может, чуть побольше. Открыл крышку. Там, на синем бархате, лежала цепь с крестом. Золотые. Скептик и фаталист хором воскликнули то самое «фиаско», которое не фиаско. Я же аж до хруста сжал зубы, чтобы не повторить крайне подходящий к ситуации термин вместе с ними.

Падре взглядом показал, что мне пора бы уже отмереть и подойти к нему. Я попробовал. Почти получилось. Подойти, не отмереть. Преклонив колено и голову, я почувствовал, как он накладывает мне на плечи цепь и осторожно отпускает. Судя по весу, вещица была вполне себе натуральная, не бижутерия с крытого рынка. С медальона в центре креста на меня с сапфирового, как глаза Милы, фона смотрел снизу вверх некто вверх ногами, в клетчатой мантии, с державой и скипетром, на котором, кажется, сидела ворона. Написанные старинные буквы из этого положения было не разобрать, а догадаться взять крест в руку было некому — последние мои мозги ушли на то, чтоб подойти к пастору.

— Святой отец, а можно для тех, кто языком не владеет, хотя бы в общих чертах?.. — неожиданно хриплым и дрожащим от волнения голосом жалобно попросила баба Дага.

Аббат отошёл на полшага и протянул мне руку, торжественно провозгласив:

— Встаньте, Кавалер!

Но едва не добился решительно обратного — я от услышанного чуть набок не завалился, хорошо, успел схватиться за протянутую ладонь. А она у преподобного была — будто за швартовный кнехт на причале взялся — твердая, как чугун. Поэтому устоял и встал на ноги.

— От имени и по поручению Главного Командора Ордена Милитар дэ Сантьяго, милостью Господа нашего короля Испании Фелипе Хуана Пабло Альфонсо де Тодос лос Сантос де Бурбон, вручаю тебе, Дмитрий Волков, цепь и Большой крест Ордена Альфонсо Десятого Мудрого. Решением Главного Командора ты миновал третий и второй классы награды, став сразу кавалером Большого Креста. Прими награду с благодарностью, будь и впредь достоин её!

Казалось, что он на ходу переводит с испанского на русский, поэтому фразы звучали как-то нескладно. Хотя, может, так и должно было быть. Меня до этих пор в рыцари не посвящали. Или рыцари — это ниже? Как в той версии, что наше русское слово «шваль» произошло от французского «шевалье»? Думать по-прежнему было некому, но внутренний скептик, ощутивший на шее тяжесть золота, приосанился и сообщил интимно, вполголоса: «земельки бы ещё… и крепостных, душ триста бы…».

Я встал и развернулся к обществу. Картина была неописуемая. В онемении застыли даже дочери, чего с ними в принципе днём обычно не случалось. В глазах остальных виделся, если можно так сказать, зачарованный восторг разной степени. И если у кардинала и аббата он разбавлялся торжественностью и гордостью, а у Нади — любовью и нежностью, то у Антоши и Вани граничил с полным непониманием и неверием. Баба Дага выглядела такой самозабвенно счастливой, будто это она меня сюда привезла на самолёте, амфору выкопала собственноручно и мне всучила, а я, дурак, отпирался. Эмоции же Лорда и Тёмы я и вовсе не был готов описывать.

— Ах… — начал было Головин-младший, воспользовавшись и обрадовавшись тому, что Фёдор от него стоял на колене чуть дальше, за Ланевским и Милой. Старший брат смотрел на него со зловещим осуждением, крайне раздосадованный ровно тем же самым обстоятельством. Но Бадма, верный ронин, ущерба чести не допустила и нежно, но заметно крепко прижала ладонь к его лицу, плотно перекрыв ей всё, что ниже носа. Поэтому дети, иностранцы и наши, кто без фантазии, могли считать, что стальной приключенец просто ахнул.

Мы же с Серёгой явно и очевидно довели его идею до единственного логичного завершения. Не знаю, как я — себя мне отсюда, изнутри, видно не было — но Лорд совершенно точно выглядел до крайности… ахнувшим.